Джанина Скарлет
Я и моя боль. Как справиться с сильными переживаниями и принять то, чего не можешь изменить

Глава 3
Когда не получается двигаться дальше

Любой опыт, который переворачивает жизнь с ног на голову, – потеря трудоспособности, смерть близкого, прекращение дружбы или отношений – может быть невыносимым. Болезни вроде рака, мигрени, отказа органов, аутоиммунного заболевания или инсульта порой навсегда меняют нашу жизнь и возможности. Что еще хуже, не все понимают, насколько сложно бывает в таких ситуациях адаптироваться к «нормальности». Потому что в них нет никакой «нормальности». Откуда ей взяться? Этот опыт меняет людей. Навсегда. В конце концов, именно это он и должен делать.

Я пишу это не для того, чтобы вы искали в таких ситуациях что-то положительное. И не для того, чтобы убедить вас быть благодарными за то, что имеете, ведь «могло быть и хуже». Так я бы лишь оскорбила ваши чувства и обесценила горы печали и травм, которые принес вам этот опыт. Но я надеюсь помочь вам сориентироваться и найти путь к исцелению, как когда-то мне помогли другие.

Если вы зафиксировали свои мысли и чувства в конце предыдущей главы, что вы заметили? Возможно, что идете не по тому пути? Или что очень сильно хотите изменить произошедшее или происходящее прямо сейчас, но при этом чувствуете, что ничего не можете сделать? Возможно, вы работаете на ненавистной работе, не можете принять свою травму или тот факт, что мир наполнен бесчисленными страданиями других людей?

Чувствовать все это – нормально. Конечно, вам хочется что-то изменить, ведь вас это волнует, причем до боли, до душевного надлома.

Любая травма, будь то потеря или страдания близких, предательство или оскорбление, может привести вас к выводу, что жить в этом мире небезопасно.

В таком случае вы задумываетесь, как двигаться дальше и как это пережить.

Многим сложно понять, что травматичные ситуации вроде сексуального насилия, расставания, смерти любимого человека могут произойти в одно мгновение, но будут отравлять жизнь на протяжении долгих лет. Жертвы сексуального насилия часто ощущают, что ничего и никогда не станет прежним. И их жизнь после такого ужасного опыта и правда не может продолжаться так, будто ничего не произошло. Точно так же новость о гибели члена семьи в результате несчастного случая – например, в аварии по вине пьяного водителя, – меняет жизнь его близких навсегда, и эти слова нельзя назвать преувеличением.

Любой опыт меняет нас. По закону Ньютона, на каждое действие всегда есть равное противодействие. А это значит, что на серьезную травму – нападение, насилие или трагедию – наше тело реагирует столь же сильно и болезненно, и на проработку этой реакции могут потребоваться годы (если проработать ее вообще возможно). Но и в ответ на появившуюся боль может возникнуть обратная реакция – воодушевляющая и подчеркивающая вашу выносливость, даже если поначалу вам так не кажется. Многие люди с травмами испытывают панические атаки, депрессию, чрезмерную «чувствительность», быстро поддаются эмоциям и чувству безнадежности, плачут из-за, казалось бы, «мелочей» и склонны сильно волноваться. Эти реакции – не проявления слабости. Так наше тело восстанавливается после внутреннего землетрясения, чтобы со временем стать еще сильнее. Не сопротивляйтесь этому процессу, пусть он идет своим чередом. Вас даже может немного трясти – это адреналин проводит в вашем теле боевые учения. А через волнение или депрессию ваше тело подсказывает вам, что пора остановиться и позаботиться о себе, набраться сил перед новыми битвами.

Постепенно слова обидчика могут стать нашими собственными.

Несколько лет назад у меня была клиентка, назовем ее Джессика. За пятнадцать лет до нашей встречи Джессика попала в ужасную автомобильную аварию, но ко мне ее привело не это. После аварии у нее появились необычные симптомы, которых раньше не было. Она заметила, что стала ужасно бояться заболеть. Она тщательно мыла все овощи, иногда по 30–45 минут, опасаясь бактерий. Она протирала все поверхности, где побывали немытые овощи. Если она случайно касалась этих поверхностей, ей приходилось стирать всю одежду и мыть руки до тех пор, пока она не убедится в их безупречной чистоте. Джессике диагностировали обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР)^[23], и она не могла понять, откуда оно взялось. Она страдала не только из-за симптомов ОКР, но и из-за самого факта наличия этого расстройства. Она не отрицала диагноз, но постоянно спрашивала себя: «Откуда это могло у меня взяться? Такого никогда не было».

В довершение всего ОКР Джессики отразилось на ее браке. Ее муж критически относился к этим симптомам, часто кричал на нее, называл сумасшедшей и говорил, что ему стыдно появляться с ней на людях. После каждой такой ссоры симптомы Джессики ухудшались, и она тратила еще больше времени на свои компульсии – чистку и стирку.

Когда у мужа появилась любовница, он обвинил в этом Джессику: «Если бы ты не была сумасшедшей, я бы не изменил тебе».

Муж не разрешал Джессике поднимать тему измены и что-то об этом спрашивать. У нее не было возможности спокойно разобраться со всем, что с ней случилось, – с автокатастрофой, внезапным ОКР и неверностью мужа. Разумеется, после его измены ее состояние обострилось. Поскольку Джессике не позволили проработать ее травму от автомобильной аварии, а также из-за новых симптомов ОКР и невыносимых страданий после измены мужа, у нее не было возможности встретиться лицом к лицу со своей эмоциональной болью. Ей становилось хуже.

Мы можем ощущать наши травмы, горе и боль как неиссякаемую жгучую энергию. Она накапливается внутри, но в конце концов ей нужно куда-то выйти.

Из-за того, что Джессике запретили обсуждать свою травму, она не могла обнаружить ее и проработать, поэтому она подавляла свои чувства, пытаясь взять над ними контроль. В результате она пришла к «системе», в которой, как ей казалось, она могла управлять своей жизнью: контролировать, сколько раз помыть руки или протереть поверхности на кухне. И чем больше она цеплялась за этот понятный образ жизни, тем дольше и сильнее становились ее компульсии.

Помимо травмы из-за аварии и измены, Джессика годами терпела эмоциональное насилие и стигматизацию со стороны мужа из-за проблем с психикой. Он критиковал ее за тревожность, за то, что она плакала из-за этой тревожности, за чувство подавленности, за ОКР и за набор веса из-за приема лекарств. Казалась, Джессика никак не могла ему угодить. Она пыталась скрывать свои симптомы, но это не работало. Она пыталась делать все, что он требовал от нее, но и это не работало. Он все равно без конца ее критиковал.

Помню, как на один из сеансов она пришла окончательно сломленной и сказала:

– Что бы я ни делала, я не смогу сделать своего мужа счастливым.

Я посмотрела на нее и кивнула:

– Возможно, вы правы.

Некоторое время мы смотрели друг на друга, а потом она сказала:

– Ведь это действительно так, да? До меня только сейчас дошло. Я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы он стал счастливым.

Она уже не выглядела такой сломленной, и добавила:

– Наверное… Думаю, он просто никогда не будет счастлив.

– А вы?

Она немного подумала.

– Я… Я не была счастлива уже много лет… Я так долго пыталась сделать его счастливым, быть хорошей, что сложно сказать, жила ли на самом деле. Но я думаю, что права: что бы я ни делала, он не будет счастлив. И, может быть, я тоже не буду. По крайней мере, с ним. И с такой жизнью.

Ей потребовалось больше года, чтобы уйти от него. Было непросто. Она сомневалась в себе на каждом этапе этого пути. Но принятие самого факта, что она не сможет сделать мужа счастливым, позволило Джессике увидеть его собственные недостатки. Она смогла увидеть, насколько неисправны их отношения. И это дало ей силы обрести свободу не только от (теперь) бывшего мужа, но и от ОКР. Она еще не избавилась от тревожности. И от навязчивых мыслей. Но сейчас они не мешают ей жить, поскольку она не пытается контролировать то, что не поддается контролю.

Нельзя стыдить людей или издеваться над ними за то, какие они или через что проходят.

К сожалению, многих, подобно Джессике, подвергали эмоциональному насилию, издевкам и упрекам из-за психических расстройств. Другие сталкивались с оскорблениями или предрассудками из-за сексуальной ориентации, гендерной идентичности, расы, религии и других качеств. Словом, во времена, когда мы больше всего нуждаемся в поддержке и сострадании, мы запросто можем столкнуться с резкой критикой, оскорблениями и осуждением, причем порой со стороны самых близких нам людей, тех, чье мнение важно для нас больше всего. И если это продлится достаточно долго, чужие безжалостные голоса могут превратиться в наш собственный голос, повторяющий слова обидчиков.

Пристыжая себя, мы подпитываем стигму^[24], навязанную извне. Более того, во мраке наших худших переживаний нам может быть ужасно одиноко. Начиная корить себя на волне чужого осуждения, мы, как и в случае с иллюзией контроля, попадаем в ловушку разума и верим, что не должны испытывать возникающие чувства, не должны нуждаться в поддержке других людей и не должны зацикливаться на прошлом.

Но, опять же, как нам этого не делать? Любой человек в подобной ситуации будет чувствовать то же самое.

Проблема не в том, что мы не должны чего‐то чувствовать, а в том, что нам никогда не разрешали чувствовать боль, горе и гнев – такие мощные чувства.

Возможно, вам страшно, что, едва вы к ним подступитесь, они тут же вас уничтожат. Но правда в том, что эта боль не гонится за вами. Она уже внутри вас. И, раз уж это так, есть шанс, вы сумеете с ней совладать.

Не чувствовать готовность встретиться с собственными эмоциями лицом к лицу – нормально. Вы столько времени пытались сдержать эту боль, что теперь приблизиться к ней и осмыслить ее может быть непросто, – по крайней мере, поначалу. Самое сложное во встрече со своей болью – то одиночество, которое мы испытываем, оставшись с ней наедине. Медицинские журналы называют одиночество новым курением^[25], настолько оно вредит нашему здоровью. И если ваши близкие не помогают вам или, того хуже, критикуют вас, когда вы и без этого утопаете в боли, вряд ли у вас найдутся силы эту боль принять. Именно поэтому здесь могут помочь группы поддержки или терапия. Наличие хотя бы одного человека, которому можно открыться, очень облегчит это тяжкое бремя.

Некоторые ошибочно полагают, что обсуждение своих переживаний с другими людьми – это признак слабости. Во многих эту мысль заложили при воспитании. И все же наука утверждает, что мы должны быть социальными. Согласно исследованиям социальная поддержка со временем улучшает наше психическое здоровье, а ее отсутствие, наоборот, может плохо закончиться^[26]. Таким образом, возможность поделиться своими переживаниями хотя бы с одним понимающим человеком может со временем изменить ситуацию. Этим вы не вернете потерянное. Не избавитесь от чувств. Но вы получите поддержку, необходимую, чтобы пройти через сложнейшее жизненное испытание.

Многие боятся визита к психотерапевту. Одним внушают, что это нужно только «сумасшедшим» или что на терапии вы просто «копаетесь в грязном белье». Другим это строго настрого запрещают члены семьи.

Я знаю это не понаслышке. Когда я впервые пошла на психотерапию, мама была в ярости и заявила, что я должна уметь разбираться во всем сама. Полагаю, она просто боялась. Боялась, что мой психотерапевт может подумать обо мне, о ней, о нашей семье. Или боялась, что другие члены нашей семьи все узнают и это как-то отразится на ней. Не могу сказать наверняка. Но в любом случае для меня это стало большим препятствием.

Не все психотерапевты вам подойдут, как и не все подходы. Мой первый терапевт спросила, почему я к ней пришла. Когда я ответила, что чувствую себя подавленной, она сказала:

– Тебе четырнадцать!

Что тебя может расстраивать?

У тебя заботливые родители.

Есть дом, еда. Чего тебе грустить?

Я помотала головой.

– Пожалуй, нечего. Я в порядке. Спасибо, – сказала я, пытаясь скрыть сарказм.

Так и закончился мой сеанс. Он продлился четыре минуты.

В следующий раз я пошла к терапевту в двадцать пять лет после внезапной смерти близкого друга.

У меня было много опасений: вдруг этот опыт будет как первый, вдруг меня снова пристыдят за мои чувства и поймут неправильно. Но мой новый терапевт оказалась невероятно доброй и профессиональной. Она помогла мне пережить смерть друга и другие эмоции, в том числе гнев.

– Я не злюсь! – сказала я ей, когда она впервые упомянула это чувство.

– Значит, я ошиблась. Просто… Каждый раз, когда вы упоминаете своих родителей… Кажется… Не знаю… кажется, будто вы злитесь. И не просто злитесь, а испытываете настоящую ярость.

Я не понимала, почему при слове «ярость» мое лицо тут же стало мокрым от слез. Ее обвинения в гневе так меня разозлили, что само звучание этого слова привело меня в бешенство. Она была доброй, терпеливой и понимающей. Она не давила на меня и ждала, пока я буду готова к этому разговору. На это потребовалось несколько недель.

– Помните, что вы сказали о моих родителях? Что я злюсь?

– Да.

– Я… Я никогда не понимала… Никогда не думала… Мне не позволяли чувствовать… Я никогда не злилась. Или я никогда не понимала, что злюсь.

Тогда я впервые осознала, насколько семья и культура вынуждали меня подавлять эмоции. Гнев был под запретом, особенно для девочек. Как и депрессия. Как и все остальные эмоции, за исключением вины и благодарности. Если я не была благодарна, мне следовало испытывать чувство вины за эту неблагодарность, потому что «другим намного хуже». Меня стыдили за неблагодарность, и эта токсичная практика встречается повсеместно. Она создает реальность, в которой нельзя горевать, гневаться или протестовать. Она превращает нас в слуг порочной системы, которые постоянно себя наказывают и становятся палачами собственного достоинства, ликвидируя потребность в наказании со стороны.

Мы можем застрять в этой ловушке разума и даже ничего не заподозрить, как Уроборос – бесконечный змей, вечно пожирающий самого себя. И мы не выберемся из нее, пока будем слепы к собственному опыту. Но едва мы поймем, что что-то не так, что мы застряли, злы, разочарованы и жаждем перемен, начнется настоящее исцеление.