Дин Лейпек
Дракон должен умереть. Книга I
«Неужели?» – язвительно подумал Генри, но вслух ничего не сказал и лишь постарался сделать так, чтобы его лицо ничего не выдало.
– Но я поняла, что не могу тебя так обманывать, – продолжала Джоан все так же ровно.
Генри вздрогнул.
– Обманывать?..
Джоан спокойно посмотрела на него.
– Генри. Я не могу иметь детей.
Генри молчал. Ему стыдно было признаться, но об этом он ни разу не подумал. Обо всем остальном – да. Он знал опасения Джоан насчет физической близости и сильных эмоций, но считал, что эта проблема – решаема. Что он сможет удержать Джоан, не даст ей превратиться. Он был уверен, что справится.
Но дети… Нет, про детей он забыл.
Вот только единственный наследник рода Теннесси не имел права забыть про такое.
Генри не знал, что сказать.
– Я с самого начала говорила, что ты не должен этого делать, – заметила Джоан неожиданно мягко.
Генри стоял, и почему-то ему казалось, что он постепенно начинает врастать в пол, превращаясь в большое дерево, невесть откуда возникшее прямо посреди дома.
– Я не держу тебя, – продолжала Джоан спокойно. Генри уже пустил корни, пальцы кололо в ожидании юных побегов. – Ты можешь идти.
Набухли и выстрелили почки, густая крона окружила Генри, шелест листвы и пение птиц мешали думать.
– Я не хочу никуда уходить, – возразил Генри, стряхивая с себя оцепенение, и тут же листья облетели на пол, птицы с криком вспорхнули с ветвей – и остался только пол, потолок, стены и Генри, стоявший посреди комнаты перед девушкой, которая на самом деле была драконом.
Девушка-дракон смотрела на него внимательно и серьезно.
– Ты должен уйти, Генри, – покачала она головой.
Генри молчал. Он помнил, что почему-то нельзя ее слушать, что по какой-то очень важной причине он не должен уходить. Он знал, что были слова, которые он мог сказать, чтобы исправить все, чтобы разом отменить все разумное и правильное.
Но он не мог вспомнить эти слова.
– Иди, Генри, – сказала Джоан неожиданно резко, и в ее голосе больше не было спокойствия. Были только горечь и боль. – Я хочу, чтобы ты ушел.
Генри неожиданно вспомнил слова короля. «Ты уйдешь в тот же момент, когда она прикажет тебе уйти».
– Как скажешь, – ответил он тихо.
И ушел.
Тот свет
Джоан простояла у окна всю ночь. Краем сознания, каким-то маленьким-маленьким кусочком, который еще был связан с реальностью, она забеспокоилась, где же ночует Сагр. Но этого беспокойства было недостаточно, чтобы она смогла заставить себя отойти от окна.
Сагр пришел рано утром, продрогший и промокший насквозь. Он так спешил зайти в дом и скорее переодеться, что не сразу заметил Джоан. А когда заметил, так и замер, подняв руку, чтобы отдернуть занавеску.
– Джоан?
Она знала, что надо обернуться. Для этого надо было всего лишь оторвать руки от подоконника. Но она слишком долго вспоминала, как это сделать.
– Где Генри?
Надо было ответить, но она не могла заставить себя пошевелить губами.
Сагр подошел к ней и с силой развернул за плечо. Сквозь тонкий рукав его закоченевшие пальцы обжигали холодом.
– Где он?
Прикосновение вывело ее из ступора, связало с реальным миром. Реальный мир был холодным и жестким – как пальцы Сагра.
– Он ушел, – наконец сказала Джоан. Голос звучал хрипло после долгого молчания.
– Как ушел? Взял и ушел?
Она кивнула.
– Я его отпустила.
– Отпустила? Что это значит, Джоан?
Она окончательно пришла в себя, но это лишь означало, что надо было чувствовать то, что она никак не хотела чувствовать. Поэтому Джоан почти выкрикнула в лицо Сагру слова, которые иначе бы ранили слишком сильно:
– А как я могла его держать?! Кто из вас вообще это придумал?
– Придумал что?
– Женить Генри на мне, – зло ответила Джоан.
– Он сам это придумал, – холодно заметил Сагр. – А ты – согласилась.
Глаза Джоан сверкнули.
– Да. Но ты-то мог его отговорить!
– И с чего я должен был его отговаривать?
– Потому что тогда не мне пришлось бы напоминать ему о наследниках!
– Наследниках?.. – не понял было Сагр, но тут же громко вздохнул. – Ах.
Джоан ядовито усмехнулась:
– Именно. Ах.
– Ты решила, что не можешь иметь детей, – кивнул он.
– Это очевидно.
Сагр молча отошел. Потом вдруг остановился посреди комнаты и посмотрел на Джоан так, что она невольно вздрогнула.
– А ты не думала обсудить это со мной сначала?! С чего вдруг ты это взяла? Я говорил тебе, что это невозможно?
– Нет, но…
– И ты отпустила его, потому что решила, что это будет благородно! И при этом позволила ему совершить подлость! Даже нет, сама толкнула его на эту подлость! И теперь стоишь с видом страдающей самоотверженности!
– Но, Сагр…
– Послушай, что я тебе скажу, Джоан. Если ты не научишься справляться со своей гордостью, рано или поздно она погубит тебя. Не дракон внутри тебя, Джоан. Твой главный враг – это ты сама. Ты сама себя погубишь в конце концов.
Он выдохся и замолчал. Сел на табурет – вода с одежды потекла на пол темными струйками.
– Мы пойдем в Тенгейл. И ты извинишься перед Генри. Скажешь, что очень сильно ошиблась и заставила ошибиться его, что еще хуже. Потому что он твой муж, Джоан, и ты его жена, и это нельзя теперь просто так отменить.
– Я не успела стать его женой, – пробурчала Джоан. Она боялась себе в этом признаться, но чем больше Сагр сердился и ругался, тем легче ей становилось. Получалось, что то, что казалось ей концом света, можно было исправить. Что жизнь не закончилась и не остановилась.
– Это, – сказал Сагр сухо, – не имеет вообще никакого значения. Никакого.
* * *
Прошел день, другой, и наступили холода, да такие, что на улице сразу пресекалось дыхание – но они никуда не пошли. На третий день Сагра начало сильно знобить. Он лечился настойками, отварами, растираниями, но к вечеру настойки и отвары Джоан приносила ему в постель. На следующий день жар усилился, и она несколько раз обтирала его длинное худощавое тело, впрочем, без особого результата. Ночью он впал в беспамятство и уже не мог ей говорить, что именно надо ему принести, и она просто поила его и обтирала, поила и обтирала. Под утро Джоан задремала, а когда проснулась, увидела, что он больше не мечется в бреду, а тихо спит, закрыв глаза. Она спокойно вздохнула и решила, что надо пойти и что-нибудь съесть. Отдернув занавеску, оглянулась на него еще раз. Остановилась. Вернулась. Взяла за руку. Нащупала пульс – несколько раз пыталась нащупать пульс. И наконец опустилась на колени возле кровати, опершись о нее лбом.
Она не знала, сколько просидела в неподвижности, но когда наконец с огромным трудом заставила себя встать, как будто выныривая со дна глубокого ледяного озера, за окном было уже темно.
Утром, как только рассвело, она вышла копать могилу. Нельзя сказать, чтобы Джоан сознательно подумала, что нужно это сделать. Скорее, ее голова продолжала работать как бы отдельно от нее, подсказывая правильные и нужные действия. Одеться. Потеплее, потому что там холодно. Найти заступ. Выбрать место – вот здесь, чуть ниже дома, сбоку от тропы.
Она начала копать, но земля успела промерзнуть, и к полудню Джоан удалось проковырять выемку глубиной в пядь. Стало жарко, она сбросила куртку. Налегла на лопату посильнее, но земля все равно не поддавалась. Она разозлилась и с силой воткнула лопату в промерзший грунт. Раздался треск, и черенок обломился у самого основания. Она долго смотрела на обломанный конец палки, потом отбросила его, опустилась на колени и стала разгребать окаменевшие комья руками, все быстрее, пока наконец не упала и не разрыдалась.
– Зачем ты ушел?! – прошептала Джоан зло и беспомощно и ударила кулаком по мерзлой земле.
Она не заметила, как это произошло – внезапно ее подбросило, и одно крыло сильно ударилось о скалу, а второе чудом не снесло крышу дома.
Дракон сидел, грациозно склонив голову на длинной могучей шее, и смотрел на крошечную ямку внизу.
«Лапы, – подумала дракон спокойно. – Лапами тоже можно копать».
Джоан всякий раз поражало то ощущение полного умиротворения, которое наступало после превращения. Покоя. Ясности. Она знала, что это ощущение обманчиво, что начинает сказываться бесчувственность дракона, но это всегда было таким облегчением, что она не могла им не наслаждаться. Когда она смотрела на мир этими древними желтыми глазами, он был другим. Сложнее, но одновременно намного проще. Это был мир, где у всего имелась своя логика, свое начало и свой конец.
Спокойно и медленно, аккуратно и сосредоточено она начала разгребать землю, мягкую и податливую под когтями дракона. Солнце светило все ярче, оно переливалось на чешуе, отражалось от сложенных крыльев – на скале, нависшей над домом, играли перламутровые блики. Когда яма стала достаточно глубокой, дракон остановился.
Теперь, подумала Джоан, надо превратиться обратно.
И она не знала как.
Все разы, когда Джоан превращалась в дракона – кроме самого первого – рядом с ней был Сагр. Он говорил с ней, он объяснил ей, кто она и как может превратиться обратно. Помогал вспомнить себя.
Но сейчас здесь не было никого. Никого, кто бы мог объяснить ей, почему она должна снова стать человеком. Почему надо поменять это абсолютное спокойствие и абсолютное знание на боль и неуверенность. Все было прекрасно и уравновешенно. Идеально. Она смотрела вдаль и видела… все. Бесконечности бесконечностей, во всем их многообразии и красоте, каждую вещь во всех ее сущностях. Ее удивляло, почему она не могла видеть эти сущности, когда была человеком, ведь они казались такими очевидными. Все вокруг было очевидно.
Не все.
«Почему?» подумала она. Все так ясно.
О нет, Jowhaneth. Не все. Ты помнишь, почему плакала сейчас?
Она помнила почему. Помнила, но не позволяла себе думать. Потому что тогда, она чувствовала, мир потеряет свою красоту, свое совершенство, и снова сожмется в маленькую точку – в ее боль, которая и была для нее всем миром, когда она превратилась. Из-за которой она превратилась.
Вспоминай.
«Нет!»
Вспоминай. Иначе мне придется напомнить тебе о другой боли.
«Нет».
И тогда она снова увидела то, что преследовало ее в кошмарах.
Генри, бледный, смертельно бледный, и с руками, которые…
Которых больше нет.
Джоан рухнула так же резко, как до того ее подняло с земли. Падение сбило дыхание, она перекатилась несколько раз по твердой земле – и свалилась в яму.
Некоторое время она лежала и смотрела на небо. Потом села. Откинулась на неровный, срытый драконьей лапой край и прикрыла глаза.
Ты должна помнить.
Она вздохнула, поднялась на ноги и стала карабкаться наверх.
* * *
Тяжелее всего оказалось дотащить тело до могилы. Несмотря на то что уже начало темнеть, Джоан заставила себя закидать яму жесткими комьями, – она знала, что наутро земля смерзнется в сплошную каменную груду, которую будет не разгрести. Работать обломанной лопатой было тяжело, но в конце концов Джоан справилась и с этим. Солнце уже давно село, и она удивилась, что все еще светло. Пошла в хлев, вспомнив наконец о существовании козы. Вернулась в дом, заставила себя поесть, хотя вкуса еды почти не чувствовала. За окном все еще было светло.
Достала из шкафа настойку пустырника и кружку. Налила остатки, подняла кружку, долго смотрела в окно, за которым все еще не стемнело. Осушила до дна и поморщилась. Достала с полки одну из книг, которую перечитывала уже сотню раз, – голова отказывалась думать о том, о чем думать было необходимо.
Джоан долго читала. Когда она подняла глаза, то с удивлением увидела, что за окном все еще светло. Через некоторое время она снова подняла глаза, а за окном стало еще светлее.
А потом она заметила, что первые лучи солнца коснулись противоположного склона ущелья.
Так Джоан узнала, что стала видеть в темноте.
* * *
На следующий день она взяла самое корявое полено и целое утро строгала и резала его. Получившийся в конце концов дракон не тянул на произведение искусства, но все же это было лучше, чем ничего. Джоан вкопала его в еще не до конца смерзшиеся комья и долго после стояла на холодном ветру, глядя на могилу.
Вернувшись в дом, Джоан начала собирать вещи и еду, укладывая все в старую котомку Сагра, но надолго ее не хватило. Джоан села на кровати Сагра и обхватила голову руками. Это больше не была его кровать. Его котомка. Его дом. Понять это, осознать это своей головой было невозможно, но почему-то Джоан казалось, что и драконья голова не справилась бы с этим. У смерти нет сущностей. Ее нельзя осознать.
Уже совсем вечером она услышала громкое меканье и снова вспомнила про козу. Постояла в нерешительности на кухне, потом со вздохом взяла самый большой нож.
Коза встретила ее удивленным взглядом умных черных глаз. Джоан стояла в дверях с ножом в руке, но не могла заставить себя сделать следующий шаг.
Она видела, как Сагр по весне резал козу. Они с Генри не раз и не два подбивали дичь, которую потом нужно было разделать. Но эта коза была последним живым существом, оставшимся у нее. Это была коза, которую они изо дня в день поили, кормили, доили, оберегали от холода. Джоан опустила нож и вышла за дверь.
И тогда она увидела их. Далеко внизу, в самом начале тропы появилась группа людей. Они шли медленно, но уверенно, как люди, которые знают, куда идут.
Джоан увидела их, а в следующее мгновение, так же четко и ясно, как тогда с Генри, она услышала обрывок фразы.
Короткий приказ.
«Хватайте сразу же».
Джоан застыла с ножом в руке. А затем побежала.
Тропа, идущая вверх по ущелью, выводила на седловину, потом через нее – на широкое плато, от которого второе ущелье уже вело в другую сторону – в Нордейл. Добравшись до плато, Джоан не остановилась и продолжила бежать. Когда солнце село, она поняла, что у нее появилось некоторое преимущество. Вряд ли они видели в темноте так же хорошо. Джоан уже почти пересекла плоскогорье, и начала взбираться снова вверх, к следующим вершинам, за которыми начинался спуск в долину, когда позволила себе впервые за полдня остановиться и оглянуться. Слабый ветер пробегал меж замшелых камней и редкого кустарника, но людей видно не было.
«Наверное, им сейчас совсем темно», – подумала Джоан. Но продолжила идти. Она заметила, что дышать становилось все легче, хотя она шла весь день и добрую часть ночи почти без отдыха.
Утром, когда Джоан добралась до крутых склонов Нор-Бейннских гор, и солнце уже окрасило их верхушки нежно розовым, Джоан с удивлением поняла, что все еще может идти и, судя по всему, еще очень и очень долго.
Так она поняла, что перестала уставать.
* * *
Скоро тропа стала спускаться по каменистым уступам, которые становились все круче. То, что Джоан не боялась высоты, сильно помогало, потому что порой ей приходилось пробираться в таких местах, в которых ни один нормальный человек не рискнул бы пройти. Иногда с одного уступа на другой приходилось прыгать, и иногда прыгать приходилось довольно далеко. Наконец Джоан нашла большую и ровную площадку, на которой даже можно было спокойно сесть, прислонившись спиной к каменной стене, и устроила себе долгий привал.
Во второй половине дня солнце стало светить на эту сторону ущелья. Джоан стало жарко, и она сняла с себя теплый полушубок, повязав его рукавами на поясе. Рукава были жесткими и плохо держались, поэтому время от времени Джоан приходилось заново затягивать их.
Когда она перебиралась по очень узкой ступени, то зацепилась за торчащий кусок скалы. Джоан не сразу заметила это, резко дернулась, рукава развязались – и полушубок полетел вниз, помахивая полами, как огромная птица. Джоан почти заплакала от обиды. Конечно, на ней была теплая фуфайка, но ночи стали уже очень холодными. Значит, эту ночь ей тоже придется идти. Она вздохнула и продолжила спуск.
Солнце уже село, когда Джоан добралась наконец до дна ущелья, по которому текла узкая бурная речка. Она подумала о том, чтобы вернуться за полушубком, но, во-первых, в том месте, где тот упал, вода текла прямо между отвесных каменных стен, а во-вторых, Джоан по-прежнему не знала, не идет ли за ней кто-нибудь. Поэтому она продолжила идти вниз по течению, иногда оглядываясь назад и прислушиваясь. Было тихо.
Уже когда начало светать, Джоан внезапно поняла, что так и не заметила, когда похолодало. Судя по тому, какой твердой стала земля под ногами, мороз был неслабый, но Джоан не мерзла. Она сняла перчатку и опустила пальцы в ледяную воду горного потока. Вода была… теплой. Джоан вынула руку из воды и долго не надевала перчатку, ожидая, когда пальцы начнут неметь. Но рука так и оставалась теплой, пальцы двигались легко и свободно.
Так она поняла, что перестала чувствовать холод.
* * *
Ночью Джоан вышла к первым домам.
Она долго стояла, глядя на темные, будто застывшие на морозе силуэты. Окна уже не светились, из труб не шел дым.
Джоан не стала стучаться в двери.
Она спускалась в долину по дороге, которая с каждой деревней становилась все шире, а деревья вокруг вновь стали шелестеть неопавшей листвой, влажная земля еще пахла умершим летом. И вот наконец ущелье расступилось, и между рыжими склонами открылась долина и город. Саузертон.
По мере того как Джоан спускалась, солнце поднималось все выше, и длинные тени от гор поползли, отступая все ближе и ближе к подножию. Вспыхнули шпили, крыши домов окрасились радостным алым. Джоан стала встречать на дороге первых людей. Они шли по своим делам, лишь слегка косясь на странную девушку в мужской одежде, бредущую в сторону города. Но люди спешили по своим делам и ни о чем ее не спрашивали.
Джоан вошла в город после полудня, когда солнце стояло высоко, заглядывая в узкие улочки и согревая гладкие булыжники мостовой. Саузертон всегда выглядел немного сказочным – а при таком освещении поражал своей жизнерадостностью. Джоан медленно проходила мимо ярких вывесок, разряженных зазывал, гостеприимно открытых дверей и распахнутых настежь ставней. В городе на нее уже мало кто обращал внимания – она слишком мало походила на богатого покупателя, чтобы вызывать у кого-либо интерес.
Джоан стала подумывать о том, что хорошо было бы разжиться деньгами. Она уже несколько дней ничего не ела – и, хотя она, судя по всему, научилась обходиться и без еды, горячий обед все равно чудился Джоан всякий раз, когда она проходила мимо очередного трактира, обдававшего ее аппетитными запахами. Кроме того, она была совсем не против помыться и сменить одежду. Да и просто – отдохнуть. Джоан не знала, сколько еще способна продержаться.
Но денег не было, и она продолжала идти, обходя стороной зазывал.
Джоан хотела выйти на главную площадь. Она уже видела просвет впереди – узкая улочка, по которой она шла, выходила как раз к ратуше, – и тут дверь прямо перед ней распахнулась, и чья-то жилистая рука вышвырнула на улицу оборванца.
– Я ростовщик, а не сестра милосердия! Нечего мне предлагать свою рухлядь!
Парень буркнул в ответ невнятное ругательство и побежал прочь. Владелец руки выглянул на улицу, чтобы плюнуть тому вслед, после чего уставился на Джоан. Та задумчиво изучала надпись на вывеске.
– Что уставилась? – спросил ростовщик и презрительно смерил ее взглядом. – Тоже хочешь заложить какое-нибудь барахло?
Джоан внимательно посмотрела на него.
– Нет, – ответила она спокойно. – Только вот это.
И она достала висевший на груди бриллиантовый кулон.
* * *
Выйдя от ростовщика, Джоан тут же почувствовала, что полученные деньги нужно потратить и немедленно приобрела несколько комплектов удобной и красивой одежды и пару совершенно прекрасных сапог, мягких и легких. За годы жизни в горах Джоан привыкла не особенно задумываться о том, что на ней надето, – но от любви к хорошей обуви отучить себя так и не смогла. Интерес леди Теннесси к судьбе Джоан отчасти спасал ситуацию, и ноги принцессы никогда не получали повода забыть о своем высоком происхождении – и чересчур высоком подъеме, – но у сапожника не было возможности идеально подогнать обувь по ноге, и это чувствовалось, особенно при длительной ходьбе. Купленные же у саузертонского ремесленника сапоги были совершенно идеальны.
Она заселилась в небольшую, тихую гостиницу почти в самом центре города. Следующие пару дней Джоан наслаждалась простыми радостями жизни вроде вкусной еды или сна на чистой постели. Она почти забыла о погоне, о том, как бежала по горам от странных людей, почему-то желавших ее схватить. Здесь, в Саузертоне, в это сложно было поверить.
Забыть про Сагра, правда, не получалось.
Не вспоминать о Генри – тоже.
* * *
Джоан лежала на кровати и тяжело дышала. Закатное солнце подсвечивало карниз дома напротив, отчего комната тонула в тягучем оранжевом свете. Джоан смотрела в окно и очень старалась не думать о том, что ей только что приснилось.
Она никогда не рассказывала никому, что происходило в ее сне. Ни Сагру, ни Генри. Даже рассказывать об этом было настолько страшно, что она не смогла бы подобрать слов. Слишком живой была картинка. Слишком сильно было ощущение тошнотворного ужаса – и жуткого бессилия. Каждый раз нужно было что-то делать – а она просто стояла и смотрела. Как будто так и должно было быть.
Джоан тихо застонала, села, покачиваясь из стороны в сторону, чтобы успокоить себя. Идти. Срочно идти. Идти как можно быстрее.
Она вышла на темную, пустую улочку. Солнце село, большая часть лавок закрылась на ночь, и лишь из трактиров раздавались приглушенные голоса. Джоан свернула на первом перекрестке направо к рыночной площади. За несколько дней этот путь был уже выучен ею досконально, и она шла, не обращая ни на что особого внимания и тщетно пытаясь стряхнуть с себя остатки кошмара.
Джоан не сразу услышала шаги за спиной. Обернулась, но никого не увидела – человек шел, вероятно, далеко позади. Она пошла дальше. Шаги не смолкали. На следующем перекрестке она посмотрела сначала направо, а потом налево – и невольно вздрогнула. В темноте переулка кто-то был. И этот кто-то явно не был случайным прохожим.
Она глубоко вздохнула и пошла дальше, ускорив шаг. Теперь она слышала, что за ней шло двое – один чуть ближе, другой чуть дальше. Джоан больше не оборачивалась и только старалась не сорваться на бег. Нужно только дойти до площади. Там всегда есть городская стража. Там она будет в безопасности.
После следующей улицы за ней шло уже трое. Еще через одну – четверо. Оставалось совсем немного. Пройти мимо часовни, потом еще двести шагов – и она на площади.
Джоан почти выбежала к часовне – и замерла. Между колонн стояли еще двое. Она быстро перевела взгляд на боковой переулок – там тоже был человек. Шаги сзади приближались. В тишине маленькой площади было почти слышно, как бешено стучит ее сердце.
– Спокойнее, принцесса, – донесся невыразительный, аккуратный голос из улицы, ведущей к площади. – Просто дальше идти нельзя. Ничего страшного.
Он вышел из тени домов, и Джоан увидела его лицо. Увидела – и тут же узнала. Это был один из тех, кого она видела на перевале.
Один из тех, кто хотел ее поймать.
Она задышала часто-часто.
– Нет никакого смысла поднимать шум, – сказал человек, выходя в центр площади. – Никто не придет на помощь. Все порядочные люди страшно не любят ввязываться в скандалы. Это может плохо отразиться на их делах. А успех в делах – залог счастья.
Он говорил тихо и совсем беззлобно, отчего Джоан стало еще страшнее. Совсем как в ее кошмаре – она чувствовала почти физическую тошноту от ужаса и беспомощную слабость в ногах и руках. Только сейчас она боялась не за Генри. Сейчас она боялась за себя.
И это было по меньшей мере глупо.
Потому что с ней нельзя ничего сделать.
Джоан выпрямила спину.
– Вы понимаете, что делаете? – спросила она тихо, но отчетливо. – Я принцесса. Дочь короля. Неужели вы думаете, что это сойдет вам с рук?
– Ты принцесса, это верно. Но что касается дочери короля… – человек с аккуратным голосом вежливо улыбнулся. – Если это и верно, то только с одной оговоркой. Ты – дочь мертвого короля.
Джоан замерла и просто смотрела на него. Его слова не имели никакого смысла.
– Король Джон Двенадцатый, он же Добрый, – аккуратный снова слегка улыбнулся, – умер вот уже полтора месяца назад. Да здравствует король Джон Тринадцатый!
Джоан молчала.
– Короля Джона Двенадцатого, – медленно продолжил аккуратный человек, внимательно глядя на нее, – убила его дочь Джоан. Несколько лет она скрывалась в неизвестном месте, а потом устроила заговор против своего отца, в результате которого он был убит. Король Джон, сын убитого короля, объявил свою преступную сестру в розыск. Ее поймают, привезут в столицу и казнят на глазах у всех, как предупреждение всем, кто смеет поднять руку на монарха. Да здравствует король!
Ну конечно, с облегчением подумала Джоан. Это просто сон. Это тоже просто кошмар. Почему-то мне приснился еще один сон, кроме моего обычного кошмара, и я так отвыкла от этого, что приняла его за реальность. Это не может быть реальностью. Я не убивала отца.
– Мы долго искали тебя, принцесса. Долго гонялись за тобой. К счастью, король перед смертью подсказал нам, где тебя искать. Он-то еще не знал, что его убила ты. Это мы уже после придумали, – аккуратный опять улыбнулся.
– Придумали? – слабо переспросила Джоан.
– Ну конечно. Это была прекрасная мысль. Таким образом мы сразу отведем подозрения от Джона и избавимся от тебя, Джоан. И воцарится долгое правление короля Джона Тринадцатого. Да здравствует король!
– Джон убил отца? – спросила Джоан. Сон. Это сон. Я спрашиваю это во сне.
– Ну, что ты. Конечно нет, – аккуратный покачал головой, – Как ты могла такое подумать? Он просто очень хотел, чтобы его отец умер.
Сон. Сон. Сон. Кошмар. Я скоро проснусь.
– Мне очень жаль, что я не могу покончить с тобой прямо сейчас, Джоан. Но королю ты нужна живая. С другой стороны, – продолжал он тихо, – мне уже повезло с Теннесси.
Проснуться! Немедленно проснуться.
– Ну хорошо, – вздохнул аккуратный, как будто расстроенный молчанием Джоан. – Хватит болтать. Взять ее, – бросил он остальным.
– Стойте! – вдруг крикнула Джоан. Они остановились, аккуратный учтиво поднял брови. Джоан дышала все быстрее, чувствуя…
…как по сырым стенам домов стекают невидимые капли росы…
…как между булыжников мостовой умирает замерзший росток…
…как высоко в небе сталкиваются облака и, не в силах больше сдерживать себя, обрушиваются ливнем на землю…
Крылья с грохотом врезались в скатные крыши, посыпались обломки черепицы. Внизу раздавались крики людей, они становились все громче, но дракон уже взлетал, врезаясь в мягкую, податливую массу облаков, холодных и равнодушных.
Это было правдой. Он знал, что это так, потому что сознание дракона не допускало ошибок. Сознание дракона не знало сна. Оно видело только истину.
Дракон летел и летел, но облегчения, долгожданного облегчения знания, спокойствия, вечности, не наступало. Было ослепление, безумие.
Смерть.
Смерть.
«Значит, с драконом нельзя говорить о смерти?..»
«Они стараются не думать о таких вещах…»
Смерть.
Он знал, почему драконы не думают о таких вещах.
Боль человека занимает весь его мир. Она огромна, как небо, она бесконечна, как океан.
Боль дракона занимает вселенную. Вечность. Мириады миров. Миллиарды лет. Сущности сущностей. Истины истин.
Дракон летел так быстро, что земля внизу стала расплывчатым пятном. Он летел на запад, через горы, к морю. Он летел через ночь, навстречу уже зашедшему солнцу, все быстрее и быстрее. Земля внизу оборвалась короткой полосой прибоя, и остался только океан, бесконечный, гладкий как зеркало ночной океан.
Небо впереди становилось светлее, краснее.
«…Когда человек умирает, он видит, как солнце встает на западе. Так он переходит из одного мира в другой. Его душа летит к солнцу так быстро, что успевает увидеть, как оно встает еще раз. И в этот момент свет этого мира становится не властен над ним. Он видит Тот Свет».
Дракон, опаленный человеческой болью, летел быстрее солнца.
Медленно, но неизбежно, солнце поднялось из вод океана. Оно поднялось на западе.
Когда человек умирает, он видит, как солнце встает на западе. Так он переходит из одного мира в другой.
Но дракон не может перейти в Тот мир.
С громким криком он полетел вниз, к воде, с головокружительной скоростью теряя высоту, в последний момент выходя из пике, – чтобы увидеть гаснущий луч заходящего солнца. Он еще раз вскрикнул – пронзительно, оглушительно, безуспешно пытаясь разрезать криком схлопывающуюся трещину между двумя мирами. Солнце последний раз сверкнуло красным и скрылось в волнах.
С громким плеском Джоан упала в воду. Океан был спокойным в ту ночь – насколько может быть спокойным океан в нескольких сотнях миль от берега. Она смогла вынырнуть только со второй попытки, закашлялась. Сумела остаться на поверхности. Успокоиться. Лечь на спину.
«Я не устаю. Не замерзаю. Не сплю. Я – дракон. Я доберусь до берега».
И это было последним, о чем подумала Джоан.
