Борис Сударушкин
Исчезнувшее свидетельство

Глава третья. Таинственный архимандрит

Я видел: Пташников едва сдерживает раздражение.

– Вместе со «Словом о полку Игореве» в мусин-пушкинском сборнике было так называемое «Девгениево деяние», из которого сохранилось несколько выписок, сделанных Карамзиным. А в 1744 году «Девгениево деяние» переписывал ярославский посадский Семен Малков. Исследование показало, что этот список – копия редакции мусин-пушкинского сборника. Следовательно, Семен Малков переписывал его из Хронографа со «Словом о полку Игореве». Примерно в то же время работал над своим «Описанием земноводного круга» Василий Крашенинников. В числе источников, которыми пользовался, он называет «Большой рукописный Гранограф Спасова Ярославского монастыря», то есть тот самый Хронограф, в котором было «Слово о полку Игореве».

– Но ведь Василий Крашенинников даже не упомянул «Слово». Это подозрительно. Можно предположить, что в середине восемнадцатого века «Слова о полку Игореве» в составе Спасо-Ярославского Хронографа не было. Вспомните, как, перечисляя входившие в сборник со «Словом» произведения, Карамзин назвал только переводные повести и даже не обмолвился о Хронографе и Временнике. Их читал Крашенинников, но он не заметил «Слова».

– И что же из этого следует? – сердито спросил Пташников.

– А то, что Мусин-Пушкин мог найти «Слово о полку Игореве» в составе с переводными повестями, – именно такой сборник и видел Карамзин. Позднее, когда встал вопрос об издании, граф добавил к этому сборнику Хронограф и Временник, то есть создал конволют – сборник из различных, прежде самостоятельных произведений. И сделал это исключительно с одной целью – скрыть незаконность приобретения «Слова о полку Игореве».

– Но почему владельцем «Слова» граф назвал именно Иоиля Быковского? – недоуменно посмотрел я на Окладина.

– Возможно, «Слово» действительно было найдено в Ярославле. Иначе бы граф так долго не дожидался смерти архимандрита, а сразу же сообщил о такой значительной находке. Не исключено, что просвещенный отец Иоиль первым обратил внимание на «Слово», а граф ни с кем не хотел делить честь открытия. Так или иначе, но Мусин-Пушкин не случайно упомянул архимандрита, этому есть какое-то объяснение.

– А что представлял собой Иоиль Быковский? – обратился я к Пташникову. – Мог ли он оценить «Слово о полку Игореве»?

– Репутации Иоиля очень навредило утверждение одного из первых исследователей «Слова» Барсова, что «ни в архиве, ни в библиотеке, ни даже в преданиях Спасо-Ярославского монастыря не сохранилось ни малейших следов о каком бы то ни было просвещении и любви к словесности этого мужа». Трудно сказать, чем была вызвана такая категоричная оценка. Когда личностью архимандрита занялись вплотную, выяснили следующие интересные обстоятельства. В Ярославской семинарии, ректором которой был Иоиль Быковский, преподавание велось на латинском языке, помимо этого изучались греческий, еврейский, французский и немецкий языки. Вместе с богословскими предметами были такие, как грамматика, риторика, философия, история, география. В архиве сохранилась рукопись «Оды, разговоры, надписи, канты и прочих родов на разные случаи некоторые российские стихотворения, сочиненные и говоренные в разное время в Ярославле», авторами которой были слушатели и преподаватели Ярославской семинарии. В ней несколько од посвящено Иоилю Быковскому, «любителю наук и мудрости». К сегодняшнему дню в Ярославле обнаружено около сотни книг из его библиотеки – он имел привычку оставлять владельческую запись «Архим. Иоиль» или «Из книг Иоиля Быковского», а также монограмму И Б. Среди этих книг много исторических трудов, таких как «Русская летопись по Никонову списку», «Древняя российская вифлиофика», «Библиотека российская историческая», книги на латинском языке с пометками Иоиля Быковского на латинском и греческом языках, немецкие словари. Все это говорит о высокой образованности архимандрита и о широте его интересов.

– Наверняка архимандрит был знаком с летописным рассказом о походе князя Игоря на половцев, – как бы про себя заметил Окладин. – Историей он, видимо, занимался всерьез.

Краевед почувствовал в этих словах какой-то скрытый смысл, снял с книжной полки старинную книгу небольшого формата:

– Это был не просто образованный человек, но и по-своему незаурядный. В 1787 году в Ярославле вышел сборник «Истина или выписка о истине». Составлен сборник Иоилем Быковским, который включил сюда книжные и журнальные выписки. Вот как он объясняет, что такое демократия: «Правление, в котором имеет всю власть народ». Трудно избавиться от ощущения, что архимандрит приводит это определение с явной симпатией к демократии. Возможно, так и было – свои выписки он делал из журнала Новикова «Живописец», из французской «Энциклопедии», из сочинений Вольтера и Ломоносова.

– Для церковного служителя круг чтения весьма неожиданный, – проронил Окладин.

– В целом характер книги богословский, но встречаются и такие вот цитаты, – оживленно продолжил Пташников. – «Есть бессовестные судьи, бесчеловечные помещики, безрассудные отцы». Эту цитату архимандрит взял из «Живописца», неоднократно осуждавшего правление Екатерины Второй. Оттуда же он приводит такое рассуждение: «Подлыми людьми по справедливости называться должны те, которые худые дела делают, но у нас по какому-то рассуждению вкралось мнение почитать подлыми тех, кои находятся в низком состоянии». Следующая цитата: «Мало ли повес, бесполезных обществу!» И сразу же отец Иоиль недвусмысленно отвечает, кого он относит к таким повесам: «Роскошники в один пир съедают такое количество, которое бы для тысячи бедных на целую неделю довольно было». На основании только этих цитат можно сделать вывод, что Иоиль Быковский был человеком прямым и принципиальным. – Пташников протянул книгу Окладину.

Тот перелистал ее, удивленно произнес:

– Очень любопытный подбор цитат. Как только Иоилю Быковскому удалось пропустить книгу через цензуру?

– Он сам был духовным цензором Ярославской типографии. Вероятно, этим и воспользовался, – сказал Пташников. – Книга вышла за год до его ухода на пенсию, так что он почти не рисковал.

– Риск все равно был, – возразил Окладин и, положив книгу на стол, добавил: – Если для приобретения «Слова о полку Игореве» граф Мусин-Пушкин пошел на подлог, ставший известным Иоилю Быковскому, то нетрудно догадаться, как такой принципиальный человек отнесся бы к этому поступку. Мусин-Пушкин только потому мог задержать подготовку «Слова о полку Игореве» к печати, что побоялся разоблачений архимандрита. Опять-таки шифровка, которую Арсений Верещагин отправил одному из издателей «Слова» Бантышу-Каменскому. Кстати, что вам известно о Верещагине? – спросил Окладин краеведа.

– Мирское имя – Василий Верещагин. Родился в 1736 году. Был архимандритом Калязинским, ректором Тверской семинарии, епископом в Архангельске и Твери, а с 1783 года – в Ростове. Потом был назначен архиепископом ростовским и ярославским, а в 1798 году стал главой Святейшего синода. Умер в самом конце 1799 года в Петербурге, погребен в Калязинском монастыре.

– Арсений Верещагин умер – и Мусин-Пушкин сразу же отдает «Слово о полку Игореве» в печать. Интересное совпадение, – вполголоса произнес Окладин. – Арсений Верещагин вел дневники, и часть их пропала. Не удивлюсь, если выяснится, что недостающие дневники оказались в руках у Мусина-Пушкина, а потом сгорели вместе со всем Собранием российских древностей или же еще раньше были уничтожены самим графом. Вполне возможно, что разгадка тайны «Слова о полку Игореве» находилась в дневниках Арсения Верещагина. Но об этой пропаже мы уже говорили… Как архиепископ Арсений отозвался на смерть бывшего архимандрита Иоиля?

Я все больше убеждался, что своими вопросами Окладин преследует какую-то определенную цель.

Это почувствовал и Пташников. С некоторым раздражением он перелистал записную книжку, в которой, казалось, можно было найти любые сведения, касающиеся истории «Слова о полку Игореве»:

– О смерти Иоиля Быковского 25 августа 1798 года Арсений Верещагин сразу же записал в дневнике: «В третьем часу пополудни скончался по немаловременной болезни архимандрит Иоиль… Тело его погребено в Толгском монастыре». Дальше Верещагин коротко изложил биографию Иоиля Быковского: преподавал в Киевской духовной академии, в 1754 году постригся в монашество, был в кадетском корпусе иеродиаконом и иеромонахом, в Троицком Черниговском монастыре архимандритом.

– В Чернигове? – заинтересовался Окладин. – Долго он там жил?

– Около десяти лет.

– Заметьте – действие «Слова о полку Игореве» начинается в тех самых местах.

– Ну и что из этого?

– Вы убедительно доказали, что Иоиль Быковский – человек незаурядных способностей, хорошо знал русскую историю, одобрял занятия поэтическим творчеством и, возможно, сам занимался им.

Только сейчас Пташников догадался, в какой угол своими вопросами загонял его Окладин.

– Вы хотите сказать, Иоиль Быковский – автор «Слова о полку Игореве»?!

– Чтобы утверждать это с полной определенностью, нужно иметь в руках тот список «Слова», который нашел сиятельный граф или объявил найденным. Почему «Слово о полку Игореве» не получило широкого распространения, как было с другими произведениями древнерусской литературы?

– «Поучение» Владимира Мономаха тоже сохранилось только в одном списке – в Лаврентьевской летописи, которую открыл тот же Мусин-Пушкин. Если бы не счастливая случайность, «Поучение» тоже бы сгорело в Московском пожаре и тоже нашлись бы скептики, которые бы стали доказывать, что это подделка. Пожалуй, в этом случае в их руках были бы даже более веские доводы, – желчно произнес краевед. – Во-первых, «Поучение» весьма необычно для древнерусской литературы – биография и частное письмо Владимира Мономаха князю Олегу Святославовичу. Если сейчас некоторые исследователи оспаривают переписку Грозного с Курбским, то здесь, не сохранись Лаврентьевская летопись, скептиков было бы еще больше и выступали бы они еще энергичней, – с вызовом посмотрел Пташников на Окладина.

– В случае с «Поучением» моя фамилия среди скептиков не значилась бы. В том, что сохранилось письмо одного князя к другому, ничего странного нет. Иное дело – как могла уцелеть переписка Грозного и Курбского, царя-тирана и князя-изменника? Ни тот ни другой не были заинтересованы, чтобы ответы противника сохранились для истории, однако их письма получили распространение, словно оба с самого начала переписки задались одной целью – в полном объеме донести ее до потомков. Но вернемся к «Поучению» Владимира Мономаха. Я не считаю, что оно необычно для древнерусской литературы, – письма и жития были весьма распространены в то время.

– «Поучение» буквально вклинивается в связный рассказ летописи о событиях 1096 года – за одно это скептики постарались бы от его достоверности не оставить камня на камне.

– В летописях, которые неоднократно правились и переписывались, такие отступления встречаются.

– Мистификация «Поучения», по мнению скептиков, имела бы важное политическое значение: оно было написано родоначальником князей, власть которых со временем объединила русские земли в единое государство. Вспомните, как скептики объясняют появление «Слова о полку Игореве» в конце восемнадцатого века: по их мнению, это был «набатный призыв» к завоеванию новых территорий на юге, к присоединению Крыма и к победе над турками. Скептики никак не хотят согласиться с тем, что произведение о поражении малозначительного удельного князя не могло сыграть той роли, которую они ему навязывают.

– Но у них есть и другие, более убедительные доводы. Например, что «Слово о полку Игореве» с его страстным призывом к единству русского народа в двенадцатом веке, в условиях раздробленности Русского государства, выглядело неестественно, чужеродно. На Любечском съезде в 1097 году так было и решено: «Каждо да держит отчину свою».

– Это относилось к мирному времени. Как раз на Любечском съезде князья решили оборонять Русь совместно, это был съезд объединения, а не разъединения, как считаете вы.

– История показала, что междоусобица все равно не прекратилась, у каждого князя были свои корыстные интересы.

– Правильно, однако общерусский патриотизм все равно существовал, и лучшее подтверждение тому – «Слово о полку Игореве», автор которого выразил народное мнение.

– Вот то-то и настораживает, что автор оказался на голову выше своего времени.

– Гений всегда опережает свое время.

– А можно затмить и гения, если судить о его времени с исторического расстояния, зная, к чему приведут начавшиеся события.

Не возразив Окладину, Пташников некоторое время помолчал, потом задумчиво и тихо, словно размышляя вслух, заговорил:

– В прошлом году я съездил в Новгород-Северский, откуда 23 апреля 1185 года князь Игорь вывел свое малочисленное войско на половцев. Если рассудочно взвесить все обстоятельства, то этот поход – честолюбивая выходка. Но как представишь, что без этого неудачного похода не было бы «Слова о полку Игореве», то все прощаешь князю. До этого победный поход на половцев совершил Святослав Киевский. Из-за распутицы или по какой-то другой причине Игорь не смог участвовать в том походе, и сознание невольной вины, видимо, мучило его, не давало покоя. Честолюбие честолюбием, но в первую очередь им двигало патриотическое чувство – уничтожить половецкую опасность, которая висела над Русью как дамоклов меч. Прошло восемьсот лет – срок немалый даже для истории. Опять-таки если подходить рассудочно, то моя поездка в Новгород-Северский выглядела наивно – конечно же время уничтожило почти все следы княжения Игоря. Я понимал это – и все-таки поехал. Если нельзя вернуться во времена восьмисотлетней давности, то можно посетить места, где происходили события «Слова о полку Игореве», где жил и княжил Игорь…

Я украдкой взглянул на Окладина, но улыбку на его лице не заметил, он внимательно слушал краеведа.

– Теперь Новгород-Северский – небольшой районный городок Черниговской области. Когда я ходил по его тихим, тенистым улицам, мне постоянно вспоминался наш Ростов – не потому, что они чем-то похожи внешне, а из-за схожести судеб: славное прошлое и тихое, скромное настоящее. Такие города строятся, молодеют, но внутренний взгляд их все время обращен в прошлое, к величию которого им уже не вернуться… Княжеский кремль при Игоре находился на холме над излучиной реки, на правом, высоком берегу Десны. Только в некоторых местах сохранились остатки валов, а большая часть древнего города была основательно перекопана, когда там построили завод. Из двенадцатого века археологам удалось найти янтарные украшения, топоры, наконечники стрел, костяные гребни, глиняные горшки, обломки крымских амфор. Мне показали проржавевшее металлическое писало, которым писали на навощенных дощечках или на бересте. И я подумал: кто знает, может, таким грубым, примитивным инструментом создавалось «Слово о полку Игореве»? Может быть, я стоял на том самом месте, где оно впервые прозвучало для тех, кто ждал и не дождался из похода воинов князя Игоря – сыновей, мужей, братьев? Это для нас с вами «Слово о полку Игореве» полно загадок и тайн, а для современников оно было ясным с первой до последней строчки. В таких местах, как Новгород-Северский, столетия как бы сжимаются, и до самого далекого прошлого остается сделать мысленно только шаг…

Волнение Пташникова передалось мне, я словно наяву увидел то, о чем он рассказывал.

– В обнаруженных археологами остатках жилищ печи сделаны не из глины, как обычно делали на юге, а из камней. Основание Новгорода-Северского относят к концу десятого столетия, когда князь Владимир Святославович, прозванный Красное Солнышко, до этого княживший в Новгороде на Волхове, приказал строить вокруг Киева города и заселять их жителями северных районов Руси. Видимо, Новгород-Северский заселили выходцы из Новгорода, славяне из племени северян. Отсюда город и получил свое название, печки-каменки одно из подтверждений тому. Список, который нашел Мусин-Пушкин, носил черты новгородской письменности. Может, это простое совпадение, а может, и в двенадцатом веке, когда было создано «Слово о полку Игореве», не прерывались исторические связи Великого Новгорода со своим младшим братом Новгородом-Северским. Знаю, историки относятся к таким фактам скептически, – краевед бросил взгляд на Окладина, – но меня они всякий раз настораживают. Кстати, еще одно интересное совпадение: основателем династии черниговских и северских князей был прадед Игоря Святослав Ярославич – сын Ярослава Мудрого, который основал Ярославль, где было найдено «Слово о полку Игореве».

– О чем же говорит это совпадение? – все-таки не удержался Окладин от улыбки.

– Не стану приводить никаких объяснений. Просто я еще раз хочу заметить, что в истории очень часто вроде бы разрозненные события и факты оказываются взаимосвязаны.

Окладин промолчал.

– В том же двенадцатом столетии, когда было написано «Слово», в Новгороде-Северском построили Спасо-Преображенский монастырь. Археологи раскопали фундамент четырехстолпной одноглавой церкви. Возможно, перед походом князь Игорь был в этом монастыре, рядом с ним стоял будущий автор «Слова о полку Игореве», которому в числе пятнадцати русских воинов удалось спастись от гибели. Восемь столетий срок немалый, но там, на территории древнего монастыря, мне показалось, что эти столетия исчезли и из церкви выходит князь Игорь, за монастырскими воротами звенят оружием его воины, плачут женщины, с печальным предчувствием глядит на мужа Ярославна. История – наука серьезная, но, по моему глубокому убеждению, и историкам надо иметь воображение, только тогда археологические находки и сухие документальные факты заговорят, оживут, а значит, расскажут о событии так, как оно было на самом деле. Такое путешествие во времени я испытал там, в Новгороде-Северском, и с той минуты «Слово о полку Игореве» стало для меня не просто гениальным художественным произведением, а живым голосом той эпохи. Только ради этой минуты, которая приобщила меня к вечности и сильнее всех прочих доказательств убедила в подлинности, жизненности «Слова», стоило ехать туда. Если бы я был самым закоренелым скептиком, там у меня рассеялись бы последние сомнения…

Я думал, после такого страстного выступления краеведа Окладин уже не вернется к разговору о том, что «Слово о полку Игореве» – литературная мистификация. Но он и на этот раз остался верен себе:

– В истории с приобретением и изданием «Слова» слишком много запутанных и необъяснимых обстоятельств, потому неудивительно, что скептики так настойчиво отрицают его подлинность. Для объективности я все-таки предложил бы рассмотреть этот вопрос: кто создал «Слово о полку Игореве» – автор или мистификатор?…

Так спор краеведа с историком принял новый поворот, но было уже поздно, и мы решили вплотную рассмотреть заявленный Окладиным вопрос на следующей встрече, которая должна была состояться на квартире историка.

Глава четвертая. Мне угрожают

Приступая к следующему очерку для молодежной газеты, я хотел вовсе не упоминать книгу с первым изданием «Слова о полку Игореве», таким необычным образом оказавшуюся у краеведа. Но уже во время работы понял, что она обязательно должна фигурировать в нашем расследовании, иначе оно будет неполным, лишится важного «вещественного свидетельства». Учитывая это, я упомянул ее, но представил дело так, словно она давным-давно хранилась в библиотеке Пташникова и, таким образом, избавил себя от необходимости давать какие-то объяснения.

Однако в данном случае, как выяснилось буквально через день после опубликования очерка, такой предосторожности оказалось недостаточно.

Мне позвонил редактор молодежной газеты и, только поздоровавшись, в обычном для него «телеграфном» стиле сообщил:

– Вот какое дело. Сегодня ко мне в редакцию пришел один читатель, Старков. Его заинтересовали твои очерки об истории «Слова о полку Игореве». Он захотел с тобой встретиться, и я дал ему твой адрес.

– Не вижу в этом ничего предосудительного, – успокоил я редактора. – Почему ты вдруг решил позвонить?

– Когда он заполучил твой адрес, с него словно маска спала. До этого был вежливый и деликатный, а тут моментально изменился, чуть ли не в ультимативной форме стал требовать, чтобы я назвал ему, кто конкретно выведен в твоих очерках под именами Историка и Краеведа.

Теперь и я проявил беспокойство:

– Надеюсь, ты не проговорился?

– Было такое желание, чтобы поскорее отвязаться от него, но сдержался. Что-то тут нечисто, уж больно странная метаморфоза произошла с этим любознательным читателем.

– Как же ты вышел из положения?

– Очень просто. Сказал, что автор, вероятней всего, просто выдумал эти персонажи, чтобы сделать повествование более занимательным. Тебя это устраивает?

– Вполне, но был ли удовлетворен таким ответом твой посетитель? Поверил ли он в это объяснение?

– Вряд ли. У меня сложилось впечатление, что Старков знает о наличии у Историка и Краеведа реальных прототипов. Теперь ему зачем-то надо точно выяснить, кто они такие, вплоть до их адресов. Особенно, как мне показалось, его интересует Краевед. Так что будь готов к визиту, думаю, он к тебе обязательно зайдет. К твоим очеркам о «Слове» у него какой-то особый, повышенный интерес, словно ты ему где-то дорогу перешел.

– Странно, очень странно, – пробормотал я, осмысливая полученную информацию. – Как этот Старков выглядит?

– Лет ему около сорока. Среднего роста. Самое приметное на лице – брови: дергаются, словно за веревочку привязанные. И рот при разговоре кривит, будто лимон сосет…

Редактор назвал еще несколько примет посетителя, и я начал догадываться, кто он такой – любознательный читатель. Это не на шутку встревожило меня. И не потому, что я испугался встречи с ним, – я понял: его повышенный интерес к Пташникову вызван появлением у краеведа первого издания «Слова о полку Игореве». Теперь я уже раскаивался, что упомянул книгу в своем последнем очерке, но дело сделано, теперь надо ожидать последствий.

В тот же день вечером в моей квартире опять раздался телефонный звонок. Я снял трубку, но человек на другом конце провода молчал, было слышно его дыхание да шум проехавшего рядом автомобиля. Значит, звонили из будки телефона-автомата.

Еще через полчаса мне позвонили в дверь. Я открывал ее, уже наверняка зная, кто этот гость. И не ошибся. Передо мной стоял черноволосый, среднего роста мужчина, на узком лице которого сразу обращали на себя внимание темные подвижные брови и глубоко посаженные глаза, близко сведенные к переносице. Имено эти приметы называли все, кто видел этого человека до меня: и Лидия Сергеевна, у которой он интересовался стоимостью акварели с видом усадьбы Мусина-Пушкина, и Наташа, предполагавшая, что от этого человека исходит какая-то угроза Старику, и редактор молодежной газеты, которому он представился любознательным читателем.

Почему-то я был уверен, что наш разговор с самого начала пойдет на повышенных тонах, но в этом случае не угадал. Мужчина улыбнулся, высоко вскинув брови, и сказал густым, бархатистым голосом:

– Извините за беспокойство. Внимательно выслушав меня, вы, надеюсь, простите мою назойливость. Если коротко, это касается ваших очерков об истории списка «Слова о полку Игореве», которые начали публиковаться в молодежной газете. Я давно интересуюсь этим замечательным литературным произведением Древней Руси, потому просто не мог не обратить внимания на эти оригинальные и увлекательные публикации…

После такого вступления мне ничего не оставалось, как пригласить Аркадия Валерьевича Золина – так он назвался – в комнату.

Усадив гостя в кресло возле журнального столика, я уселся напротив и предложил ему закурить.

– Спасибо, но я, к сожалению, некурящий, – вскинул он обе руки, словно защищаясь от удара.

– Почему «к сожалению»? Это мне надо сожалеть, что до сих пор не могу бросить вредную привычку, – сказал я, закуривая сигарету и пододвигая к себе пепельницу.

– Да-да, действительно: курение – очень вредная привычка, – тут же согласился Золин со мной.

Похоже, он был готов согласиться с любым моим утверждением, лишь бы произвести благоприятное впечатление. Кроме того, он, видимо, был уверен, что редактор газеты не поставил меня в известность о его визите в редакцию и о том, чем их встреча закончилась. Чтобы проверить это предположение, я спросил Золина, откуда он узнал мой адрес.

– Зашел в справочное бюро, минутное дело, – не моргнув глазом, соврал он. «С этим человеком надо быть осторожным, – решил я, – иначе ложью как тенетом опутает».

Тут наш разговор был прерван появлением Марии Петровны – матери Юрия, которого я уже упоминал.

Что меня постоянно раздражало в этой дородной, громкоголосой женщине, так это ее непосредственность, граничащая с элементарным хамством. Всю сознательную жизнь она проработала в межведомственной охране моторного завода и на этом зыбком основании почему-то считала себя причастной к армейской службе и соответственно одевалась: летом щеголяла в брюках и в рубашках военного покроя с погончиками, зимой напяливала на себя «полковничью» папаху.

До этого мне довелось знать мужчину, ни дня не служившего в армии, но тоже, и в одежде и в поведении, старавшегося выдать себя за бывшего военного. Тогда его «игра в солдатики» казалась просто невинным чудачеством, но роль, которую взяла на себя Мария Петровна, воспринималась как нечто противоестественное и несуразное. Даже с соседями она разговаривала особым, «командирским» голосом, словно генерал с новобранцами.

Вот и сейчас, не поздоровавшись ни со мной, ни с моим гостем, она загремела во весь голос:

– Слушай, сосед, ты случайно не знаешь, куда мой Юрка каждый вечер намыливается? Ладно, раньше с дружками гулял, а теперь и не пьет, и дома не бывает.

– Значит, образумился, радоваться надо. У вас какое-то дело ко мне? – постарался я поскорее избавиться от неприятной соседки.

– Внучек заболел, так дочь просила сегодня приехать, чтобы я с ним дома посидела, пока он в садик не будет ходить. Юрки нет, а у нас один ключ на двоих. Ты запасной ключ у нас на всякий случай оставляешь, вот и нам так надо бы, да у Юрки все руки не доходят дубликат заказать. Если на ночь никуда не собираешься, оставлю ключ у тебя. Неизвестно, когда этот гулена явится, а мне пора уже ехать.

– Оставляйте, Мария Петровна, – обрадовался я, что разговор закончился так быстро. – Сегодня я весь вечер дома буду…

Когда за соседкой с шумом закрылась входная дверь, я вернулся к разговору с Золиным:

– Так что же вы хотели, Аркадий Валерьевич, узнать от меня? Чем могу помочь?

Золин моментально изобразил на лице готовность вывернуть наизнанку всю свою душу и с пафосом, достойным лучшего применения, заговорил, как кукла то и дело подергивая бровями:

– У каждого человека есть любимое литературное произведение. Для меня это – «Слово о полку Игореве». Я читаю буквально все, что печатается о нем в газетах и журналах, стараюсь приобрести все книги, в которых оно так или иначе упоминается. Поэтому, естественно, я сразу обратил внимание на ваш первый очерк о «Слове», опубликованный в местной молодежной газете. А второй очерк меня просто поразил.

– Любопытно, что же конкретно вас удивило в нем, – пожал я плечами. – Вроде бы никаких особых открытий там не было.

Золин торопливо объяснил:

– Видите ли, в чем дело. Девичья фамилия моей матери – Корсунская. А вы в своем очерке рассказываете о первом издании «Слова о полку Игореве», которое принадлежало семье Корсунских. Сами понимаете, я просто не мог не заинтересоваться историей этой книги.

– Эти Корсунские могли быть просто однофамильцами вашей матери, – заметил я, лихорадочно соображая, как вести себя с Золиным в данной ситуации.

Он протестующе замахал руками:

– Я интересовался у матери и точно выяснил: это те самые Корсунские, из рода которых она происходит. И ее дед, и прадед тоже были священниками и жили здесь, в Ярославле. Тут не может быть никаких сомнений.

Я попал в довольно-таки щекотливое положение и не знал, как из него выкрутиться. Человек, сидящий напротив меня, явно врал, в чем действительно не было никаких сомнений. Но мне, как хозяину, было неудобно сразу же, в первые минуты нашего разговора, разоблачать его. Да и как это сделать? Не требовать же с гостя, пусть и незваного, документы, удостоверяющие, что его мать происходит из рода тех самых Корсунских, которые были владельцами первого издания «Слова»?

В этой ситуации оставалось тянуть время и дожидаться момента, когда он сам разоблачит себя или даст мне повод уличить его во лжи. Я вспомнил слова редактора газеты, что в разговоре с ним вежливости Золину хватило ненадолго. Наверняка он сорвется и сейчас, если сразу не получит той информации, которая интересовала его.

– А ведь это замечательно! – с наигранным энтузиазмом воскликнул я и для убедительности даже хлопнул в ладоши.

– Что – замечательно? – растерялся Золин.

– То, что вы из рода тех самых Корсунских! В таком случае у меня к вам тоже будет масса вопросов. Пожалуйста, расскажите о вашей семье все, что знаете, а я, с вашего разрешения, запишу эти сведения.

Золин заметно смешался:

– Не понимаю, зачем это нужно?

Я изобразил на лице изумление:

– Как зачем? Я просто обязан сообщить читателям о встрече с вами. Посудите сами: объявился человек, предок которого, возможно, видел оригинал «Слова о полку Игореве»! Это же сенсация! – Я раскрыл лежащую на журнальном столике записную книжку, взял шариковую ручку и, поудобней устроившись в кресле, приготовился писать. – Итак, Аркадий Валерьевич, начнем. Сначала расскажите о себе, потом о вашей матери и так далее…

Моя атака застала Золина врасплох; направляясь ко мне, он не ожидал, что дело примет такой оборот. Несколько секунд мой гость не знал, как ответить, и только суетливо вытирал платком вспотевший лоб. Наконец проговорил, едва сдерживая злость:

– Собственно, я пришел не за тем, чтобы рассказывать о нашей семье, а кое-что узнать у вас.

Достигнутый успех надо было развивать дальше, и категоричным, не допускающим возражений тоном я заявил:

– Одно другому не помешает. Сначала вы ответите на мои вопросы, потом я – на ваши. А затем я вас сфотографирую. Думаю, редактор газеты с удовольствием напечатает портрет человека с такой интересной родословной, связанной с историей «Слова о полку Игореве».

Перспектива быть сфотографированным стала той каплей, которая переполнила чашу терпения Золина.

– Послушайте! – грубо прервал он меня. – С какой стати вы решили, что я буду давать интервью да еще фотографироваться?! Зачем мне это нужно?