Даниэль Агрон
Жизнь, любовь и белое облако. Сборник рассказов
Метаморфоза дороги
Владу, Денису, Диме с благодарностью
– Задолбала, если честно, – сказал он, кладя ноги на соседнее кресло. – Ни хера не может вовремя: ни человека принять, ни на заказ ответить. Сегодня ещё одного клиента потеряли. Получается, что из-за неё. Отмороженная какая-то.
– Ну, и чего ты ждёшь? – сказал друг, партнёр и одноклассник. – Уволь.
– Не знаю, – сказал он. – Какая-то она жалкая, блин. Уволю – а она с голода сдохнет. Или комнату в съёмной хате не оплатит.
– Ох, ты ж… – сказал друг, партнёр и одноклассник. – А если ты таких увольнять не будешь, сдохнем с голоду мы. И поселимся на съёмной хате. В одной комнате. И будем водить тёлок по очереди. Потому что комната одна. А ещё, если ты помнишь, я храплю.
– Какой зашквар…– сказал он. – Умеешь ты напугать.
– Нина, зайдите, – сказал он набрав номер. – Только не ко мне, я в кабинете у Алексея. – Нина… – добавил он, дав отбой. – Имя, как у моей тётки. Только тётке уже за полтос, а эта молодая – и Нина…
*****
– Мы Вас зачем позвали, Нина… – сказал он девушке.
Она глядела на них обоих странно. К горлу подступило нехорошее чувство, но его удалось отогнать.
– … В общем, у нас проблемы, – сказал его друг. – Много жалоб.
– Да, я понимаю, – тихо сказала она.
– И, короче…– продолжил его друг.
– Нет, всё нормально… – так же тихо ответила она. – Я уволюсь.
– А… Ну, ладно. – сказал его друг. – Жалко, конечно, что…
Она повернулась и вышла. Дверь вдруг грохнула так, что он обомлел. Сердце сжалось, провалилось и выскочило, забившись. Пот выступил на лбу и сразу почувствовалось, что кондиционер, наверное, слишком холодно работает. Надо уменьшить. Господи, что со мной?..
– Вот дура, блин! – возмутился друг, партнёр и одноклассник. – Можно подумать, у себя дома. Интересно, она там тоже так хлопает, или боится, что мама люлей даст?
– Так. Ладно. Я пойду, – сказал он. – Что-то сегодня уже… всё. Закончили.
– Слушай, да ладно! – обеспокоился его друг. – Чего ты, из-за девочки уволенной расстроился? Их таких было и ещё будет. Вообще чего-то раньше за тобой не замечал. Как же ты дальше будешь с такими нежными, блин, чувствами? Ну её на хер…. Нас ждёт большой бизнес и великие дела! Поехали, отдохнём? А? Мы в «Барби» давно не были, например, а? Нас там забудут, а это нехорошо. Едем, короче.
*****
Шёл вечер и ему казалось, что всё вокруг подменили.
«Устал, – подумал он. – Как же я устал. Ладно. Мы сделали. Мы… Это … Сделали! У нас новый бизнес. Охрененно. Охрененно, сука! Мы выиграли. Мы вышли вперёд. Конкуренты… в жопу конкурентов. Реально, у нас их нет. Хочу коктейль. О, а я же его уже пью…Что такое? Что происходит?..»
Сегодня ему казалось, что вкуса нет. Вокруг всё плоское. И времени нет.
Он даже не удивился, когда увидел эту девушку. Ему стало тоскливо и захотелось открутить время назад, чтобы прийти и увидеть её в офисе, ходить мимо, равнодушно давать распоряжения… Только сделать уже ничего было нельзя. Но надо. Непонятно, что, но попытаться было надо.
– Слушай…те… – сказал он, садясь рядом с ней за стойку бара. – Сидеть в одиночку не надо. Парни вокруг не так поймут, а люди у нас знаешь… знаете, какие…
Она сжалась и сидела, напряжённо слушая.
– Зачем Вы?.. – спросила она. – Зачем со мной разговаривать? Оставьте меня, пожалуйста. То есть, лучше не надо. Я сама пойду. Я не знала, что Вы здесь будете.
– Я это… Что хотел сказать, – ответил он. – Ну, не придавай значения этому увольнению. Это же бизнес, ничего личного, да? Я не один… у меня компаньон, он был не готов… А так ты… очень даже… В общем, поехали ко мне? Помиримся, я тебе постараюсь компенсировать…
Она ударила тонкой рукой, но неожиданно точно и очень больно. Ему показалось, что звон пощёчины отозвался во всём – бокалах, стаканах, людях. Даже в глазах потемнело на секунду.
Окружающее возвращалось. Из толпы, окружающей их, только один чудик, открыв рот, глядел на обычную в этом месте и, вместе с тем, необычную сцену.
Он смотрел, как девушка, ещё утром работавшая у него, прикрыла рот рукой и выбежала из бара. И в первый раз не понял, бежать за ней или нет.
Она скрылась за людьми и её не стало.
*****
Он ехал домой, бросив всё. Хотелось приехать, отключиться и начать завтрашний день, как родиться заново – не помня ничего из предыдущей жизни. Было одиноко и он слушал радио. Попса была неприятна, остальное не лезло. Переключил на какое-то разговорное. Там вели идиотскую, без конца меняющуюся беседу о футболе, об акцизах на бензин, о каком-то губернаторе…
«Какой облом… – думал он, заводясь всё больше; даже усталость проходила постепенно, а опьянения и так не было ни в одном глазу – только доехать, скорее бы… Я найду её. Мы неправильно сделали, неправильно. Сука, почему Лёха столько лишнего несёт, когда бухой? Зачем со всеми незнакомыми разговаривает, на хрена?.. Завтра надо сказать ему, что он неправ, инвестора нельзя брать в долю прибыли по такому контракту… а девочку найти и взять обратно. И ещё, надо…».
Зазвонил мобильный.
– Лёха, давай я доеду, наберу тебя, – сказал он.
Но Лёху было не остановить. Он радостно верещал про какую-то тёлку, которую встретил в клубе, а раньше они учились в параллельных группах, и он всегда знал, что она ему когда-нибудь даст, («Лёха, я рад за тебя…») и чтобы ты, брат, не парился, и что у тебя за настроение такое, («Лёха, всё нормально… Слушай…» ты чё, вообще – из-за этой девки, что ли?.. Да она больная, оставь! Надо тебя куда-нибудь отправить – на Ибицу – нет, это пошло, конечно, но чё-нить такое, тебе оторваться надо!.. («Лёха, ты глухой? Я тебя потом наберу, потом! Я же за рулём, реально…»).
«И ещё, вот оно, оказывается, как бывает… – подумал он вдруг в секунду. – Лёха, я просил же… Вот она, авария, только почему так некстати…». Вокруг возник мощный, бархатный, и даже какой-то красивый толчок, вещи начали складываться и лететь, в ушах стоял мясистый, плотный неуправляемый хруст. А потом в лицо начали бить негостеприимные осколки, и он только успел зажмуриться и попробовать сбежать.
И ничего не стало.
*****
Глаз разлепился с трудом. Голова сильно болела и была перебинтована. Первое, что пришло в голову – спросить, который час и что это такое вокруг. Но рот почти не раскрывался. И сперва кто-то, как бы вместо него, выдал какой-то хрип. С третьего раза вышло подобие слов.
Перед ним сидела женщина, которую он меньше всего в жизни хотел бы видеть.
– Мама, какого хера ты здесь делаешь? – произнёс он. И понадеялся, что это плохой сон, галлюцинация, и она сейчас исчезнет.
Но она осталась. Даже несмотря на боль, постепенно заполняющую куски тела, даже несмотря на то, что всё, что не болело, ощущалось странно, как вязанка дров – несмотря на всё, главная боль была видеть эту мать сейчас; не в офисе, где он тогда сидел в кресле владельца и генерального директора, а она была по ту сторону стола, перед ним, а здесь, когда он был беспомощен, неподвижен и унижен.
– Я чуть с ума не сошла, – горячо и сбивчиво начала вещать дама. – Боже мой!.. Коля так переволновался, хотел за свой счёт взять! Я еле отговорила его ехать…
– Мама…– сказал он, шевеля губами как бы отдельно от тела. – Передай Коле… пусть волнуется за себя. И за тебя. И это… не надо за свой счёт… а то тоже в больницу попадёт…
– Господи! Сынок, ну как же ты неправ, ну… почему ты так говоришь? – торопливо сказала мать, как будто знала весь разговор заранее. – Николай Павлович совсем не такой, он прекрасный человек, и ты это знаешь…
– Ты пришла мне про него рассказывать?.. – Боль начала распространяться по всему черепу толчками. – Слушай… Он такой прекрасный… Иди к нему…ты же когда-то к нему ушла, а меня сплавила к бабушке. Вот и это… иди. Окей?..
– Ну, зачем ты так?.. – губы матери тряслись, и она мяла платок, и всё выглядело крайне пошло; даже в своём диком состоянии он не мог этого не видеть. Вся из штампов… вся. Почему у всех – ну, или у многих – матери, как матери…, а у меня – вот это? «Вот сдохну, и последнее, что буду видеть – эта рожа…»
– Я ухожу, – сказала она. – Я… зашла в церковь и попросила… поставила свечку. А ты … такие слова… рожа, какой кошмар! я не заслужила, знаешь!
– О… а я сказал это вслух…– прошептал он. – Какой кайф… наконец-то. Слышь… ты это… свечку поставила? Иди тогда, ты всё сделала, да?.. Скажи им там, что – если что, могут хоронить сразу… ты же свечку уже поставила, да?
– Я за твоё выздоровление! Как, как ты можешь?!.. – крикнула она в платок.
– Ты смогла поменять меня на своего мужика… и я могу… – прошептал он, отъезжая в другие края непонятного цвета. «Только бы это было не последнее до того, как я уйду совсем», – подумал он; но всё стало хорошо на секунду, а потом выключилось.
*****
Свет и, наверное, день. Вокруг лежат, насколько можно увидеть, загипсованные и забинтованные. Ходят медсёстры – или очень соблазнительные, или совсем некрасивые.
«Ого…а я это ещё понимаю? Я такие вещи чувствую? Ого…».
*****
– В общем, Вам повезло, – говорит врач, можно сказать даже, приветливо, но глядя, при этом, куда-то в потолок. – Подвижность верхней части тела и верхних конечностей практически восстановлена.
– А, это.. почему верхних? А … ноги?.. Это же… нижние. Да?
– … В общем… через это многие проходят. – говорит врач. – Вы могли остаться полностью лежачим. На многие годы. в смысле, на десятки лет. Перспективы неплохие, с учётом того, что Вы ведь, в общем, человек не физического труда. Я бы очень рекомендовал перед выпиской обратиться в центр социальной реабилитации… И коляски сейчас совсем не те, что были раньше. А ещё, Вам повезло, что это в Москве. Здесь для колясочников многое предусмотрено…
«Ты что, охренел, тварь? Я колясочник?! Да как ты можешь?!..» – но на сей раз вслух не звучит ничего и всё уже привычно отъезжает в небытие, как декорация в небольшом театре.
*****
Лёха, мой дорогой Лёха… Я никогда не называл тебя так, но, знаешь – всегда так знал и так думал. Я вырос без брата и без сестры, а ты у меня был один. У меня было так много друзей в школе, но это были как бы только школьные друзья, а ты был один. Мы с тобой, совсем разные – ничего общего, вроде – были настолько близки внутри, что…
Что же ты лежишь теперь на гипсовой конструкции, которая окружает моё тело, и обнимаешь её? Блин… жутковатое впечатление. Как будто я уже в ящике – ну, понятно, каком – а на этом ящике валяются, рыдая, всякие там родные и близкие. А ящик уже закрыли и только я понимаю всё, почему-то, и наблюдаю за всеми ними; только сказать ничего не могу. Но надо сказать: это же Лёха…
И он сказал:
– Ты с электриками контракт закрыл?
– Чего? – встрепенулся Лёха, подняв мокрое лицо. Он покраснел, глаза были как в шестом классе, когда семиклассники их с Лёхой побили. Тех было трое, и они были сильнее. Оттуда и вспомнился Лёхин взгляд, наполненный непониманием, испугом и детской болью.
– Ручку дай… – тихо прошептал он, шевеля пальцами. Леха понял, торопливо дал ручку поднёс блокнот. Он написал кое-как на блокноте про контракт.
– Вот ты больной… Ты про что думаешь?! – сказал беспомощно Лёха. – Ты… чего, вообще охерел? Какой, на фиг, контракт? Мы тебя чуть не потеряли… я тебя чуть не потерял!…– сказал он и, продержавшись пару секунд, снова разразился слезами.
Он смотрел на друга, партнёра и одноклассника и понимал, что не один. И это неожиданно и прекрасно. А ещё понимал, что вся следующая жизнь будет ужасна, тяжела и страшна. Даже непонятно, насколько страшна.
Лёха вдруг затих. Сглотнул, шмыгая носом – как будто это не был свихнутый слегка на голову, веселый до одури любитель клубов и бабник, а во дворе не ждала новенькая БМВ (над этим Лёхиным выбором он часто издевался, предпочитая ездить на… в общем, на том, в чём разбился, и что не спасло… – а, может, наоборот, спасло? если бы не эта тачка, а какая-то послабее, уже был бы на том свете… а вообще-то, чем так, лучше вообще на том свете…). И Лёха сказал:
