Дарина Грот
Ангелы

Роза сидела рядом, молча что-то чирикала в своей тетради.

Передо мной выступило четыре человека с докладами. Честно, я пытался понять, что эти олухи несут, но я не мог.

– Прей! Идите к доске! – наконец, прозвучало мое имя.

Я вздохнул, взял свой листок, похожий на туалетную бумагу с каракулями и вышел к доске. Оттуда Роза мне показалась живой, как никогда. Я встал и улыбнулся ей, вспоминая, что пару часов назад она чуть с ума меня не свела. Я напрочь забыл о присутствии Лафортаньяны.

– Что Вы можете рассказать нам о городе? – спросила она, вертя пухлую ручку в руках.

Что я могу рассказать о городе? Что за дегенератский вопрос? Город – это гондон, а люди – слишком подвижные сперматозоиды, которые беспробудно лезут в этот гондон. Разве кто-нибудь из них думает о том, что никчемная резинка скоро вот-вот лопнет? Конечно же, нет! Но я не мог ответить Лафортаньяне так, хотя очень хотел!

– Город – это среда обитания большинства людей! Как и любое живое существо, человек должен обустраивать свое жилище для себя. Не достаточно просто иметь место, где можно переночевать, поесть и сходить в туалет. Он должен сделать так, чтобы его жизнь и все, что его окружает не доставляли ему дискомфорт. Этим я хочу сказать, что каждый из нас должен жить так, как считает нужным. Если человек идет домой, а у него в руках мусор, а до помойки далеко, либо еще что, то мусор можно преспокойно бросить в парке, просто выкинуть, закрыв глаза. Человек есть самое умное, самое продуманное существо на планете Земля, и он вполне может решить, что делать с несчастным шариком, крутящимся у него под ногами. Мой доклад посвящен теме: «Город и Человек. Начало». Прежде всего, мне хотелось бы сказать, что столь великолепному существу, как человек стоит избавиться от чувства стыда и совести. Нет ничего постыдного в том, что мы создаем вокруг себя комфортное место для проживания. Выстраивая город, человек должен сделать выбор между окружающей средой и своим благом. Так как мы самые разумные, а разумные существа понимают, что жить, считаясь с собой, это абсолютно нормально, соответственно не взирая ни на что, мы должны создавать свой рай на земле. Основная задача человечества выжить в комфорте, и мы успешно с этим справляемся. Город. Эта субстанция влияет на природу, окружающую человека. Люди, которые пошли против системы, защищая так называемую «умирающую» природу, не имеют права даже думать об этом! Нужна ли человеку природа у его дома? Как говорят умы современности, достаточно, чтобы около подъезда стояло какое-нибудь дерево. И то, зачем? Для человека не должно существовать никакой природы в городе! Это же город – место для людей, а не лес – место для животных! Город и природа – это не совместимые вещи. Природа – ничто! Человек – все! Будучи один он все равно справится и выживет…

Мне казалось, что я бесконечно говорю этот маразмотичный бред. Как эта глупая женщина с характером мегеры осмелилась прийти к нам, в наши жизни и учить нас такому? Как эта пафосная дура осмелилась говорить такое о природе и нас заставлять говорить то же самое? Жуткое чувство предательства переполняло меня…

– …человек не должен ставить что-то выше себя, не важно, что это будет. Будучи в городе, просто необходимо создать вокруг себя уют…

Сил моих не было! Я даже не помню, каким чудом закончил доклад, как сдержался, чтобы не послать на хер Лафортаньяну и ее мрачные проповеди. Роза же все время сидела и улыбалась, и я надеялся, что улыбалась она не потому, что ей приятно было слушать ту чушь, а потому, что рада была видеть меня.

Я врал. Врал себе. Стоит ли говорить, что значит – врать себе? Можно наврать кому угодно, сказать что угодно, но наврать себе – непростительное хамство по отношению к себе любимому! Жуть была в том, что я спалился на собственной лжи себе!

Вообще люди врут сами себе чаще, чем другим, но обычно им насрать на это или они просто не замечают, что только что обманули себя. Черт подери! Я заметил и мне стало плохо! Мракобесный ВУЗ заставлял всех врать друг другу и себе, и не обращать на это внимания. Твою ж мать, это ведь нормально в нашей жизни: ври, сколько хочешь! Все схавают твое дерьмо, еще и губки облизнут вместе с пальцами! Когда ж мы успели докатиться к такому смешному состоянию? Люди жрут дерьмо – свое и чужое, и им это нравится! Я даже не знаю, радоваться этому или нет. В любом случае исправить ничего нельзя: дерьмо – новый вид наркотиков для людей. Нравится? Пусть кушают! Мне не жалко, лишь бы меня не заставляли присоединяться к их обществу копрофилов. Но именно ВУЗ пытался заставить меня это сделать, принуждая лгать. Да не надо меня принуждать, когда надо будет, я сам солгу, как и любой другой человек. Как бы не хотелось врать, все равно все будут врать – это выгодно, это модно, да и просто замечательно! Я ведь стоял у доски и всем врал! А что делали все? Хавали! Я получаю зачет, они наслаждаются лживой волной современной моды и у всех все замечательно. Сука, ну не чудесно ли, а?

Люциферу было, как всегда, наплевать. Он особо не слушал ни профессоров, ни студентов. Мой чудесный брат относился к той категории людей, которые могут все, при этом не прикладывая никаких усилий. Так называемая категория несчастных «везунчиков». С одной стороны я завидовал ему. Люцу зачитывался каждый семинар без проблем, ему было достаточно вякнуть один слог и все! Все! У него зачет! Ему не надо было стоять, как мне и выдумывать чушь, которая к тому же совершено не нравится.

А с другой стороны – а не нудно ли это – говорить слог и иметь одно и то же слово «зачет» после? Очередная разница между мной и братом: его вполне устраивало собственное существование-штиль. Беззаботность в юношестве – потеря в старости. Я все-таки хотя бы иногда предпочитал бурю в моем океане жизни.

Роза. А что Роза? Во время чтения доклада, мне показалось, что она была влюблена в ВУЗ, в его профессоров, в безумие, о котором они рассказывали и в его сущность, в общем. Поначалу, мне стало противно от этой мысли, словно я сколопендру руками потрогал. Я хотел провести воспитательную беседу с ней, попытаться объяснить всю абсурдность бредовой затеи опустить человечество до уровня нечеловечества, кучки имбецилов. Но я подумал, что Роза имеет право на свои мысли, мнение и желание. Какой хер дал мне право вероломно вламываться в ее голову и разрушать ее мозговую сущность? Помимо разных писек, сисек у людей должны быть разные мысли. И я снова врал сам себе. Разные мысли? Что? В любом случае мы одинаковы и действительно отличаемся только письками и сиськами…

***

Новый год. Как обычно: пили, ели, пили, ели, пили…пили…пили… Не обычно было присутствие Розы. Это был наш первый совместный праздник. Мы пили и ели. Мы смеялись и любили друг друга. Мы были счастливы. В Люцифере же не было ничего святого, он даже на такой семейный праздник притащил одно-ночную девку, посадил ее за стол и упорно делал вид, что эта дама – его королева.

Я привык. Мне было наплевать на всех его шлюх.

Роза. Я видел, как ей было тяжело сдерживать себя в рамках приличия, но она отлично контролировала свой негатив. Ей не хотелось скандалить в сочельник. Ведь если бы она захотела что-то сказать «даме» Люцифера, брат мгновенно бы среагировал и началась бы совершенно неинтересная полемика, в которую они бы обязательно затащили меня. У Люцифера не было и он не видел никаких ценностей семейных праздников, да и вообще каких-либо праздников. Стадо баранов и их традиции – вот как все это выглядело для него. И, конечно, его больше беспокоила луна в небе, нежели девушка, сидящая рядом за столом. Все знали все друг о друге, поэтому делали вид, что все хорошо и типа никто не волновался.

В последних числах января мы выдвинулись на сессию, на нашу первую сессию. За первый семестр обучения я не видел особой разницы в поведении студентов, особенно в своем и Розы.

Люц, словно уже несколько тысяч лет ходил, как ненавистник мира. Ничего нового. Мне казалось, что он никогда не изменится, даже если захочет. Я, как говно, плыл по течению в каком-то русле чей-то реки.

Тринадцатое января в десять утра мы сдавали экзамен нашему куратору – Трокосто.

В тот день мы все проснулись в шесть утра, толпились в ванной, потом на кухне. Естественно, Люц и Роза успели попререкаться. Я принимал нейтральную сторону. Им просто нравилось собачиться не из-за чего. У Люца не было постоянной девушки, а это означало, что ему не с кем было ругаться, а со мной, за девятнадцать лет, я ему просто надоел. Роза была женского пола и ей было все равно с кем ругаться, особенно, когда перед ней два парня с одинаковыми рожами: орешь на одного, мысленно называя его другим именем.

Я пил кофе. Роза монотонно бубнила лекции, как успокоительные мантры, Люцифер пел песни. Это был мой первый экзамен в университете и по всем определениям я должен был ссаться в штаны от страха и нервов, но даже выпив пару кружек кофе, я так и не обоссался.

Практически с той самой первой сессии я понял, что это не то, чего стоит бояться, будучи студентом. Например, можно иметь огромный, павлиний хвост из долгов и незачетов, с таким украшением студент автоматически не допускался до сессии. То есть, по мне было страшнее получить полную задницу долгов, чем прийти зимой на экзамен. Ведь что такое сессия? Это единственное, в принципе, время, когда профессора пытаются стать врагами номер один, выказывая свое превосходство и выдуманную планку неравенства. На самом деле человека всю жизнь кто-нибудь да пытается сравнять с говном. Чего этого бояться-то? Я не видел смысла в страхах оказаться чем-то неблагоприятно пахнущим для профессора. Будь ты лилий, для него ты все равно будешь вонять протухшим мясом.

Я не знал, что творилось в голове Люцифера, но по его песням и улыбающемуся лицу можно было понять, что он особо-то не парился, тем более, зная свою принадлежность к категории «дурочки-везунчики».

– Как вы будете сдавать? – спросила Роза, судорожно сжимая чашку с чаем.

Люцифер перестал горлопанить и посмотрел на нее таким нежным взглядом, что мне захотелось съездить кружкой по его затылку, тем самым освободить от ответа на вопрос.

– Молча, солнышко! – ответил он, скрестив руки на груди.

По его интонации я понял, что он совсем не против продолжить словесную перебранку. Роза улыбнулась и посмотрела на свои конспекты.

– Вы же ничего не знаете! – она все-таки решила ответить.

Люц смотрел на нее исподлобья и не переставал улыбаться дерзким оскалом.

– Когда все знаешь – сдавать не интересно! Что толку туда идти, если ты все знаешь? А? – спросил Люц.

– Чтобы лучше убедиться в своих знаниях…

– Я вообще не вижу смысла туда идти! – вырвалось у меня.

– В кой-то веки, братец, я полностью поддерживаю тебя! – Люц плюхнулся за стол, закинув ногу на ногу.

Он постукивал пальцами по столу и с ожиданием периодически смотрел в окна, словно кто-то должен был прийти. Но какой мудак попрется к нам в семь утра?

– Почему? – Роза закрыла конспект и уставилась на меня так, что мне показалось, что она вот-вот обидится.

Я бы не удивился.

– Потому что, дорогуша, экзамен – это не что иное, как пустая трата времени. Посмотри, почти все студенты учат билеты в ночь перед экзаменом. А это значит, что в их памяти надолго откладывается только называние предмета и имя профессора, но сам материал сразу же забывается, как только студент выходит из аудитории. Ну и какой смысл в экзамене? Запомнить имя профессора и название предмета? Я это могу сделать и без лишнего захода в университет!

Брат спасал меня в таких ситуациях. При разговоре с Розой я старался не употреблять гадкие слова и вообще вести себя более достойно, чем я был на самом деле. Смысла, конечно, в этом не было, но я действительно хотел быть немного лучше.

Роза, естественно, ответила ему очередной гадостью. Я поставил чашку и пошел в коридор. Я не хотел мешать им отрываться друг на друге перед экзаменом. Может у них был такой ритуал? В любом случае мне не хотелось снова быть свидетелем ненавистных стонов и песен друг про друга. Они оба уже привыкли, что я уходил, как только начинались дебаты инвалидов.

Без десяти десять утра мы все стояли у кабинета, на котором висел несчастный клочок бумаги (честное слово, в туалетах бумаги больше), на котором вытянутым шрифтом было написано «соблюдайте тишину». Это один из запугивающих маневров.

Я обнимал Розу, в то время, как она копошилась глазами в своих записях. На тот момент я пытался хоть что-то прочитать, что было написано у нее в тетради, но я слишком залюбовался ее аккуратным почерком. Люцифер заигрывал с подругой по сексу, также периодически заглядывая в ее тетрадь.

– О боже, что ж мне делать? Я же ничего не знаю! – сзади меня раздался голос.

Это была Мелиша Ритот – одна из самых красивых девушек университета и в то же время не самая умная. Я скосил глаза и увидел ее с подругой. Они стояли и очень громко обсуждали, что им делать и как дальше жить.

– Ну ты, как всегда, похлопаешь глазками и у тебя все будет! – ответила ей подруга.

– Да? Это Трокосто, старый зоофил! Я уже давно заметила, что женский пол его не возбуждает!

Волей неволей, я перестал любоваться почерком Розы и начал слушать идиотски составленные предложения за спиной. Мелишу порой было просто невозможно слушать. Ее необыкновенной красоты рот представлял собой сплошную помойку. Весь мусор оживал, но только особые гадости хотели вырваться наружу, которые не заслуживали быть произнесенными.

Таких девушек мой разум не воспринимал как девушек, так, кусок плоти для удовлетворения плотских утех, при этом у этой сучки обязательно должен быть чем-то закрыт рот. В противном случае она может открыть его в процессе и после этого опустится все, что может и не может.

Мелиша – эталон мужских страданий и желаний…самая настоящая проститутка, ни мало, ни много, не уважающая и не ценящая себя. Эта красивая барби ходила с задранным носом, влюбленная в себя по уши, смотрела на других девчонок, как на унитазную сидушку… Ее трахнул мой брат! Мой брат трахнул самую дорогую барби в гнилом университете совершено бесплатно. А это о чем говорит? Ее ноги раздвигались как по взмаху волшебной палочки перед каждым желающим, но которого она желала, иначе бы ничего не вышло.

Мелиша – боль мужской части, зависть женской, и ничто в моих глазах.

– Пять человек заходят, остальные продолжают молиться! – из-за двери показался предовольный Трокосто и тут же скрылся за ней.

Вот этого мудака мне меньше всего хотелось видеть, но здесь я не мог осуществить свое желание. Схватив Розу, я поволок ее к дверям кабинета: первым идти лучше, я был уверен в этом.

– Подожди, Гавриил, подожди! – пищала Роза за моей спиной. – Я еще не все повторила!

– Тебе это не к чему! Все равно больше, чем положено, в голову не вобьешь!

– Здравствуйте мистер Прей и мисс Фреч! – протянул загробным голосом Трокосто и улыбнулся, как нарисованное солнце цветом детской неожиданности. – Мистер Прей, боюсь, Вам придется отпустить мисс Фреч, так как сидеть вы будете в разных рядах. Отпустите ее, отпустите!

«Скот» – первая моя мысль. По его смирено-довольному лицу я понял, что нам, мягко говоря, будет не совсем приятно. Полулысый говнюк трахал прямо на наших глазах надежду поизмываться над нашими мозгами и нервами. И самое ужасное, что надежде нравилось, как ее трахают, что совсем не нравилось мне. Я даже не знаю, заметила ли Роза большую жопу, повисшую над нашими головами.

С нами было еще три человека: Лиос Нэйкэйч, Клейс Лерта и всеми любимый староста – Серж Сток. Каким чудом он затесался в ряды отважных батанов, всегда идущих везде первыми, имея в запасе несколько жизней, от саперов, я не знал. Да и какое мне было дело? Не наплевать ли мне должно было на это? Я просто понял, что Трокосто собирается распотрошить и грохнуть нас морально. Он готовился к групповому сношению с моим много страдальческим мозгом.

Нас рассадили настолько далеко друг от друга, что мне южный и северный полюса показались ближе. Трокосто подошел ко мне с кипой мелких листков и навис над партой. На его ужасном лице застыла улыбка голландского наркомана. Мне было интересно, торчал ли этот мудак или его по жизни так перло?

– Мистер Прей – протянул он и прищурил глаза.

Честное слово, я думал, он сейчас замурчит, настолько у него была хитрая рожа.

– Да? – улыбнулся я в ответ.

– Ваше имя? – любезно спросил он, покачиваясь около моей парты, как испорченный метроном.

– Гавриил, сэр! – не задумываясь, ответил я, сделав невинный взгляд. – Думаете, что кто-то один из нас будет сдавать все экзамены?

– Все возможно, мистер Прей! – улыбнулся Трокосто. – В моей жизни уже бывали близнецы. Я видел, на что они способны, когда хорошо понимают друг друга, как они могут сотрудничать, что пока тяжело сказать о Вас с братом. Хотя, все равно, Вы можете разыграть меня!

– Нет, профессор, не можем! – улыбнулся я. – Дело даже не в том, что мы не всегда находим общий язык с братом. Дело в том, что ни один из нас не является батаном, поэтому меняться с ним местами – затея не из лучших. Толку – ноль!

– Ну что ж, мистер Прей, в любом случае, я должен был уточнить! Тяните билет! – Трокосто развернул передо мной веер из экзаменационных билетов.

Не глядя я вытащил бумажную ленту:

«1. Разновидности Лжи

2. Определение реальности»

Вот такую херню я прочитал на бумажке. Я сглотнул и поднял глаза на улыбающегося профессора.

– Номер билета? – спросил он так, словно я сидел у следователя и давал важные показания.

– Четвертый, профессор! – уже без особого веселья сообщил я.

С грустью я взял ручку в руки и уткнулся в самый красивый белый лист, лежащий передо мной. Стоит ли говорить, что знал я немного не то, что было в билете?

Вот, я смело пережил самый жуткий момент на сессии: ведь практически все студенты нервничают в день экзамена до тех пор, пока не вытащат свой «счастливый» билет. Дальше обычно может быть две реакции: продолжать нервничать, так как написанные в билете предложения, составлены из слов, которые не несут в себе должной смысловой нагрузки (хотя, черт возьми, должны бы) или расслабиться, найдя в этих предложениях хоть какой-то сраный смысл. Я начал немного нервничать, ибо смысла я не мог найти. В тот момент мне было проще найти хренов смысл в человеческой жизни и мозгах, но не в билете.

– Сорок минут, Гавриил, дальше Вы идете отвечать первым! – заявил Трокосто, стоя над моей душой и уже по моим выпученным глазам он все понял, что, судя по всему, сейчас будет весело.

– Удачи! – глумливо шепнул он и пошел к следующему «счастливчику».

Я нервничал, нервничал и нервничал. «Разновидности лжи». Я нервничал. «Определение реальности». Я продолжал нервничать. «Разновидности лжи». «Определение реальности». Я нервничал. Внезапно в моей голове понесли яркие вспышки с воспоминаниями, где Трокосто, как в реальности давал свои лекции. Я нервничал. «…Ложь имеет несколько форм. Мы отходим от научных столетней давности определений и углубляемся в жизнь…». «Определение реальности». Я улыбался и нервничал. Я вспомнил. Я…вспомнил.

– Мистер Прей! – позвал меня Трокосто, продолжая улыбаться, как полный кретин. – Прошу Вас! Надеюсь, Вы готовы!

– Я тоже надеюсь! – ответил я и пошел к его столу с исписанным листком, билетом и зачеткой.

Я не нервничал.

Уже в тот момент я был уверен, что точно наговорю что-нибудь ему на тройку, поэтому совсем расслабился. Пока я шел к нему, мельком посмотрел на Розу: она что-то усердно писала, ни на кого не смотря. Я знал только номер ее билета – семь. Что было в нем – тайна.

– Позвольте? – Трокосто вытянул руку, явно ожидая увидеть содержимое моего билета. Я не заставил его долго ждать и протянул бумажку.

Профессор что-то пометил на своем листке и в тетради, я молча наблюдал. Трокосто писал куриным почерком и периодически издавал звуки, напоминающие коровье мычание.

Я посмотрел на Розу: белоснежный ангел с черной гелиевой ручкой в руках писал стенографическим почерком. У меня защемило в чертовой груди. Я совсем мудак! Мне надо было сдавать экзамен, а я зарывался в любви к этому белоснежному ангелу.

– Я слушаю Вас, мистер Прей! – наконец, Трокосто прекратил записывать свою белиберду.

Я почему-то был уверен, что он рисовал с меня портрет в полной уверенности, что мы с братом попытаемся его обмануть.

– На какой вопрос будет отвечать первым?

– На первый и буду отвечать! – растянулся я в фальшивой улыбке дауна и завертел ручкой в руках.

– Начинайте! – профессор развалился на стуле, словно жирный босс в какой-нибудь богатенькой компании.

– Существует несколько форм лжи. – Начал я, как будто сам был профессором. – Начнем с самой маленькой и безобидной, на мой взгляд – это умолчание.

– Что такое умолчание? – Трокосто вопросительно поднял брови.

– Умолчание – одна из форм лжи, подразумевающая под собой сокрытие правды, то есть человек не говорит то, что является истиной информацией. По мне, так умолчание – самая безобидная форма. Далее я хотел бы назвать так называемую «белую ложь» – умышленное сокрытие и изменение истинной информации, рассказываемой человеку в благих намерениях. Как Вы нам говорили, «белая ложь» – святая ложь, за которую ни ад, ни рай никогда не покарает. Обычно, используя белую ложь, благо принадлежит человеку, говорящему ложь, то есть собеседник по большому счету благо не получает. Цель достаточно проста – красиво соврать, притвориться, что делается это кому-то во благо, при этом неплохо поиметь с этого лично самому, рассказывая о своем героизме друзьям с печальным лицом.

– Хорошо, мистер Прей! – Трокосто улыбнулся и склонил голову. – Продолжайте.

– Существует такой вид лжи, как патологическая. Я считаю, что это люди-наркоманы, которые вместо наркотиков постоянно говорят неправду, при этом они получают несказанное удовольствие, кайфуют одним словом. Если в человеке сочетается белая ложь и патологическая, то можно сказать – это самое идеальное сочетание: и благо всегда под рукой и удовольствие от сказанного, плюс окружающие думают, что ты герой. По моему мнению, самая ужасная ложь – неосознанная, потому что человек врет, грубо говоря, сам того не желая, ввиду каких-либо обстоятельств, то есть не получает ни удовольствия, ни благо, а такое поведение приравнивается к катастрофе и измывательством над собственным организмом. Ибо человек без благо – просто одноклеточная козявка…

– Что Вы можете сказать об осознанной лжи? – профессор хитро прищурил глаза и поджал губы.

Эта сволочь жаждала моего провала, а я не мог доставить ему такого удовольствия.

– А…сэр, я бы сказал, что белая ложь в какой-то степени относится к сознательной лжи, так как сознательная ложь – это умышленное и продуманное извращение реальности, и даже возможно ради собственного блага. Белая ложь является осознанной ложью во спасение, чаще всего в свое собственное спасение под предлогом кого-либо или чего-либо.

– Вы сказали «искажение реальности…», как я вижу в Вашем билете второй вопрос как раз о реальности. Дайте определение этому замечательному слову, как Вы его понимаете, разрешаю своими словами, отходя от определения, которое я давал на лекции.

Я усмехнулся и посмотрел на Розу. Она сидела с ручкой во рту и смотрела на меня восторженными глазами. На свое несчастье я увидел, как ее язычок дотрагивается до колпачка ручки. Твою ж мать, я чуть с ума не сошел, и то, что творилось у меня в штанах, напрочь выбивало меня из колеи.

– Мистер Прей?! – позвал Трокосто. – Я жду.

– Э…Хм…реальность – я молился сам себе, чтобы образ Розы с дрянной ручкой в ее благолепном ротике свалил из моей головы и вернул мне определение реальности.

– Да, реальность! – профессор растянулся в коварной улыбке, думая, что я просто не знаю ответ на этот «мудреный» вопрос, да черта-с-два он угадал! – Мистер Прей, Вы же знаете, что я не могу поставить Вам оценку, даже если у вас засчитан один ответ.

– Реальность – это «сейчас», происходящее в данный момент, то, что нельзя выкинуть или потрогать. Это некое бытие, от которого нельзя избавиться и невозможно присвоить. Реальность – это мы с Вами, деревья, падающий снег за окном и так далее. А искажение реальности будет, если я скажу Вам, что за окном идет дождь, меня зовут Люцифер, а Вы – женщина. Реальность может быть поделена на некие подвиды, такие как – реальность-галлюцинация. У человека под наркотиками, точнее под LSD или псилоцибиновыми грибами, например, реальность искажена, деформированы плоские объекты и так далее. Существует виртуальная реальность, которой все мы должны быть благодарны за то, что именно она делает из нас людей – это компьютерная реальность. Также мы можем смело утверждать, что реальность у каждого своя собственная.

– Что Вы подразумеваете под этим? – Трокосто загадочно улыбнулся.

– Под этим я подразумеваю, что не существует одинаковой реальности для двух людей. Каждый человек воспринимает все по-своему: например цвет Ваших глаз, цвет моих глаз, размер Вашей одежды, размер моей и тому подобное. Все это мы видим по-своему и каждый человек видит нас по-своему… Мы можем рассмотреть реальность, как истину, то, что происходит на самом деле…

Я говорил и говорил, мне казалось, что я говорю бесконечно. Порой Трокосто усмехался, что, скорее всего, означало, что я нес бред. На самом деле, я даже не думал об искренности своих собственный слов. Я не верил самому себе. Какого черта? Как так можно существовать, не веря себе? Нет реальности, нет правды, соответственно нет лжи, это, черт возьми, как бог и сатана – невозможно существование одного без другого, всемирный инь-янь. Но не верить себе – крайняя степень идиотизма, столь успешно распространенного людьми. Какая на хер реальность? Какая к черту ложь? Ничего этого нет, есть только то, во что человек хочет верить. Если ложь – это искажение реальности, а реальность у каждого своя, значит, лжи не существует вовсе! Человек лишь говорит то, что извлекает из своей реальности и мгновенно называется лжецом. Но, черт побери, как показать свою собственную реальность другому человеку? Это же не возможно ни фига! Во-первых, надо заставить другого человека отказаться от своей реальности и показать ему другую. Но вот вопрос: человек может видеть только то, что он видит, чужую реальность ему на хрен не надо видеть. То есть, он не хочет становиться лжецом, будучи являясь им с самого рождения, с самого сраного рождения.

Если же представить, что реальности не существует, то ложь опять-таки не может существовать, потому что в таком сраном случае нечего исказить! Реальность – фрагмент настоящего? Сукин сын, настоящего же тоже не существует: нет той паскудной секунды, что задержалась бы в настоящем, нет той миллисекунды, нет ни атомов, и молекул, ни нейронов, ни протонов существующих в несуществующем настоящем.

Часы – самый, мать его, коварный показатель будущего и прошлого, но даже это мудреное и мерзопакостное устройство, умеющее отсчитывать проклятое время (которого, кстати, всегда мало), не может указать настоящее. На циферблате есть секунда в прошлом и секунда в будущем, но ее никогда не будет в настоящем. Фотографии хранят прошлое так же, как память, хранит планы и вариации мудацкого будущего, но что хранит несуществующее настоящее? Ничто. Никак. Нигде.

Трокосто с чистой совестью поставил мне твердую четверку, испоганил мою девственную зачетку своей мерзкой подписью и отправил за дверь, указательным пальцем подманивая к себе Розу с гондонской улыбкой на лице.

– Позовите Люцифера! – крикнул он мне вслед и уставился на мою белоснежную жемчужину.

– Иди, выродок! – подошел я к брату и шепнул ему на ухо, пока он терся у очередной дамочки.

– Я не хочу сейчас! – отрезал брат и снова прицепился своими цепкими клешнями к девушке.

– Да кто ж тебя спрашивал-то о твоих гнилых желаниях? – усмехнулся я. – Трокосто ждет тебя прямо сейчас!

– Сволочь! – выругался Люц, чмокнул девушку и вошел в кабинет.

«Вот урод!», подумал я, глядя ему вслед. Я нисколько не переживал за брата, ибо эта сволочь могла выкрутиться из любого дерьма. Мне просто хотелось дождаться Розу и пойти куда-нибудь погулять.

– Гавриил? Ну что там? Он зверь? – услышал я за спиной открывающуюся помойку Мелиши.

Что было хуже всего, так это то, что помимо того, что я услышал ее голос, я еще и почувствовал ее руку на спине, как она провела вдоль моего позвоночника и остановилась почти что у задницы. Я четко это прочувствовал, так как был в легкой кофте с длинными рукавами, которая превратилась в шелк (сраная моя реальность) от ее прикосновений.

– Нет, разве что полевая мышь, которая потеряла свою норку в поле и охренительно зла из-за этого! А так больше ничего не было! – сказал я вполоборота, слегка улыбаясь.

Я не видел ее баснословного лица, но ее горячую руку на нижней части моей спины все еще чувствовал. Эта несуществующая для меня девушка видимо не собиралась убирать руку.

– Мне стоит его опасаться? – чертова дрянь занялась флиртом, ведь она даже не догадывалась, что для меня она всего лишь – призрак.

– Тебе стоит выкопать новую норку для рассвирепевшей мышки, иначе ты станешь зерном подсолнуха и тебя проглотят вместе с очистками! – прошептал я ей на ухо, аккуратно убирая ее руку с поясницы.

– Ты мне нравишься, Гавриил! – Мелиша растянулась в белоснежной улыбке.

Шоку моему предела не было! Я нравился Мелише! Что ж за твою мать-то? Не могу сказать, что я обрадовался или расстроился, но то, что я до безумия удивился – это да!

– Э… кажется, снег перестал! – ответил я и тут же мне захотелось двинуть себе по лбу так, чтобы глаза вывалились!

В коридоре не было окон, а я, как всесильный ведьмак рассказывал об изменениях в погоде в ответ на выраженную симпатию! Какое же я золотце, не правда ли? Судя по удивленному лицу Мелиши, она тоже была искренне шокирована моими паранормальными способностями. Почему-то в тот момент мне показалось, что я всю свою сознательную жизнь буду чувствовать себя мудаком из-за того, что из моего рта вылетает потрясающие смысловые предложения на хрен никому не нужные и мне в том числе. А после этих умных слов я чувствовал себя главой притона педерастов!

– Гавриил! – я услышал спасательный возглас, принадлежащий Розе.

Как же, черт возьми, я обрадовался, что мне не придется выдумывать интересную историю о том, как я узнал, что снег прекратился и к чему, вообще, я это сказал и тому подобные вещи.

– Пока! – полебезил я, пропищав тонким голоском прощальное слово и ломанулся к Розе.

      Тут мне словно кол в задницу вогнали: невооруженным глазом было видно, что на лице моей девушки носилась разъяренная ненависть! Как же я обрадовался! Меня ревновали!