Данила Решетников
Мои глаза открыты. Станция «Сибирская»
– Лаврова, Чижикова, пойдемте со мной, – проговорил Валерич спонтанно, подмигнув каждой из нас по очереди. Мы неловко агакнули, посмотрели вопросительно друг на друга и проследовали за ним. Он шел по темному, слабоосвещенному коридору, покинув зал не со стороны раздевалок, а с другой. Не знакомой ни мне, ни Яне. Такое ощущение, что нас отправили в форт-боярд. Понастроят же. «И куда мы вообще идем?» – уныло размышляла я про себя, пока запиналась обо что-то мелкое, звонкое, металлическое. Будто услышав мои молитвы, тренер тут же остановился и вставил ключ в замочную скважину. Зря только растерялась.
Внутри его переполняли, завоеванные в разные времена, кубки и грамоты, грамоты, грамоты. А также десятки медалей некоторых спортсменов. Якобы выдающихся. Но я их не знаю. Александр Валерьевич довольно грациозно обогнул, стоящий у стены, черный как ночь, стол и уселся напротив. Мы же напоминали оплошавших школьниц в кабинете директора. Вероятно, ему это льстило и он, прижав пальцы один к одному и сложив на них подбородок, принял строжайший вид.
– У каждого из нас, рано или поздно, в жизни случается что-то такое,…что переворачивает все с ног на голову. Чаще всего это происходит именно тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем. Когда мы меньше всего к этому готовы…Вот, что становится предопределяющим. Вот, что проверяет нас на прочность. Понимаете, о чем я?
Из вышесказанного, должно быть, я усвоила лишь последнее предложение. Непостижимое бравое красноречие ввело меня в ступор. Этим словам, пожалуй, недоставало грустной мелодии. Валерич, со своим торчащим из расстегнутой олимпийки пучком темных витых волос, на Аль Пачино из «Каждого воскресенья», конечно, не походил, но завораживал нас с Яной в действительности. И это немного пугало. Или много. Я перевела взгляд на искаженное отражение головы наставника в одном из трофеев и подумала, что настало время ответа. Подруга вновь ущипнула за поясницу, взывая меня, вероятно, к безмолвному псевдо консилиуму. Посмотрев друг другу в глаза, и поиграв бровками, мы произнесли наше мнение более чем синхронно.
– Не совсем, Александр Валерьевич.
Он тоскливо скривился и начал шарить среди тетрадей, лежащих у него на столе. Вытащив самую тонкую, Валерич открыл ее в месте, где не было ни одной записи. Нахмурился. Наслюнявил пальцы. Перелистнул. Снова пусто.
– Месяц назад, – ударился он в разъяснения, созерцая чистую клетку. – Порог этого самого кабинета переступил один очень влиятельный человек. В мире спорта он значится как менеджер по подбору игроков.
Я проворачивала в мыслях события позавчерашней игры и искала там образ мужчины в строгом костюме. Уже тогда мне показалось странным его присутствие. Наставник продолжал говорить.
– Он путешествует по стране в поисках талантливых молодых девчонок, у которых при должном отношении и амбициях может появиться возможность заявить о себе на мировом уровне. Но для этого предстоит приложить нечеловеческие усилия. Терпеть, но, стиснув зубы, идти к своей цели.
Его речь становилась эмоциональной. В моем сознании появлялись догадки. Но я не решалась. Не могла…просто не могла поверить во все это. Взирая на Яну, смущенную, краснолицую, я искренне удивлялась. Такой мне ее видеть ни разу не доводилось.
– Вы хотите сказать…– неуверенно взболтнула моя подруга, вытянув руку перед собой и указывая, тем самым, на незаполненную тетрадь.
– Что, Чижикова?
Яна замялась. Я попыталась прийти к ней на помощь и наконец, изложить догадки.
– Нас куда-то берут?
Валерич улыбнулся на одну сторону и еще раз перелистнул. Теперь его взору, да и нашему тоже, предстали какие-то записи.
– Он на протяжении месяца следил за вашей игрой, – будто бы прочитал наставник в своей тетради. – Видел ваши яркие победы на региональном отборе. И сделал у себя в записной книжке кое-какие пометки. Показать?
Я онемела.
– Конечно, – радостно выдавила подруга, щипая за поясницу.
Валерич развернул тетрадь в нашу сторону и подвинул на край стола. Мы подошли ближе. Склонили головы. Мелким прописным почерком было ясно написано: «7 и 12 без рассмотрения. Чем быстрее, тем лучше. Вопросы по поводу проживания улажены как вы и просили. Жду звонка. Александр»
– Что это значит? – спросила Яна, задыхаясь от неугомонных волнений.
Наставник перевел взгляд на меня, видимо, в надежде, что я догадалась о скрытом смысле послания. Однако, довольно-таки опрометчиво. Башка не варила у нас у обеих. Увидев, что наши уста не размыкаются даже на миллиметр, он облокотился на спинку стула и, кажется, пригорюнился.
– Ну, во-первых, – достал он конверт из-под календарика. – Он зачем-то отправил мне эту тетрадь с почтового отделения в соседнем районе. Видимо, он человек великого романтизма, и сообщения в твиттере, вотс апе и смс ему чужды. Ну а во-вторых, – положил Валерич тетрадь на стопку и, демонстрируя свой оскал, пристально всматривался в наши глаза. – Ну, вы чего, девки?! Это ведь ваши! Ваши номера!
Ущипните меня.
– И ты, – качнул головой наставник в район моего живота. – И ты, – проделал он схожий трюк с Яной. – Теперь едете…
– В другой город? – порозовев, перебила моя подруга.
Наставник выпучил оба глаза, взглянув на нее с долей сомнения.
– Чижикова, ты своего тренера в могилу хочешь свести? Конечно, вы едете в другой город!
– Из какого он клуба, – спросила я с дрожью в голосе. – Этот…как его там…
– Менеджер?
– Точно.
Валерич снова заулыбался.
– Этот клуб – один из составляющих фундамента нашей сборной. Серебряные призеры Российской Суперлиги в минувшем сезоне. Этот клуб – «Лада».
* * *
Мы бежали домой сломя голову. Внутри каждой из нас разрывался маленький динамит с неописуемой будоражащей эйфорией. Эндорфины выскакивали наружу в виде глупой улыбки, мысли были сконфужены, ноги, как следствие, заплетались, а еще ведь промелькивало волнение. Необъятное, недюжинное оно заставляло сердце выпрыгивать из груди. В эту минуту я, наконец, поняла, где зародился плод последнего конфликта между родителями, и мне хотелось, как можно скорее попасть домой. Не слыша никого и ничего, полностью затуманив сознание, я с горечью прокручивала моменты последних изречений наставника.
– Квартиру вам предоставит клуб, – произносил он так, словно вынужден был оправдываться. – Вы будете жить в ней втроем. Из взрослых на переезд в Тольятти у меня существовал только один вариант. И я очень боялся этот шанс упустить, потому что без родителей – в интернат, мне вас отправлять совсем не хотелось. Поэтому два дня назад, Лиза, я разговаривал с твоей матерью. Она замечательный и решительный человек. Вы едете с ней.
«…два дня назад, Лиза, я разговаривал с твоей матерью, твоей матерью, твоей матерью…» – крутилось безостановочно в моей голове.
Яну, в свою очередь, также ждал непростой, драматичный шаг – ей предстояло проститься, возможно, даже, как это ни пафосно, цинично и, к сожалению, столь же прискорбно, навсегда со своей единственной престарелой сожительницей – родной бабушкой. Можно только представить себе всю натянутость этого горького расставания. Ведь больше у Яны не было никого.
Домчав до перекрестка, которому отвелась роль нашего с ней разлучника, мы не сказали друг другу ни единого слова. Лишь трогательный перегляд на прощание. Но мысли были у каждого о своем. О личном.
Я шла домой сконцентрировано, пересекая детские площадки, обводя песочницы и качели, минуя малые и большие дворы один за другим. Со мной любезно здоровались бабушки, сидящие у подъездов. На этом жилом массиве меня знает каждый пенсионер. Пожилые люди, как известно, довольно часто общаются между собой, и каждый хвалит своего внука. Или внучку. Ну, это и так понятно. Однако на их теплое: «Здравствуй, Лизонька», я нынче отвечала полным затишьем, лишь слабо кивая в сторону широко улыбнувшегося старика или старушенции. А потом снова смотрела вперед и шла дальше.
Спустя считанные минуты, я добралась до входной двери. Вставила ключ. Один оборот. Теперь надавить. Еще один оборот. Открыто. Захожу внутрь, запираю дверь за собою и, не мудрствуя лукаво, словно пущенная Робин Гудом стрела, влетаю в мамину спальню.
Она сидит на краю постели, не заправленной, перекошенной, накинув на себя лишь голубой махровый халат. Я решаю начать диалог с порога.
– Отец не хотел, чтобы мы уезжали, да?
В воздухе повисла неловкая пауза. Мама настороженно повернулась.
– Подойди, доча, – обратилась она виновато.
Невооруженным глазом можно было заметить, что она вот-вот прослезится. Опять. Я хотела ей закричать: «Прекрати!», но вместо этого подошла с опущенной головою и присела на голые, должно быть, ледяные колени унывающей женщины. Она без особых раздумий заключила меня в распростертые ласковые объятия, прильнув своими губами к моему уху.
– Я всегда говорила, что буду бороться за твои мечты, – сказала матушка жарким шепотом. – Чтобы отец не планировал твою жизнь от и до. У тебя есть шанс – нужно его использовать.
Я сжалась.
– Он просто любит нас и поэтому не хотел отпускать.
– Возможно, – отпрянув назад и стряхнув слезу со своей щеки, мама согласилась со мною. – Нет, в смысле, что любит то – это точно. Но знаешь, Лиза, когда мы были юными, мы грезили о полетах в космос, о создании музыкальной группы с романтичным названием,…а в итоге… в итоге мы вырастали и выбирали совсем иные пути. Бухгалтера, инженеры, филологи. Нужные обществу профессии, так сказать, – пожала она плечами и скорчила лицо безнадеги. – Кто-то даже собирался издать роман и сколотить на его популярности, а затем и экранизации, целое состояние. Но лишь крохотная часть осуществляла свои мечты. На это влияло множество факторов: возможности, истинное желание, мнение родителей…
– Мам!
– Нет, серьезно. Пойми, я очень хочу тебе помочь. А отец твой – прагматик. Нестандартные жизненные маршруты – точно не его страсть. Он только и делает, что твердит раз за разом: «Порядок должен соблюдаться во всем! Порядок в действиях, порядок в делах, порядок в голове, в конце то концов!» Понимаешь? И подход у него, соответственно, весьма и весьма скептический к твоему желанию стать великой спортсменкой.
Не помню, чтобы в словах мамы я когда-либо видела столько гнева по отношению к своему отцу. Я немного поерзала, спрыгнула и прошла в другой конец комнаты, после чего спросила:
– Вы будете разводиться, да?
Она переменилась в лице.
– Эм…
– Да или нет, мам?
С ее уст медленно пропадали губы. Глаза наливались водой и становились хрустальными. Мне стало тошно, постыдно за давление с моей стороны и я бросилась к ней, чтобы обнять, успокоить, утешить. Но поздно. Она взахлеб зарыдала, скрыв голову под, уже промокшим насквозь, халатом.
– Я не знаю, Лиз, – громко вырывалось оттуда.
Меня охватила паника. Я поняла, что необходимо выравнивать ситуацию, но боялась потянуть не за тот рычаг. Грустно. Противно. Совестно. Тут как бы самой не заплакать. Внезапно мама вырывается из объятий и падает на кровать, сворачиваясь в клубочек. Я ложусь рядом и прижимаюсь губами к влажной ворсистой ткани, предположительно в области ее уха.
– А представь, – произнесла я с живым позитивом. – Если я возьму и утру всем нос? Выиграю золотую медаль, и такая подойду к камере, которая вещает на всю страну, покажу язык и скажу: «Это ему, мам!» Круто?
Она убрала халат со своего отстрадавшегося лица, вытирая им сопли, и гласно расхохоталась, хрюкая как поросенок.
– Очень, – сказала она, не переставая хихикать. – Я думаю, ему будет поделом.
– Я тоже.
Мы смотрели друг на друга любящими глазами.
– Ты моя умница, – прозвучал ее сладкий шепот, а пальцы нежно коснулись моих бровей, поднимаясь выше и раздвигая, словно кулисы, упавшую челку. – Александр Валерьевич сказал тебе, когда, ориентировочно, выезжаем?
– В конце месяца. Он решил, что этого будет достаточно, чтобы мы успели собраться и попрощаться с родными и близкими. Ну, разумеется, на какое-то время. А я даже успею сыграть, перенесенную на следующие выходные, игру.
– Ну и здорово.
Мы искренне улыбались. В комнате стало заметно тише. Мама, кажется, окончательно прекратила перманентное швырканье и слезопускание. Быть может, пару раз еще жмакнула, в свой голубой домашний прикид, но на этом посторонние звуки уж точно себя изжили. Я молча наблюдала, как светлеет и высыхает ее лицо. Мне было отрадно, что удалось найти способ развеселить, поддержать, а самое главное – вернуть такое желаемое любвеобильное настроение. Мама снова прикусила губу. Однако, в этот раз, уж точно от удовольствия. Я в этом была уверена, как никогда.
* * *
Над рельсами красуется надпись: «Сибирская». Видимо, я в метро. Ступни, в неказистых черных балетках, разглаживают совсем свежую наклейку лимонного цвета с изображением стрелок. Здесь, по задумке, открываются двери вновь прибывшего вагона поезда. На мне пальто из молочного шоколада. Оттенок приятный, но вижу его впервые. И эта обувь…В левой руке чувствую телефон. Поднимаю его к груди. Какой-то жутко тяжелый. Большой палец прикладываю к центральной, единственной кнопке. Блокировка снята с помощью отпечатка. Так… «вам пришло сообщение». Sms что ли? Ни фига не видно. У меня что, дальнозоркость? Мэссэдж от…
Кто-то хлопнул ладонью мне по плечу. Я обернулась.
– Девушка, простите, вежливо раскланялся передо мной незнакомый парень. Длинные прямые черные волосы и выразительные голубые глаза. Пухлые губы и родинка на щеке. Одет по-простому: легкая куртка, потертые джинсы и кеды. – У вас, кажется, что-то выпало из кармана, – обратился он с нарочитым изяществом.
Я бросаю взгляд на пол и обнаруживаю маленькую алую розу, брошенную между балетками. В мгновение, оценив по достоинству оригинальный способ знакомства, возвращаю взор в исходное положение. Парень исчез. Куда он делся? Мои зубы напористо застучали от неожиданного мороза по коже. Станция будто превратилась в коварный бункер для заморозки. Я взяла себя в руки в буквальном смысле и панически заметалась глазами по всей платформе. Кроме меня, здесь, наверное, человек пятнадцать, но их поведение в высшей степени носило дежурный характер. Так ведут себя все и всегда, ожидая прибытия поезда. Напевают от скуки мелодичные попсовые треки, лазают в телефонах, приплясывают, нервно посматривают в сторону электронного таймера и вздыхают. Воспитанного юноши как небывало. Из рупора громко, но совершенно невнятно, доносится женская речь. Я снова озираюсь по сторонам. Тоннель постепенно стал наливаться яркой снежной лавиной, освещая каждую железяку, блеклые стены и рельсы. «Очевидно, объявляла о прибытии поезда», – мотнула я в голове причинно-следственную цепочку и вновь уместила обе ноги на желтой наклейке. «Сибирская» – замерцало в камне перед моим волнительным взором. Сердце застучало быстрее.
– Хей! – звучит знакомый голос из-за спины.
Я разворачиваюсь и вижу его. С улыбкой и снова тонущего в поклонах.
– Кто ты такой?! – захрипела я, надрывая связки.
Он улыбнулся еще сильнее.
– Люди лгут и убивают, разоряют и заставляют страдать. Прячутся, чтобы не принимать участия. Трусы! Так кто же твой главный враг на пути к идиллии?
Парень изменился в лице на суровый лад. Мне стало невыносимо боязно. В голове кавардак. В душе караул. Я облокотилась на невидимый поручень и скованно слушала, как за моей спиной нарастает гул приходящего поезда. Он молчал, хмурился, затем снова широко улыбнулся, а я смотрела на него с неистовым подозрением, пытаясь осознать суть каждого его слова.
– Что тебе нужно?! – вскрикнула я от бессилия. – Я не понимаю!
– Скоро ты все поймешь, Лиза, – ответил он с хладнокровием законченного серийника и толкнул меня прямо на рельсы.
Невидимый поручень больше не создавал опоры. Я чувствовала, как из-под ног уходит земля. Замираю в воздухе. Гул поезда стал необъятен, свет непрогляден, а этот парень глядел сверху вниз на то, как сокрушается моя жизнь. Я падала прямо на рельсы. Напряженные дребезжащие рельсы…
* * *
Моя голова взлетела над мокрой подушкой, оставив на ней несколько волосинок. Я никак не могла отдышаться. Роняю затылок обратно и чувствую, как пропитанная моим потом подушка, мгновенно замерзла. Перед глазами был потолок. Обычный, белый, еще не истершийся потолок. Я снова оторвала от мятого подголовника свою шею и влажный затылок, скинула одеяло и села на самый краешек, свесив ноги, закрыв глаза и прижав к вискам горячие подушечки своих пальцев. «Это всего лишь сон, Лиза. Просто сон», – вторила я себе едва ли разборчивым шепотом.
В течение последующих двух часов мое сознание без умолку твердило об этом. Я умылась, оделась, покушала, собрала сумку и вспомнила, что телефон остался под одеялом, в то время как затягивала бантик на левом ботинке. Воспользовавшись ситуацией, что дома никого нет, громко и нецензурно два раза посетовала вслух о случившемся и добралась до комнаты на карачках. Когда гаджет оказался в моей руке, я взглянула на текущие часы и минуты. «Кажется, мне пора», – подумала я и отправилась в путь.
* * *
Прямой автобус от бабушки, конечно же, ходит, и через двадцать минут моя пятая точка как раз продавливала заднее сиденье одного из таких, но расстояние до учебного заведения, да и утренние, такие любимые мегаполисом, пробки, вселяли ужас и страх в каждого, без исключения, пассажира пыхтящего, неповоротливого «Лиза».
Я сидела у окна и смотрела под ноги. Всюду была зашарканная серая грязь. После вчерашнего ливня земля подсохла, а пол в автобусе, естественно, вовсе не пол в туалете торгового центра и мыть каждые два часа, да и вообще мыть, его тут никто не станет. Глядя на обувь людей, стоящих в обнимку и державшихся только за счет того, что мальчик с большим портфелем, крепко вцепившийся в поручень, послужил для них однозначной опорой, можно сделать аналогичный вывод. Сапоги у дамы словно облили грязевым шлангом, а кроссовки ее высоченного бойфренда когда-то, наверное, имели белый оттенок, однако сейчас они служат прибежищем для глиняных хлопьев. «Такая не ухоженность – это изъян, а не повод для аргументов», – твердила мне мама, показывая как-то в Нарымском сквере на уделанные пятки мужских ботинок. Я кивнула ей и с тех пор смотрю на мужчин в грязной обуви с отвращением. Уставший взор я перевожу в окно. За ним все казалось каким-то призрачным, несущим только уныние. Погода все не хотела становиться теплой и солнечной, и сердце неуклонно сжималось от заведомо назревавшей тоски по родным местам. Впереди новый город, новые друзья. Неподдельное ликование меркло с дыханием печали и ностальгии. Мгновение. С каждой секундой отпускать его хотелось все меньше и меньше. Как будто скованная цепями, я, изо всех сил, пыталась выпутаться из них, но Гудини из меня образцовый, явно не вышел. Запрокинув голову, закрываю глаза и прибавляю в наушниках громкости. Теперь, вплоть до нужной остановки, мои веки не подымались, а трек «Divenere» оказался во власти повтора.
«Следующая остановка – стадион Сибирь», – раздался из динамика шипящий неуловимый хруст, пробудив меня ото сна. Я подскочила со своего места и бросилась зачем-то в середину салона, едва не растеряв по дороге все документы.
– Стойте! Я здесь выйду!
Все вокруг окинули меня злобными взглядами, но все же транспорт остановился. Выпрыгнув из дверей с хомячиным пульсом, я на секунду притормозила, озираясь по сторонам. Фух. «Не спать, Лиза», – бубнила под нос служба безопасности моего организма.
Ступая вдоль монолитных домов из камня, мне, откровенно говоря, пришлось столкнуться с целыми озерами жидкой грязи. «Ну и ну. Не везде, как оказывается, сухо», – мыслила я про себя, то перешагивая, то пускаясь в обход этих мерзких кратеров. После ночных забав, которые устроил господин Дождь, я не могла поднять головы. То одна лужа, то другая. На мгновение отвлечешься и бац! – уже по колено в воде. Только ударившись ботинком о крыльцо школы, мне удалось взглянуть прямо перед собой. Открыла рот, высунула язык и зашла.
Стоило старым громоздким дверям громко хлопнуть за моею спиною, как я вмиг ощутила на себе прикованное внимание юной публики. Они напоминали мне первобытных зевак, которые пришли посмотреть, хоть одним глазком, будучи людьми, совсем не богатыми, выставку эксклюзивных автомобилей. А я, точно пяти колесная модель «мерседеса», дефилировала на первой скорости, восхищая и покушаясь на неодобрительный взгляд каждого из этих глупых привередливых снобов. Мне было трудно не замечать их. Я прошла мимо гардероба, не раздеваясь и с прытью сайгака, домчала до третьего этажа. На протяжении всего моего пути до кабинета русского языка и литературы, очная атака и не подумывала сходить на нет. Девочки, мальчики, все в красивых блузках, брюках и пиджаках, беззастенчиво провожали меня упрямыми взорами. «Ужас», – прикрыла я лицо учебником в зеленой обложке. Сущий бестактный пустяк тут же перестал меня напрягать.
Застыв в полуметре от открытого нараспашку класса, я убрала литературу обратно в сумку и глубоко вдохнула. Выдохнула. Еще раз вдохнула.
– Лиз, ты чего? – вынырнул прямо передо мной, словно наполовину вкопанный, мальчик в круглых очках и съехавшим на бок фиолетовом галстуке.
От неожиданности я сильно дрогнула, выронив сумку и тут же подняв ее. Это был Оробов. Сосед мой по парте. И бывший.
– Все хорошо, Миш, – наводя в поклаже порядок, отвечала я и корчила довольную физиономию. – Ты что-то хотел?
– Да нет. Просто слышал, ты получила шанс сыграть в юношеской команде одного из лучших клубов страны. Это правда?
Я резко кивнула.
– Поздравляю! – вскрикнул он с таким ярым восторгом, что на нас все обратили внимание. Мне вновь стало дико неловко.
– Спасибо, – сухо ответила я, все еще копошась среди трех учебников.
Миша зашел в кабинет. Я подняла глаза и за ним. Гомон этих бешеных восьмиклассников мгновенно перевоплотился в выполнение четко отданного приказа: «Соблюдайте тишину, господа учащиеся». Мы сели за первую парту второго ряда и, казалось одновременно, тяжело сглотнули, образовавшийся от волнения, ком. Знаете, если Эверест благодаря своей высоте в пиковой точке может пронзить фюзеляж, одураченного радарами, Боинга, то длиннющий интерес 8 «В» класса к моему переезду, да и что тут говорить, всей школы в целом, мог запросто проткнуть мое сердце. Я чувствовала его где-то вблизи. Ситуация, которая по первоначальным оценкам должна была окунуть меня в позитив, обернулась граненым стаканом, доверху наполненным смрадной энергией.
– Воу, Лаврова! – ударив носком туфли по моему стулу, с задней парты, протараторила, пожалуй, самая взбалмошная в нашем коллективе, девчонка. – Ты что это, покидаешь нас?
Повернувшись, я увидела ее самодовольное личико, жадно жующее, судя по аромату, яблочную жвачку. «Она отвратительно смотрится», – подумала я, но всем своим видом демонстрировала спокойствие.
– Вроде того.
– Круто тебе. А в какой город?
Ее манера вести диалог и ужасное чавканье все сильнее выводили меня из должного равновесия. Но я держалась. Кристина тот еще провокатор.
– Тольятти. Там одна из лучших гандбольных школ…
– Да понятно, понятно, – перебила она с явно отсутствующим интересом. – Ты же у нас спортсменка хоть куда! А вы всей семьей собрались переезжать?
Все сидели тихо и смотрели на нас. Мои глаза заморгали, будто в табачном дыму, а нога нервно постукивала о железный каркас деревянного стула. Ей было совершенно все равно кто и куда будет переезжать. Она тупо играла на публику. Мне так и хотелось сказать: «А какая тебе, собственно, разница, мерзкая обезьяна?!» Но самоконтроль брал верх и я, склонив голову на бок, протянула неспешно:
– Нет. Отец…он остается здесь.
Сдвинув брови, Кристина взялась за простой карандаш.
– Они развелись, что ли?
– Нет, просто… – выдумывала я, глядя на, недавно побывавший в строгалке, графит между ее утонченными пальцами. – У папы есть кое-какие незаконченные дела.
– Ааа…ну все ясно, – презрительным голосом добралась она, якобы, до разгадки. – Папаша то твой не промах! Согласна, – заболталась, как на великоватом стержню шарнире, ее голова. – Однообразие надоедает. Нужно как-то его разбавлять. Девчонками помоложе, например, да?
Вкупе с последним сказанным предложением, она демонстративно смяла в ладонях свою ранеткоподобную грудь. Это было последней каплей. Переполненная безудержной ненавистью, я кинулась на нее через парту. Миша успел схватить меня обеими руками за талию, но мои пальцы гневно вцепились ей в волосы, а уста зашипели так, как шипят только змеиные, угодив в ловушку.
– Я тебя удавлю, тварь! – рычала я, стиснув зубы.
Кристина билась в конвульсиях. Она мычала, ревела, судорожно трясла своей потрепанной головенкой. «Чувствуй реальную боль», – приговаривала я мысленно.
– Лаврова, сука, отпусти!
Разнимать сбежался уже целый класс. Казалось, если Миша, как следует, дернет меня обратно еще раз, я точно сниму скальп с башки этой неугомонной скотины. Однако, с горем пополам, преодолев великое множество звуковых тональностей, ребятам все же удалось оторвать мои руки от, еще недавно пребывавших в объятиях кулаков, жалких водорослей. Наши глаза по-прежнему были налиты кровью. Внезапно дверь кабинета громко захлопнулась и в классе воцарилась мертвая тишина. Сидя к доске затылком, я замерла.
– И что тут у вас происходит? – послышался из-за спины слабый, но в то же время брутальный голос строгой натуры. Все потихоньку, в молчании, начали расходиться, а с кончика моего носа, похожего на детскую пуговку, повисла на старых растянувшихся нитках капелька пота. – Скворцова, что у тебя с внешним видом?
Это была Надежда Семеновна. Учитель русского языка и литературы. Она обращалась к Кристине весьма обоснованно. Образ высокомерной девицы, после состоявшейся заварушки, уходил корнями в послевоенный образ бабы-яги, засевшей в окопах. Размазанная помада, потекшая тушь и, никак не находившие себе места на голове, длинные русые волосы.
– Да Лаврова ненормальная! – рассерженно возмутилась она, уверяя все окружение в своей правоте. – Набросилась на меня с криками! Ее вообще в психушку посадить надо!
В ту же секунду в мою обеспокоенную фигуру устремилось сверкающее око изумленного педагога. Ей, кажется, было без малого шестьдесят. Или уже шестьдесят. Я не помню. В ее пристальном взгляде отразилось вполне логичное удивление. Всему виной – моя репутация. Я, конечно, не ангел, но в подобного рода курьезы уж точно не попадала. А вот мнение о личности Кристины Скворцовой у нее должно было сложиться иное. В связи с чем, в глазах Надежды Семеновны теперь читалась попытка выстроить правильную картину. Я же, в свою очередь, услышав все обвинения, снова повернулась назад к потерпевшей.
– Ты сама виновата! Говоришь всякую ерунду, а потом жалуешься! Дура!
– Так, хватит! – оборвала, едва не начавшиеся баталии педагог, после чего прошла к своему столу и уселась за ним поудобней. – Приводим себя в порядок и готовимся к написанию диктанта! Контрольного диктанта, ребята! – уточнила она.
Я выдохнула.
– А мне скоро уезжать, Надежда Семеновна, – умиротворенно произнесла я, надеясь услышать слова напутствия от взрослого человека.
Она отложила в сторону ручку вместе с журналом и снова сконцентрировалась на мне. Ее глаза не были слишком добрыми.
– Куда это ты собралась, Лиза?
– В другой город, – ответила я, не сводя очей с кружащих возле окон, на улице, двух маленьких пернатых созданий. – В Тольятти, – мечтательно добавляю. – Буду играть в гандбол за один из лучших российских клубов.
Было видно и дураку, что спорт Надежде Семеновне абсолютно безразличен как деятельность, а значит и все, связанные с ним, ценности рушились и являлись второстепенными. Боже, какой пустяк.
– Мм, то есть учиться-то ты теперь, забросишь окончательно? – подозрительно осведомилась она.
Пластинка в моей голове начала заедать.
– Почему? Нет, конечно.
– Да, да. Я уже, наверное,…ну сколько? Раз, этак, двести слышала что-то подобное, – ехидно улыбнулась классу учительница. – Им поначалу делают снисхождения школьные педагоги, затем доценты и профессора в вузах. А в итоге в их голове ничего не откладывается. Почти все они забросили спорт еще совсем молодыми. А работать идти не могут. Они попросту не умеют! – ее глаза превратились в блюдца, а ладони направились к нам. – Семью продолжает содержать лишь один из супругов, таща на себе эту непосильную ношу, а второй элементарно спивается. Великий спортсмен! И остаются они у разбитого корыта…
– Мне кажется, это неправда! – взбешенно взрываюсь я. – Я такого не допущу!
На лице Надежды Семеновны порхала ирония. Злая, вредная, такая противная, мать ее, дурная ирония.
– Я серьезно, – не унимался мой внутренний мир. – Учебу бросать я не собираюсь.
Кто-то мерзко хихикал на заднем плане. Педагог улыбнулась.
– Все уже отлично тебя поняли, Лиза. Не срывай урок. У нас контрольный диктант, между прочим.
Ее речь становилась черствой. Ирония – неприкрытой, а недовольство темой данного разговора серьезно и далеко не в лучшую сторону выталкивало с весов баланс моей детской психики. Мне было плохо. Я чувствовала, что всем наплевать. Голова шла кругом. Я была в одном шаге от всепоглощающей меня маниакальной депрессии.
– Вы знаете, Надежда Семеновна, я, наверное, пойду, – судорожно выдавила я из себя.
Она не обратила на эти слова никакого внимания, продолжая зачитывать тему диктанта. Я огляделась. Все склонили головы к тонким тетрадям, взяли ручки и с невозмутимым видом записывали за нею. «Им пофиг, Лиза», – вносило ясность мое сознание. «Абсолютно пофиг».
Я встала в холодном молчании. Мои движения выглядели так, будто я больна смертельным заболеванием. Как рыба, начинающая гнить с головы, но без бабла на лекарство от этого, а народных способов исцеления, однозначно, не знающая.
– Счастливого пути, Лаврова, – кричала в спину моя ненавистница, когда я была уже у самой двери.
Сидящий за первой партой третьего ряда, Дима тут же вцепился в мою руку.
– Лиза, с тобой все в порядке? – насторожился он. – Может тебе помочь?
По классу покатились злые насмешки.
– Ага, помоги. Спаси ее от одиночества! – вновь прозвучал гадский крик.
Я будто на мгновение задремала. Видно ничего не было. Голоса, казалось, звучали столь отдаленно, что я едва могла различить громкий от тихого, женский от мужского, а искренний от фальшивого. Мою дремоту нарушил все тот же Дима, одернув за руку. Глаза были на мокром месте. Я взглянула на него через эту ширму. Все расплывалось.
– Нет, Дим, спасибо. Все хорошо, – проникновенно улыбнувшись ему, ответила я, после чего вышла и аккуратно прикрыла за собою дверь кабинета.
* * *
Выбежав из школы и собрав на ботинки всю грязь, которую часом ранее так скрупулезно и бережно избегала, я доковыляла до остановки и решила, что на этот раз общественный транспорт пусть мчит меня с пересадками.
