Борис Козлов
Чабрец на склоне
“У мужчины, Кляйн, есть два главных врага: любовь без секса и секс без любви”.
– Смотрите, кто нас почтил. Какими судьбами?
Юра Демидов, старый хирургический дружок, прыгал на одной ноге, натягивая зеленые операционные штаны. Широкий Демидовский торс напрочь перегораживал проход вошедшему в блок Кляйну.
– Здорово, мясник.
– Целый завотделением, боже ж ты мой…
– ИО, Юр, ИО. Грустный ослик Ио.
– Да ладно тебе, скромник, иди к папочке.
Обнялись, обхлопав спины: могучую хирургическую и сутулую терапевтическую.
Демидов придирчиво рассмотрел приятеля, поцокал языком.
– Кляйн, я тебе друг, но истина такова: выглядишь ты еще более помятым, чем обычно.
Вадим невесело усмехнулся, вспомнив давешний диван.
– Мяли, Юра, старательно.
– Ты к нам как – поработать руками или языком почесать?
– Я за этим, – Вадим махнул рукой в сторону душевых. – Грехи смыть.
– Кляйн, сколько можно тебя учить – жир с грехами смывают в других местах. Приходи в зал, сделаю из тебя человека.
Вадим уже вошел в душевую, откликнулся из-за занавески:
– Поздно, Юр, из меня человека делать.
Демидов, поглядывая на часы, снова поцокал языком.
– Извини. Трубы зовут… фаллопиевы. Давай, Кляйн, выбери день, помойся – постоишь на плановых, крючки подержишь – ручками. Тряхнешь стариной. Заодно и поговорим, а?
– Беги, Демидов, беги.
– Вот тебе, Кляйн, позавтракай, как человек. Небось, опять кислотой залился спозаранку…
Вадим долго стоит под ледяным душем, постепенно теряя чувства времени и пространства. Бледная его кожа пылает. Он снова торчит в дверях кафетерия и смотрит на себя ангельскими глазами: нелепый седеющий человек в измятой одежде, с несвежим лицом. Его кожа пылает от стыда.
Колючие струи уносят в сток под ногами что-то большее, чем просто вода.
“Я изменился”, – с удивлением понимает он.
В раздевалке на скамье рядом с его одеждой лежат два ярко-желтых банана. Завтрак от Демидова. Впервые за сутки Вадим смеется, сначала про себя, потом громче и громче.
Из двери операционной высовывается чья-то недовольная голова.
“Всё, я уже всё, я в порядке”, – машет успокаивающе Вадим и смахивает слезы.
Одежду свою сует комом в корзину для мусора, наспех проверив карманы.
Как прежде Демидов, одевается в зеленое, поверху – старомодный длиннополый халат;
во всей больнице, кажется, только он такие и носит.
“Задумывался ли ты, Кляйн, о странностях русского языка? Как переплетены и извилисты бывают его корни?
К примеру, измена и перемена.
Мне кажется, впервые изменяет ищущий перемен, но вот повторно, Кляйн, изменяет изменившийся”.
День влюбленного мужчины начинается рано. Спросите об этом Вадима Кляйна.
Уже четвертое утро подряд он смотрит в потолок спальни, не уверенный в том, спал ли вообще. Похоже, его мозг не нуждается больше в сне – так же, как его тело не нуждается больше в пище. Вадим Кляйн стал легок и собран. С раннего утра до глубокой ночи он непрерывно выполняет множество сложных действий, истинная цель которых известна только ему. Доктор Кляйн первым приходит в отделение и занимает позицию у сестринского поста в коридоре. Конечно, он изучает записи дежурных врачей, он интересуется состоянием вновь поступивших. Но к моменту, когда Клара входит в отделение, Вадим уже давно готов. Он не имеет права на промах, ведь сегодня именно это мгновение будет прокручиваться в его мозгу бесчисленное множество раз: первое явление Клары Гербст. За ним следовали первые слова Клары Гербст, и слова эти были: “Доброе утро, доктор Кляйн”. Однажды он даже удостоился легкой улыбки Клары Гербст, унесенной им в кабинет и заключенной там в видимую лишь ему тонкую оправу фантазии.
