ГлавнаяАнтиутопияБорис Валерьевич БашутинДом Анны

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

полная версия Дом Анны

Борис Валерьевич Башутин
Дом Анны

Лидия: – Он в чем исповедовался? Что убил девочку? Или…?

Петр: – Девочку никто не насиловал. Вы зря так плохо думаете…В чем? Да откуда же я знаю. Наверное, в том, что нашел и не сообщил никуда об этом. Так вот – вам, конечно, известно, что существует тайна исповеди. Но я не знаю, почему, и как это произошло, но его в этот же вечер после исповеди арестовали. Мне кажется, что больше некому было донести. Девочку искали, и нашли ее не сразу. Рядом с ней обнаружил капли крови, сделали экспертизу. Вроде как совпали и группа, и резус. Хотя это и не есть доказательство, но он и не отрицал, что был там….Впрочем, я уже более полугода не имею возможности с ним общаться. Следствие еще идет.

Лидия: – Вот так история. Мне понравился сценарий…Но есть одно НО. Вы, вероятно, и представить себе не можете, какое…

Петр: – Какое?

Лидия: – Там описаны события и факты, которые ваш друг знать просто не мог, если он, конечно, не перемещается в пространстве и не является каким-то медиумом.

Петр: – Как это?

Лидия: – Можете мне не верить, но там написано ДОСЛОВНО, что я говорила на прошлой неделе, что я делала. О чем я думала.

Петр: – Весь сценарий такой? (с сомнением и удивлением)

Лидия: – Да, почти. Я ведь его не дочитала. Боюсь. Мне кажется, на последних страницах будет то, что мне не нужно знать раньше времени.

Петр: – Там все довольно позитивно кончается…Хотя (осекся).

Лидия: – Но сценарий не для фильма. Это театральная пьеса. Разве вы не видите?

Петр: – Вижу. Но мы его легко переделаем.

Лидия: – Вы понимаете, что нельзя его переделывать. Это не сценарий, это…Это…Пророчества какие-то. Предсказания. Я даже не знаю, как ЭТО играть.

Петр: – Что-то мне подсказывает, что это недоразумение, и его выпустят.

Лидия: – Как его зовут? Он ваш земляк?

Петр: – Борис. Он поэт. Как ни удивительно. И пишет стихи. Есть немного странной прозы. Дело в том, что он описал в своем рассказе то, что с ним произошло буквально через полгода.

Лидия: – Вот видите! Он же не человек вовсе.

Петр: – Ну, как не человек, живой человек. Из плоти и крови.

Лидия: – Петр, я боюсь читать сценарий до конца. И вам не советую браться за него.

Петр: – Как же это возможно? Мне он понравился. Хотя, если вы откажитесь, то едва ли мы будем это снимать. Искать другую актрису? Стоит ли?

Лидия: – Я вам сценарий верну. Это огромный соблазн оставить его у себя. Может быть, через несколько лет вы вернетесь к этой идее, но сейчас – это ТАБУ. Другую актрису искать не нужно.

Петр: – То есть вы хотите сказать, что надо снимать что-то другое. Совсем другое?

Лидия: – Да. Напишите сами или возьмите что-то у других сценаристов. Другой сюжет, другая история. Там уж сами разберетесь, ВВЕРХ или ВНИЗ. А может в сторону.

Петр: – А как бы вы назвали эту пьесу? Она какая?

Лидия: – Я уже назвала. Но я бы добавила. Она – ИЗВНЕ. Бог не случайно спрятал Бориса до времени. Там он не может писать. Его слова – это то, что материализуется. Становится зримым, реальным, настоящим. Впрочем, я не говорю пока НЕТ. И не говорю ДА. Поезжайте домой. Вы выполнили свою миссию. И свой долг перед другом. Если судьбе будет угодно, то я хотела бы поговорить с ним наедине. А сейчас…До свидания. Заберите сценарий.

Лидия подает Петру бумаги. Петр берет их, сворачивает, кладет в карман пиджака.

Петр: – Вы думаете мне пора?

Лидия: – Как вам угодно. Я бы поговорила с вами, да не знаю, о чем нам еще говорить. Вы меня как бабочку пригвоздили иголками к листу бумаги. И не дернутся. Я теперь живу совсем не так, как я уже привыкла тут жить. Зачем же это мучение опять? Зачем мне знать, что будет дальше? Через день, через неделю? Через год.

Петр: – Помилуйте, Лидия. Сценарий-то невелик, и события там все происходят в течение нескольких дней.

Лидия: – Вам не понять. Этого достаточно. Вы когда-нибудь общались со старцем. Настоящим? Сейчас таких и не осталось почти. Я понимаю, что мой пример не совсем обычен, и, может быть не совсем к месту, но… Мне довелось. Вот вы сидите у него в келье. Все стены в иконах. Лампады горят. Оконца замерзшие. Зима. Он сидит такой старенький, слабый на кровати, больной и немощный, а вы сидите напротив. Молчите. А он смотрит на Вас, и у вас дух замирает. Вы чувствуете, что он вас видит насквозь. Не описать этого словами. И вдруг говорить начинает. Так тихо, спокойно, по-доброму. Рассказывает Вам о том, что никто кроме вас и Бога и не знает, и не укоряет, а печально так, а вам от этих слов его так хорошо и так легко, и так грустно, что слезы текут сами собой из глаз, и такая жалость. И не себя даже жаль, а что так бездарно все получилось. И какой-то восторг и удивление – откуда он все знает про вас? Самое потаенное, то, что не высказать. Так и тут. Откуда он знает это? Это что-то больше, чем человеческое.

Помните, я говорила, что театр – это метод познания Мира. Да вот я не уверена теперь. Да и какого Мира? Какой из них реальный? Оба?

Петр: – Я не совсем улавливаю, о каких Мирах вы говорите.

Лидия: – Эх, Петр, Петр…А ведь я собираюсь оставить свою службу в нынешнем театре.

Петр: – Отчего же…?

Лидия: – Многое изменилось снова. Оказывается, есть люди, для которых обычная жизнь – метод познания. И даже чужая.

Петр: – Мне было очень приятно и интересно слушать Вас. Пожалуй, я пойду.

Петр одевается.

Петр: – До свидания. Не прощайте. Я надеюсь, что мы увидимся снова.

Лидия: – Прощайте, Петр. Мне кажется, что я увижу сценарий еще раз, но не вас. Извините, конечно.

Петр пожимает плечами. Уходит.

Действие второе

Картина первая

Кухня в доме Бориса. На стенах картины. Графика. Просто аккуратный современный интерьер. Ничего необычного. Петр сидит за столом, Борис стоит, облокотившись на кухонную стойку.

Петр: – Говорят, что под подписку выпустили?

Борис: – Да, пока так, Петя. Думаю, что все прекратят. Но я не только повидаться тебя позвал, как ты понимаешь. Я еще рассказать тебе хочу все, как было на самом деле, там, в лесу.

Петр: – Спасибо, что доверяешь. Впрочем, ты ведь все описал в рассказе. Жаль, что со сценарием пока ничего не вышло.

Борис: – В смысле?

Петр: – Я же летал в Питер. Встречался с Лидией. Он была шокирована и напугана. Играть отказалась. Но как бы, не совсем отказалась, дело в том, что…

Борис: – Что она сказала? Как это было? (воодушевленно). Ей понравилось?

Петр: – Ты, возможно, будешь удивлен, но она назвала это не сценарием, а пророчествами.

Борис: – Неужели?

Петр: – Сказала, что все, что ты описал, происходило с ней в реальности. И слова, и мысли, и поступки. Причем, многое было так, как написано.

Борис: – Невероятно (улыбаясь).

Петр: – Как тебе это удалось? Говорила, что как будто ты ходил рядом, как призрак и подглядывал и подслушивал, да еще и в душу залез.

Борис: – Ну же, говори еще.

Петр: – Нет ее согласия, нет фильма. Понимаешь? Или может, другую актрису поищем?

Борис: – Другую? Да я писал эту роль для нее. Играть должна только она.

Петр: – Ты написал правду. То, что с ней случилось на самом деле. Я не понимаю, как это возможно. Ты сам-то понимаешь?

Борис: – Она сказала, что эта пьеса для театра?

Петр: – Сказала….Но я сказал, что это легко переделать.

Борис: – А она сказала, что переделывать ничего не надо.

Петр (удивленно): – Да…Борис, да что с тобой?

Борис: – Я просто провод, по которому пускают ток.

Петр: – Это лишь красивая аллегория.

Борис: – Вся наша жизнь аллегория.

Петр: – Лидия потрясающий человек. Две встречи с ней – я ощутил что-то невероятное. Я больше слушал. Она говорила. И мне стыдно, что я не видел ни одного спектакля, где она играла.

Борис: – А у меня было время подумать, куда я иду, и кто я на самом деле.

Петр: – И к какому выводу пришел?

Борис: – Что я полное ничтожество, но мне нужно писать…Я должен это делать.

Петр: – Так уж и ничтожество?

Борис: – Это не самоуничижение, это честное отношение к себе. Честное и глубокое. Будто я жил какой-то ненастоящей, чужой жизнью, тратил себя впустую. И я создал свою тюрьму сам. Если я скажу тебе, что все это ложь, и вся эта история про девочку и следствие – поверишь? Я погрузил себя в эту фантазию, создал себе воображаемую тюрьму, чтобы запереть свою душу там.

Петр: – Как это? Зачем?

Борис (грустная ухмылка): – Нет, к сожалению это не фантазия. Я пошутил. Но тюрьма была с двойными решетками и двойной дверью. Для души и тела.

Петр: – Понимаю.

Борис: – Объясни мне – будет фильм?

Петр: – Она сказала, что может быть через несколько лет…

Борис: – Жаль…

Петр: – Со мной она попрощалась. Как будто навсегда. Сказала, что надеется увидеть еще раз сценарий, но не меня.

Что думаешь?

Борис: – Я думаю, что надо ставить пьесу. В театре.

Петр: – Тут я – пас. Тебе лучше знать, как это все устроить.

Борис: – Да не знаю я ничего, как это устроить…

Пауза.

Петр: – Я встречался с братом, он, ты знаешь, пишет рассказы. Ну, такие – даже не знаю, как сказать, что-то среднее между Чарльзом Буковски и Сорокиным. Безбашенные.

Борис: – Я читал. Хорошо пишет. Честно. Местами, правда, заносит его.

Петр: – Перед отъездом в Питер я говорил с ним. Он был так откровенен. Обычно он доверяет только перу и бумаге. А тут даже мне от него досталось (смеется).

Борис: – Ну, он прав?

Петр: – Он прав. Но я другой. Я не могу быть таким, как он. Если бы все были такие, как он?

Борис: – Если бы все были такие, как он, то у нас был бы вечный Вудсток. Какое-то время.

Петр (смеется): – А потом?

Борис: – Потом? Пожимает плечами.

Борис: – Так вот. Тот день. Тот день был…Я словно знал, что что-то должно случится. Там было одно обстоятельство, о котором знаю только я. И я хочу тебе рассказать, если смогу, конечно. Все началось утром. Меня какая-то непреодолимая сила потянула в лес. Да и вышел я на станции, где я никогда не был прежде. Наваждение какое-то. В поезде, когда ехал туда, мне вдруг стало плохо – потемнело в глазах, я едва не потерял сознание. Но все равно не вышел нигде по пути.

Петр: – Зачем же ты поехал туда? Мог бы вернуться назад, раз тебе стало плохо.

Борис: – Если бы я мог ответить на этот вопрос…Нет, я не смогу тебе рассказать все. Я не настолько смел, чтобы рассказать тебе всю правду. Но я не виновен.

Петр: – Как хочешь. Это твое право. Я и не верил никогда в твою виновность.

Борис: – Мне был странный сон той ночью. Я его отчетливо запомнил. Ты ведь любишь чужие сны? Верно? Он начался ниоткуда и так же ушел в никуда. Такой сон, словно кусок из какого-то фильма, снятого хорошим оператором на хорошую пленку. Послушай. Я спускался к воде по лестнице из серого камня. Кто-то сделал проход в прибрежных скалах и проложил путь к морю. Ювелирно, даже чересчур аккуратно. Было слышно, как волны бьются о камни, где-то там далеко внизу, но лестница была устроена так, что я мог видеть только ступени и перила. Лестница, словно нить, обвивала каменные стены. Мрачные, с прожилками влаги, дышащие соленой и горькой сыростью. С запахом тления. И я так отчетливо чувствовал этот запах во сне. Я вдруг понял, что лестница ведет к закрытому бассейну, устроенному в крошечной бухте. Недоступной ветрам. Плеск волн нарастал с каждым шагом, приближающим меня к заветной цели. Я оказался около бассейна. Бассейн был пуст. Вода неподвижна. Я снял одежду и нагой вошел в зеленоватую прозрачную воду. Было прохладно. Я поплыл, длинными гребками рассекая сонную гладь. Противоположный край вплотную примыкал к высокой скале. А сквозь узкую щель наверху, где скалы не смогли соединиться, проникал солнечный свет. Внезапно картина сменилась. Голая каменистая местность. Сильный ветер. Карликовые, прижатые к земле деревья. Я держал девочку из леса за руку и шел с ней к обрыву, навстречу пронизывающему ветру. Сбивающему с ног, безжалостно рвущему мою куртку и ее пальто. Я испугался и проснулся. Покой сменился тревогой. Это был вещий сон, Петр. Я ведь и, правда, подошел к самому обрыву.

Петр: – Вода – символ изменений, смывает грехи. Бассейн – любовь. Про ветер я не знаю. Да и не толкователь я (пауза). Я слышал, что следствие нашло какие-то улики, которые к тебе не имеют никакого отношения.

Борис: – Да. Повезло.

Петр: – Какие?

Борис (взмахивает рукой): – Какая разница…Нашли и нашли.

Меня сейчас больше заботит, что будет с моей пьесой.

Петр: – Предложи в Зеленую Лампу.

Борис: – Ты шутишь? С тех пор, как оттуда уехали Лидия и Олег, там пустыня. Я был на спектакле год назад, еще до ареста. Какая-то чудовищная комедия. Смешно, конечно, но режиссура…Это какой-то драмкружок. Актерам играть совершенно нечего. Баловство. Капустник театральный. Ужасающе. Мне даже кажется, что им самим уже надоело валять дурака.

Петр: – Но актеры-то хорошие. Я ведь снимал многих из них.

Борис: – Актер или АКТЕР, или НЕАКТЕР. А хорошими или плохими они не бывают. И нельзя же так издеваться над театром. Не знаю, нужно же иметь хоть какое-то уважение к себе, чтобы отказаться работать с плохим режиссером.

Петр: – А кушать-то надо, детей кормить…

Борис (задумчиво): – Ну, это тогда театральный бизнес.

Петр: – Многое в этой жизни компромиссы и купля-продажа.

Борис: – Многое, но не все. Мне кажется, вакуум там образовался по очень простой причине. Точнее по двум причинам…

Петр: – Интересно.

Борис: – Понимаешь, режиссер должен быть личностью. Творцом. А такого человека сейчас нет. Его, возможно, нет и в других театрах. Я не знаю, чем наш город так провинился, что театральная жизнь есть, а спектакли, которые потрясают, можно пересчитать по пальцам. И появляются они даже не каждый год.

Петр: – А ты хочешь фабрику по производству шедевров? (смеется)

Борис: – Людям прививают плохой вкус.

Петр: – Мне кажется, что его прививают давно и не только в театре. Ты идеалист.

Борис: – Дорогу осилит идущий. И ему можно простить неудачи, если будут красивые и цельные работы. А топтание на месте и бег по кругу лично мне не интересен (пауза).

Я не совсем понимаю, что произошло и когда это произошло. Что люди приняли новые правила игры – удобные кресла, вкусный буфет, легкие спектакли ни о чем. Вот они ходили, восхищались, хотя были и недовольные, но спектакли рождали эмоции, чувства, заставляли сопереживать, заставляли работать голову и сердце, даже не важно в плюс, или в минус…У истинного творчества всегда будет множество граней и оценок. Невозможно угодить всем. И еще…(пауза)…Им дали свободу. А многие из них не знали, что с ней делать. Олег сидел там, в своем кабинете и был далек от всех этих интриг и всей этой театральной бытовухи. Ему наплевать на это было. А многим был нужен не ТЕАТР, а райсобес (пауза)… Он уже уходил, буквально через две недели его уже не было в городе. Или он уже ехал? Не помню…. И шел удивительнейший спектакль, это был последний спектакль в сезоне. О котором этот кавалерист, с глазами белогвардейского офицера из советских фильмов, сказал, что в нем учат детей убивать своих родителей. И тогда я понял, что ВСЁ. КОНЕЦ. Зеленая Лампа очнется нескоро. Там был эпизод, где Роберто Зукко разговаривал в метро со стариком-бродягой. А действие происходило на большой сцене, и зрители сидели прямо на сцене. По-моему, это был конец июня. Будто капала вода в метро, по сценарию шел дождь, а старик говорил так искренне, так проникновенно, таким тихим, красивым голосом, что цепляло каждое его слово. Ты погружался туда, был рядом с ними в этом метро. Ты сидел завороженный происходящим. Настоящая магия. И начался дождь, настоящий дождь, ливень. Да такой сильный, что протекла крыша прямо над сценой, и дождь пошел прямо в зал. И я подумал, Бог прощается с этим театром, с этой труппой, с этим спектаклем, теперь все будет по-другому. Крышу залатают, фасад покрасят. А то, что внутри уже не вернуть.

Петр: – Позволь мне спросить тебя (улыбается)? Кавалерист это кто?

Борис: – Министр-администратор.

Петр: – Директор?

Борис разводит руками: – Он самый.

Ты видел этот французский фильм? Жалкая поделка по сравнению с театральной постановкой. Я даже кассету выбросил, бездарнейшая работа.

Петр: – Ты пафосен и бескомпромиссен.

Смеются.

Петр: – А почему бы тебе не позвонить Лидии?

Борис: – Телефон. Я всегда боялся телефона. И разговоров по телефону. Ты не видишь лица собеседника, и пытаешься уловить его состояние, настроение, выражение лица лишь по голосу. Это непросто. Да и что я скажу? Мне кажется, что все разрешиться как-то само собой. Нужно переждать.

Петр: – Мне кажется, что ты устал. Что ты думаешь делать дальше?

Борис: – Я не устал. Делать дальше? Писать другую пьесу.

Петр: – Есть сюжет?

Борис: – Да, будет называться Хайфонг.

Петр: – Про Вьетнам?

Борис: – Про монастырь.

Петр (смеется): – Во Вьетнаме?

Борис: – В Пскове.

Петр: – Заинтриговал.

Борис: – Сюжет не мой. Это рассказ одного монаха. Моего друга.

Петр: – Монахи пишут рассказы?

Борис: – Он пишет. Такой как ОН, пишет.

Все время забываю спросить: как твой фильм?

Петр: – Хотелось бы уже закончить окончательно, и приступить к чему-то новому. Меня вымотало все изрядно и поездка в Питер была очень сложной….

Умолкает.

Борис: – Ты знаешь, мне не дает покоя этот вопрос – кто и зачем это сделал…Иной раз душу на части разрывает. Я и не спал сколько ночей. И спал, надеялся, что сон придет, и тайну мне раскроет. Но НИЧЕГО. Закрыто все. Никакой зацепки. Никакого намека. А логически если рассуждать – ничего не понятно.

Петр: – Ты про девочку?

Борис кивает головой.

Борис: – А ведь не было никакого чувства сначала. Ни жалости, ни страха. Когда я нашел ее. Просто лежала – будто уснула. Такая красивая. Русые волосы, а в них уже муравьи. Еще холодно было. Весна ранняя, а муравьи уже выползли. Представляешь? А глаза были закрыты. Будто просто спит. Я так долго смотрел на ее лицо. И вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на меня со стороны. Кто-то будто следит за мной. И это ощущение было совершенно необычным. Опьяняющим. Головокружительным. И вот тогда появился страх. Страх чего-то запредельного и в то же время близкого, к чему можно прикоснуться.

Борис затихает. Делает паузу. Пьет чай из стакана.

Продолжает: – А в руке у нее лента была. Зеленая такая. Шелковая. Гладкая. И мне так ее взять захотелось. Но я не сразу ее взял (ладонью трет голову). Грех я на душу взял, Петр. И за это наказан был. Исповеди моей мало было (немного отчаянно, с надрывом).

Петр приподнимает брови удивленно. Но молчит. Он напряжен.

Борис: – Ладно. Нечего скрывать (пауза).

Я захотел посмотреть на ее грудь (замолкает).

Петр тоже молчит, не веря словам Бориса.

Борис (немного нервно и с вызовом) (начинает гаснуть потихоньку свет на сцене): – Спросишь, зачем мне это? Уж не извращенец ли я? Тебе когда-нибудь хотелось переступить запреты? Но не человеческие. Свыше? Вот что-то со мной произошло в это мгновение, и это чувство охватило меня. Словно лапами цепкими вцепилось…Я распахнул пальто. И запах меня с ума свел. Такой приторный, сладковатый. Словно дешевые духи смешались с запахом тела. Едва остывшим. Меня трясло всего. Голова кружилась. Никак не успокоиться. И вдруг, ВНЕЗАПНО, я почувствовал облегчение. Оглянулся – шум ветра, и больше ничего – ни птичьих голосов, ни шорохов. Оголил грудь. Равнодушно, как по приказу. Маленькая, детская, замерзшая грудь. Ничего запредельного. Холодная плоть. Я запахнул пальто. И у меня пошла носом кровь. И я опять испытал ненависть к себе. И пошел к станции (закрывает глаза рукой)…А потом… Я вернулся и забрался ленту из руки.

Петр встает из-за стола. На нем нет лица.

Гаснет свет.

Картина вторая

Квартира Петра, ничего лишнего и особенного. На стенах фотографии в тяжелых рамках. Интерьер выдержан в японском стиле. На диване сидят Роман и Татьяна, ждут Петра.

Роман: – Мыслящие не пишут, а пишущие не мыслят. Те немногие, что мыслит и пишет, становятся выдающимися писателями.

Татьяна: – Где прочитал?

Роман: – Да не помню. В книге.

Татьяна: – У…Ты книги читаешь?

Роман: – Иногда читаю. Вот, что хотел спросить…Никак не пойму я…Иду я по улице и навстречу мне попадается множество женщин. Они разные: худые, полные, высокие, стройные, бесформенные. Есть с красивыми лицами и красивыми формами. Но нет ни в одной из них красоты скрытой и неуловимой. Той глубокой и настоящей. Какая-то серая пелена окружает их всех. А была ли в них эта красота? Может быть, они такими и родились? Среди этих серых бетонных стен и густого дыма этих заводских труб…. И пропитались этой пылью и серостью?

Татьяна: – А во мне есть она? Эта красота?

Роман: – В тебе есть.

Татьяна: – Откуда знаешь? Чувствуешь? (смеется).

Роман: – Ну, вроде как чувствую. По картинам твоим….Или вот дети…Еще вчера они были маленькими ангелочками в колясках, а сейчас на их лицах что? Пустота? Ничего не выражающие лица, измученные нелепыми мультфильмами?

Я шел вчера по городу – у киоска «Мороженое» стоят девочки лет четырнадцати. Я подумал, вот вырастут скоро и нарожают новых идиотов. Таких же мутантов, как и все вокруг.

Татьяна (усмехается): – А как протекает твоя семейная жизнь?

Роман: – Жизнь? «Вот найдешь себе какого-нибудь мужа, он и будет протекать на покрывало» Моя жена считает меня гомиком. Хотя я не такой.

Татьяна: – Отчего так случилось?

Роман: – Не могу рассказать.

Татьяна: – И что это мешает семейной жизни?

Роман: – Да кто бы знал, что ей мешает. Наверное, я сам.

Я поделился с ней своими сокровенными, детскими переживаниями. Теперь ей трудно объяснить, что это был просто ранний процесс полового созревания. И мальчики меня не интересовали с тех пор. А в её голове, видимо, этот образ запечатлелся достаточно хорошо. Отчетливо. Воображение, видно, у нее неплохое. Пространственное.

Татьяна: – Не все нужно рассказывать, многие не готовы к откровенности. Они не могут справиться с таким грузом. Люди разные.

Роман: – Теперь я понимаю. Но от этого не легче…(пауза). Вчера во дворе сидели пьяные подростки. И представил, что я с удовольствием бы убил их. Взял бы автомат и расстрелял. Да, просто высунувшись из окна. Открыл бы окно и молча начал бы стрельбу. Им все равно ничего не объяснишь. Ничего не изменишь. А может быть подростки не пьяные, а под «кайфом»? Тем более расстрелял бы. Но с меньшим удовольствием. А их подруги, «за которых ни дашь ни рубля», смотрели бы на это. Визжали бы и убегали. Их бы я убивать не стал. Жалко патронов. Они наверняка бы вызвали милицию. Или кто-то из соседних домов, кто наблюдал за этой бойней. Прислали бы группу быстрого реагирования, орали бы в мегафон, мол, сдайте оружие, не сопротивляйтесь, и будет у вас все хорошо.

Татьяна: – Какой ты кровожадный сегодня. Разве так можно? (укоризненно, но с сарказмом)

Роман: – Да я просто представил. Я даже таракана раздавить не могу. Не то, что в человека стрелять…Да, орали бы в мегафон – Сдайте оружие. И все будет хорошо. А хорошо уже не будет. Так что не надо врать. Наверняка бы ждали, если бы я не отзывался. Узнали бы телефон. Звонили бы и пытались бы понять, что я хочу. Я бы молчал в трубку. Они бы, конечно, начали бы штурмовать мою квартиру и убили бы меня. Они всегда убивают, когда кто-то им сопротивляется. Сопротивляется этой системе. Но они не знают, что это лучший способ уйти от них незаметно и тихо, уйти непобежденным. Ты видишь их, но они не видят тебя. Тебя уже нет здесь, тебе предстоит новое, завораживающее путешествие туда, откуда ты пришел.

Татьяна: – Роман, ты какие-то ужасные вещи рассказываешь.

Роман: – Да, я просто фантазирую. Не бойся. И автомата у меня нет, и в армии я не служил. И стрелял я только два раза в школьном тире. За всю жизнь.

Татьяна: – Расскажи лучше что-нибудь хорошее…

Роман: – Хорошее? (Пауза) Я вчера смотрел фильм “12 стульев”. Ну, я выпивши был, что естественно для меня. Ну, это не важно….А может важно, я не знаю. Ты знаешь что, я понял? Что практически все фильмы, которые существуют – это полное дерьмо. Что таких актеров, как Миронов и Папанов никогда не будет. Я понял, что весь сегодняшний кинематограф – это дешевая лотерея. Мне до слез жалко, что ИХ больше нет, зато у нас теперь куча всяких там Каниных, Угаровых и Валуевых. Как не крути, они лажовые. И фильмы, в которых они снимаются, полное говно. И режиссеры откровенно никакие. Такой массовый обман. Это покажется свинством, но я даже рад, что ОНИ этого не видят. Сижу и плачу. Давно так не плакал, так расчувствовался…

В комнату входит Петр. Он взволнован. Бледен.

Роман: – Привет, брат!

Петр: – Здравствуй, Роман! Зашел в гости? Молодец.

Татьяна: – А со мной ты не хочешь поздороваться?

Петр: – Привет.

Татьяна: – Вот так всегда, ни поцелует, ни обнимет

(смотрит на него пристально). – Ты чего такой? Случилось что? Где был?

Петр: – Я был у Бориса.

Татьяна: – И что случилось?

Роман: – Как он после отсидки?

Петр: – Нормально.

Татьяна: – Поговорили как-то не так?

Петр: – Поговорили очень даже так. Так, как надо.

Татьяна: – И что он тебе сказал, что на тебе лица нет?

Петр: – Ничего.

Татьяна: – То есть вы поговорили, но он ничего не сказал. Молча говорили?

Петр: – Нет, конечно.

Татьяна: – Ты мне рассказывать не желаешь? Я тебе, что? Чужой человек? Не жена вовсе?

Петр: – Есть вещи, которые никому нельзя рассказывать.

Татьяна: – Ну, конечно. Сходил к Борису. Ты как к нему сходишь, так все – не трогайте меня, не подходите. Он тебе семейную жизнь разрушает. Ты это-то понимаешь?

Петр: – Таня, я не хочу при Романе выяснять отношения.

Роман: – Да бросьте вы ругаться…

Татьяна: – А мы и не ругаемся.

Петр: – Это мы так разговариваем. Почти всегда.

Роман: – Да…Жопа. Правда, у меня не лучше.

Петр: – Выпить надо. Где-то у нас были виски. Вы как?

Роман: – Мы завсегда готовы.

Петр снимает пальто. Пиджак. Остается в белой рубашке и черных брюках.

Татьяна приносит рюмки, сильно начатую бутылку виски. Уходит, приходит с какой-то нарезанной закуской. Лимон, копчености.

Петр разливает на троих.

Петр: – Давайте выпьем за возвращение Бориса (громко).

Правда, я не уверен, что он где-то был (чуть тише).

Выпивают. Закусывают.

Роман: – Ну, как он? Что говорит?

Петр: – Мы только о пьесе говорили его.

Роман: – Дашь почитать?

Татьяна: – А мне?

Петр: – Конечно.

Татьяна: – А что он тебе такое сказал, что на тебе лица нет.

Петр: – Да ничего особенного он не сказал.

Татьяна: – Ну, как можно так нагло врать? Рассказал, что с ним на самом деле было в лесу? И ты обалдел. Да?

Петр: – Женщина – источник интуитивной мудрости. Рассказал.

Татьяна: – Я думаю, что ничего там особенного с ним не было, просто для тебя эти события из ряда вон. Может, он всё выдумал.

Петр: – Ну, со мной тоже многое происходило…

Роман: – Такого не происходило.

Петр (натужно): – ТАКОГО – нет.

Роман: – Ну, он же не убивал, не насиловал?

Петр: – Нет.

Татьяна: – Тогда я не понимаю, ты какой-то слишком впечатлительный.

Петр наливает еще и выпивает один. После разливает остальным.

Роман: – А я вот уехать хочу. Мечтаю собрать вещи и уехать куда-нибудь далеко-далеко. Я думаю, что мне нужны деньги, чтобы уехать. А если бы у меня были деньги, то зачем уезжать? Хотя… Этот парадокс надо преодолеть. Надо собирать сумку и валить. Я скоро это сделаю. Работа и учёба – это полный отстой, так как учёба моя вообще лажа, а работа ещё хуже. Нечего терять.

Татьяна: – А жена?

Роман: – Жена?

Татьяна: – Да, жена? Она поедет с тобой?

Роман: – Нет. Я буду писать ей письма, что я скоро вернусь, и что у меня все хорошо. Чтобы ее успокоить.

Татьяна: – Это жестоко. Она же любит тебя.

Роман: – Меня? (удивленно). Ну, это вероятно какая-то странная, только ей понятная любовь садомазохистки.

Петр: – Никуда ты не уедешь. Таня, чего ты его слушаешь. Он опять сочиняет.

Роман: – Не уеду. Духа не хватит. Ты прав.

Я тебе ролик придумал. Думаю, что если ты его снимешь, то получишь какую-нибудь кинопремию. Обязательно.

Петр: – Ролик?

Роман: – Да, рекламный. Ты же еще снимаешь рекламу?

Петр: – Конечно.

Роман: – Ролик для компании «Сота-лайн». Слушай. Тебе понравится. Двое мужчин на автобусной остановке. Обоим около пятидесяти. Одеты в дешёвые кожаные куртки. В дешевые, кожаные! Один без шапки, другой в синей китайской кепке. Не бриты.

Петр: – Да, уже вдохновляет…

Роман: – Первый: «Знаешь Семён, пора бы нам эти телефоны приобрести, которые без провода и в кармане носить можно».

Второй: «Приобрести?» Первый: «Ну да, приобрести…»

Второй приподнимает козырёк кепки: «Твой автобус вроде, бывай…». Автобус подъезжает к остановке, первый делает резкий шаг навстречу, но поскальзывается, и ноги попадают прямо под задние колёса. Слышится хруст разламывающихся костей. Первый вопит. Автобус скользит по гололёду и перемалывает ноги первого. Первый теряет сознание, нижняя часть туловища превращается в месиво. Второй: ”Меня зовут не Семён”. Экран монохромно темнеет. Голос за кадром: «Сота-лайн – сотовые телефоны и аксессуары». Ну, как?

Петр: – Ну, ты гад.

Роман: – Ты в последнее время совсем разучился воспринимать юмор. А человек без юмора – это плохо. К тому же мой ролик устарел. По-моему, даже у грудных детей теперь есть сотовые телефоны.

Татьяна смеется.

Татьяна: – Ты если будешь дуться и грузиться, то тебе будет только хуже. Роман такой молодец.

Петр: – Почему он молодец?

Татьяна: – Такой веселый сюжет придумал.

Петр: – По-моему, вы надо мной издеваетесь…

Петр задумывается. Вид у него обреченный.

Роман: – Не грузись, старичок. Ты же брат мне….

Петр: – Извини. Со мной действительно что-то происходит, не пойму что. Устал.

Татьяна: – Надо поехать отдохнуть. Я хочу в Китай. Я хочу в Китай.

Петр: – Постараюсь тебя отправить туда.

Татьяна: – А ты?

Петр: – Я? Я, по-моему, потерял ВЕРТИКАЛЬ…