Даниэль Агрон
Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов
– Всё, я всё понял.
– Что понял? – еле слышно спросил он.
– Всё будет, как раньше, – сказал Лёха. – Компания работает, мы вышли на китайцев, мы им нужны. У нас – будущее. Ты полечишься и вернешься ко всем делам…
– Ты чего… совсем?.. – ответил он тихо.
– Молчать! – сказал Лёха неожиданно жёстко. – Работниками и партнёрам всё равно, в коляске ты или в какой ещё херне. Это твоя компания. Если ты будешь ходить вверх ногами – это тоже не их дело. Мы – работаем. Я пока управляю, и ты вернёшься. А потом мы тебя отвезём в Швейцарию или где ещё там таких ставят на ноги – и ты будешь ходить. Если даже не будешь танцевать – переживём. Я за двоих потанцую, а ты за столиком с тёлками будешь бухать…
– Лёха, вот ты идиот… – сказал он, улыбаясь сквозь сами собой текущие слёзы.
– Чего? – спросил Лёха, улыбаясь. – Потом вдруг лицо его исказилось гримасой боли. Он выдавил из себя:
– Ты это… прости меня. Если бы я с тобой по телефону тогда не разговаривал, ты бы не это… в аварию бы не попал. Сука я… спать даже не могу. Еле дошёл сейчас сюда. …
– Лёха, – сказал он, чувствуя дурноту. –. Мне не надо было садиться за руль. Мне… это… не надо отвечать на звонки за рулём. Ещё дорогу переходить только на зелёный и вести себя хорошо. Если ты на себя будешь наговаривать, я тебя перехерачу этим гипсом.
– Не, не надо…– сказал друг, партнёр и одноклассник. – Я себя уже за это перехерачил много раз. А если реально меня прибить, компания без управления останется. И ещё – нет же, сука, гарантии, что нас рядом положат. Я пошёл… давай. Не грусти. Я завтра буду.
*****
Когда он очнулся, то понял, что упаковка из гипса, неподвижность и боли – это не сон. Не сон.
Очень не хотелось, чтобы это стало жизнью.
И вдруг он понял, что, может, и не станет. Вообще-то, раньше до него бы это никогда не дошло.
Она сидела поодаль и смотрела в окно. Потом перевела взгляд на него и явно вдруг так испугалась, что не смогла ничего сказать.
Он открыл рот, чтобы поздороваться.
– Я.. Вы не беспокойтесь. Я сейчас уйду, – быстро сказала она.
– Почему… ты так любишь уходить? – наконец выговорил он.
– Что? – тихо спросила она.
– Зачем ты тогда… ушла? – спросил он, немного набрав голос. – Мы много кого хотели уволить… Все просили… И оставались. А ты ушла сразу.
А потом кто-то в нём произнёс вслух:
– И теперь без тебя… плохо.
Прежний он бы такого не сказал, потому что никогда такого не говорил.
Молчание шло долго, как годы жизни. За стенкой переговаривались рабочие, которые ремонтировали соседнюю палату.
Врач сказал ему, что вскоре после того, как его выпишут, палату, где он сейчас, тоже будут ремонтировать.
– Я приду… буду приходить, ладно? – сказала она тихо.
– Да. Не уходи, – ответил он. – И ещё… больше не говори мне «Вы».
– Но, как-то… – возразила она.
– Я не просто так к тебе в баре подошёл, – сказал он.
*****
Она приходила всегда. Вдвоём они наблюдали, как гипсовые куски уходили с тела, из жизни. Вернее, спадали с неё, с жизни, а она выбиралась наружу – спасённая, новая, но неподвижная и бесчувственная от середины тела и ниже.
Такое ощущение, что она началась, жизнь, но становится всё труднее и труднее.
Бесконечные выматывающие гимнастики. Больно, всё время больно. Бассейн, в котором не поплывёшь теперь никогда, и куда тебя спускают. И это ужасно больно.
Девять десятых жизни заняты упражнениями – и это больно; едой, сном, процедурами. Больно.
Ему очень повезло, что это в Москве. В провинции он, скорее всего, остался бы овощем. Так все сказали.
– К определённым процедурам мы можем допустить для помощи только родственников, – сказал врач.
– Это моя невеста, – ответил он.
Она опустила глаза и покраснела. Неделю спустя, ежедневно приходя, она спросила:
– А зачем ты так сказал?
– Потому что теперь это так, – ответил он. – Но, если ты не хочешь, не надо. Ты не можешь себя привязать вот так, к инвалиду. И я не…
– Ты не инвалид, – сказала она.
– Да перестань… – сказал он. – Слушай, давай честно, а? Мне это не нужно, вот это ..
– Ты не инвалид! – яростно крикнула она и кинула чашкой в стену. Стекло треснуло и разбилось, и, хотя это было совсем по-другому, вокруг снова возник мясистый, неуправляемый хруст. Он ждал, пока в лицо снова начнут бить негостеприимные осколки и даже зажмурился и захотел сбежать. Но вдруг стало понятно, что теперь сбежать уже не получится никогда и никуда.
Они долго плакали – она, стоя на коленях и уткнувшись лицом в колени его, а он, склонившись и гладя её по голове, вдыхая её запах; а в этом запахе было всё, что ему когда-то не нравилось, а теперь было так хорошо, и от этого плакалось ещё больше – впервые со школы (только тогда, последний раз, этого никто не видел).
На следующее утро они вместе другом, партнёром и одноклассником Лёхой помогали перевозить его домой. Лифты, спуски, подъёмы… Конечно, Лёха уже не раз встречался с ней в коридорах, в палате, да и реабилитация была такой долгой… Но в этот раз, когда они с Лёхой пробыли достаточно времени совсем нос к носу, он присел отдохнуть и, покраснев, сказал:
– Слушай… я давно хотел…
– Нет, не надо, что ты! – ответила она. – Я знаешь, как тебе благодарна? И вам обоим.
– Да ладно! – удивлённо посмотрел на неё Лёха. – Как это?..
– Ну, я… если честно, я её ненавидела, эту работу. Мне так было плохо. Но тогда я думала, что любая работа – она такая. Не знаю, чего я хотела… Я так мечтала избавиться от этой работы, а вы меня от неё взяли – и избавили. Так что спасибо вам…
– Но сейчас-то ты работаешь, – попытался понять Лёха.
– А сейчас уже неважно, – сказала она беззаботно. – Сейчас у меня вот, есть… – и показала пальцем на дверь спящего Лёхиного друга, партнёра и одноклассника.
– Ни хрена себе – есть, – угрюмо сказал Лёха. – Нашла ты себе радость.
– Ну… – сказала она. – Ты же тоже…
– Я другое дело, – сказал Лёха веско. _- Я друг, партнёр и одноклассник. Мы всё равно как братья, понимаешь? Не все братья так, как мы…
– Ну, а я что? – удивилась она. – Я же теперь невеста.
– Ты… серьёзно? – оторопел Лёха. – Слушай… А на хрена тебе это надо? Нет, я рад, конечно, типа… Просто, если посмотреть – вокруг столько здоровых. А у вас, это…
– Да, у нас это было, – неожиданно спокойно ответила она. – И у нас всё в порядке.
– Ну, что, – задумчиво сказал Лёха. – Хорошо… Я рад. Только ведь это никакой семейной жизни пока ещё не значит, правда? Ну, типа «жили долго и счастливо и умерли в один день»…
– Как ты так можешь? – возмутилась она. – Я много раз спрашивала. Он этого хочет.
– Он-то хочет, – сказал Лёха. – Вопрос в том, когда тебе это надоест и ты его оставишь. Я, знаешь, не могу об этом не беспокоиться. Он для меня – мой человек…
– Если ты так будешь говорить, я тебя ударю, – сказала она и посмотрела ясным взглядом.
Лёха улыбнулся.
– Вот ты… – сказал он. – Скажи мне честно, а почему ты ему тогда врезала? Ты реально такая злая была? Ну, ушла и ушла. У нас же зарплата никакая, и вообще…
– Нет, – ответила она. – Понимаешь… Ну, вы, парни, не всегда это понимаете… Я испугалась.
– Чего?
– Я испугалась, что он подошёл ко мне, чтобы просто так… Ну, переспать и всё. А я так не хотела. Я его любила… То есть, и сейчас люблю. Я поэтому, наверное, сама с вашей дурацкой работы не уходила. Всегда любила – с тех пор, как пришла. Ну, вот, видишь… А как это случилось, оказалась рядом. Сперва думала, что уеду… после того, как он выгнал. Хорошо, что не уехала.
*****
Они сидят, молча. Только что неистово кричали друг на друга. Он уже не первую неделю в депрессиях. Психолог говорит, что это ещё долго, но всё рано или поздно уладится, лишь бы не запил. Она говорит психологу, что никогда не допустит этого, и что он у неё не одинок. Он только что сильно, очень сильно обидел её. И продолжал обижать, пока она не взяла вазу с цветами и не выплеснула в него.
Теперь он сидит мокрый, в остатках цветов. Она, без сил, сидит на полу, прислонившись к колесу его коляски. Через некоторое время он успокоится и перестанет плакать. Она тоже. Она обнимет его, мокрого и будет помогать переодеться.
Пока ничего не понятно. Впереди ещё десятки лет такой жизни.
Когда-нибудь изобретут новые технологии, и он встанет и пойдёт. Или нет.
