Carinetta
Великолепие
Любить каждого друга нужно научаться. Как и каждую сюиту. Мало помнить каждого в лицо – нужно знать и помнить все их задницы. Ты ведь всем своим сердцем любишь и ненавидишь всё, что любишь и ненавидишь! В тебе ведь не дремлют пустоты! Всем сердцем ты вместил любовь к своим друзьям – каждый уголочек его старательно занят делом любви. С приходом нового друга негоже втискивать его и отбирать места у остальных!
Ты должен ВЫРАСТИТЬ новый кусок сердца. Для Него – и лишь Его новейший закоулок! Похожий на Него – это Он сам в Тебе теперь! Ты должен научиться полюбить ещё одну сюиту – вот зачем глубокий ум должен противиться! Сопротивляться всякой наступающей любви! Каждой приглянувшейся сюите! Всякой подмигнувшей увертюре!
Они должны наращивать себе наши сердца! Бороться за свои места в твоём! А ты уверен должен быть, что ты ещё способен: создать, любить, хранить и охранять.
Твоя Жанетт
Здравствуй, мой драгоценный дружочек Жанетт!
Я получил твою новеллу – и восхищён!
Но считаю своим долгом предупредить тебя, что она обречена на провал, и тем самым уберечь моего друга от боли разбитой надежды!
Моя Бжа-Бжа… Зачем ты пишешь для людей? Ведь люди – бездарные чтецы! Людям лень выискивать алмазы среди грязи – им даже лень всмотреться в чистенький алмаз, подсунутый под нос! И ты хочешь заставить их читать под микроскопом – чтецов с испорченным, поганым зрением?
Твой шедевр должен быть подписан громоздким кровавым шрифтом, мозолящим глаза издалека: «Здесь шедевр!», «Это написано всеми признанным гением!», «Это разумно, это престижно знать!» А юным авторам, как ты, лучше бы вырядить и напомадить каждое слово. Чтоб издалека любому дураку стало понятно: вот это, стало быть, красоты! Кто же всмотрится в изгибы губ и надломы век – красоты, познаваемые лишь с большим трудом?
Мой любимый бедный Хемингуэй. Да никто бы нынче и не открыл его пыльной книжонки! Кабы не было начёркано на ней: «Хемингуэй! Известный, почитаемый умами!» Раз читаешь, значит, умный! Достаточно и сделать вид, что различаешь буквы! Да парочку из них прилежно подучить в цитате. Только не забудь повесить на своём заборе целый рассказ – о своём чтении его рассказов!
Люди перестали мыслить критически. Им некогда очищать от пыли клад. На нём должна быть табличка с яркой надписью: «Здесь клад! Под пылью, правда». А алмазов в этой пыли они всё равно не найдут, хоть если и примутся! Не различат! Будут хвастаться табличкой!
Ты запеленала свой смысл в тысячу пелёнок и хочешь заставить людей старательно разворачивать их, чтобы хоть посмотреть: да есть там клад или нет? Ты хочешь заставить тех, кто не увидит клад, – сунь им клад этот под нос и на подносе! Им нужны чёткие, короткие: «Сей автор – гений», «Роман – шедевр»! Если ты инакомыслящий, то очень громко отвергай! Ценитель – восхищайся ещё громче!
Глупцы должны поверить, что под толщиной пелёнок их ждёт алмаз! Которого они не ждут… И искать всё равно не будут. Написано, что есть! Значит, он – обладатель алмаза! А что это? Да какая, к чёрту, разница, некогда выяснять! Он же сейчас все почести обладателю алмаза пропустит!
Ты думаешь, хотя бы треть поганых книголюбов спустились до сокровищ? Взгляни же, КАК они цитируют творцов! Жалкие ошмётки – вырванные перья! Никто из них и пары тряпок не распеленал – нашли вонючих испражнений пятна и сочли, что разгадали смысл! И лишь дерьмо да рвоту выдают в цитатах! Но тот, кто смысл понял, – тот молчит. И не цитирует зазря! Лишь потому, что понял он чуть больше, чем слова.
Лю
Ежиный
Из-под зонтика дымок —
Это курит неуклюже
Стан ежиный. Гордый. В луже —
И на дрогнущей от стужи
Окосевшей паре ног.
Котлетов
«Культура – это дым, разбой и разврат в пределах интеллигентности».
…Так про себя думал граф Котлетов, разбирая письма от своих добрых сотоварищей, соразвратников и соразбойников со всего света.
А что на деле? Что на улицах? Дрянь, развод и разлад, ограниченные законом. Дети, как беспризорники, вынуждены сами себя учить плохому!
Слепые помогают зрячим чувствовать себя людьми.
Инвалиды уступают друг другу места.
И что же мы делаем со своими жизнями?
Живём их?
Забываем?
Живём и забываем.
Когда область знания заканчивается, а знать больше не хочется, но объяснить же как-то надо, вот тут, за гранью познания, начинаются суеверия и домыслы. Я-то знаю границы своего незнания и не застраиваю пустоты выдумками!
Я просто не знаю, почему иногда коты предвидят во снах катастрофы. Я даже не знаю, правда ли это! И не знаю, неправда ли это.
Неизвестных больше, чем уравнений. Вот и всё. Что знаю, то знаю (с определённой вероятностью!). А почему я трижды не смог купить билет на один и тот же стратостат, знает, наверное, кто-то другой. Не знаю я его. Или знаю. И не знаю, что знаю…
