Д. Ведребисели
Семейное событие
I
В холодное зимнее утро, когда на дворе бушевала снежная буря, в сонной усадьбе князя Реваза Коблашвили неожиданно поднялась суматоха.
Княгиня Нина, находившаяся в последнем периоде беременности, внезапно почувствовала приближение родов.
Моментально вся челядь князя высыпала из кухни: Максимэ, низкорослый мужик с рыжей бородой, одетый в какую-то рвань и дырявые лапти, вывел из буйволятника единственную лошадь помещика и поскакал за сельской повитухой Сабедой.
Хромой Симона, лето и зиму носивший дырявую солдатскую шинель, опоясанный тряпками, принялся колоть дрова, а слабоумный Павлэ, всю жизнь скорбевший об уничтожении крепостного права, с огромным глиняным кувшином на спине, побежал к реке за водой.
Крестьянские женщины, соседки помещика, призванные экстренно, хлопотали в большой комнате, в которой главным образом и жила вся семья Коблашвили: они выметали сор, прибирали постели, тахты, устанавливали порядок; другая смежная комната зимою стояла без употребления, ибо ни деревянного пола, ни потолка, ни штукатурки в ней не было, хотя дом был построен назад тому лет пятнадцать.
Старая княгиня Сидония, мать Реваза, смуглая женщина лет 60, с большими черными глазами, среднего роста, одетая в черное платье и повязанная белой коленкоровой косынкой, сидя на корточках в темном углу, рылась в сундуке, обитом зеленой разрисованной жестью, и тихо ворчала.
– Сколько раз я говорила, что детское белье должно быть на своем месте! Ну, где же оно? Это… сорочки Реваза, это… кофта Нины, а это… старые мешочки для огородных семян. Скажешь что-нибудь – сейчас надуется, как бурдюк, а не скажешь – никакого порядка нет в доме.
Эти слова Сидония адресовала к невестке, которая, охая от болей, медленно двигалась по комнате, на этот раз не обращая внимания на обычную воркотню свекрови.
– Барыня, нет-ли там, в сундуке, чистой простыни? Эта, видите, какая! – досадливо сказала старая служанка Мариама, косоглазая старуха, стоя над Сидонией с простыней не первой свежести в руках.
– Желтая какая! – робко вставила Нина, на миг остановившись перед обеими женщинами и устремляя взор на простыню.
– Да ведь коленкоровое белье всегда желтеет, особенно, когда плохо выстирают его, но что же делать? Полотняных простынь нет в нашем доме, принесла бы с собою в приданое! – уязвила Нину Сидония, не поднимая головы.
Нина была из старой дворянской, очень бедной семьи и вышла замуж без приданого.
Сидония, когда-то мечтавшая путем выгодного брака Реваза поправить их расстроенные дела, все еще не могла примириться с тем, что невестка – бесприданница, и постоянно корила ее, даже в эти минуты мучительных физических страданий.
Нина не сказала ни слова свекрови; она только подняла свои прелестные голубые глаза, полные ожидания и тревоги, грустно обвела комнату, оклеенную дешевыми серыми обоями, и, сдвинув от обиды и боли темные, тонкие, словно кистью художника выведенные брови, отвернулась от свекрови.
Но, сделав два шага вперед, она опустилась в глубокое протертое кресло, кусая губы.
Мариама с жалкой гримасой на лице, сочувственно поглядывая на Нину, сбросила выцветший ковер с небольшой тахты, стоявшей в углу, и приготовила ей постель.
– Поди на кухню, Мариама, узнай, сколько кур закололи? – обратилась Сидония к служанке, все еще продолжая рыться в сундуке.
– Двух закололи, третью ищут, она, кажется, в сад перелетела, мальчика туда послали, – тихо ответила Мариама, обминая огромные пуховые подушки.
– Не знаю, хватит-ли хворосту? Надо протопить печь, а, поди, ни одного чурека нет в ящике, – заботливо говорила другая служанка, ни к кому из присутствующих не обращаясь. – Народу много будет, следовало бы всем запастись.
– Не представляю себе, кому охота ехать к нам в такую погоду?! Погляди в окно, что делается на дворе! – томно возразила ей Нина, указывая на занесенные снегом окна и едва вставая с кресла.
– Не беспокойся! все приедут! – сказала Сидония невестке.
– Ох! Какое мученье рожать при людях! – с негодованием воскликнула Нина, расстегивая платье:
– Этот обычай не нами заведен и не мы его искореним! – обидчиво возразила свекровь.
В это время вошел с докладом маленький оборвыш-слуга:
– Пастух прислал сказать, что без денег не может отпустить сыру.
Сидония повернула к слуге свое недовольное лицо и с презрением сказала ему:
– Ишь, как нынче испортился народ! Не могут в кредит отпустить сыру! Поди, поищи барина, доложи ему; он расправится с пастухом!.. А ты вот что: свари крахмал, достань из шкафа сахарной бумаги, оконные рамы надо заклеить… Круглые подушки, которыми заткнуты окна, положи на длинную тахту, гостям понадобятся… Да вот еще что, – добавила Сидония – скажи там людям, чтобы они снег смели с балкона; ну, отправляйся, живо!
Между тем, у Нины боли усилились; невыносимые страдания исказили её лицо: молодую женщину раздели и уложили в постель.
А по сельской дороге, ведшей в деревушку Зеленый Овраг, принадлежавшую князю Ревазу Коблашвили, на одной лошади ехали двое: спереди на седле Максимэ, а позади него сельская повитуха Сабедо, закутанная так старательно, что только глаза были видны; оба ехали молча, мокрые холодные, обсыпанные пышными хлопьями снега.