Барри Гиффорд
Дикие сердцем

Южный стиль

Лула надела свою любимую ночную рубашку, розовую, короткую, и прижалась к Сейлору, который валялся на животе в одних трусах и смотрел по телевизору шоу.

– Неужели тебе нравится этот идиотизм? – спросила Лула. – Не похоже, чтоб у этих людей была хоть одна стоящая мысль в голове.

– Ну и что, – буркнул Сейлор, уставившись в телевизор. – Ты хочешь мне сказать, что тебе пришла в голову стоящая мысль?

– Почему ты сразу на личности переходишь? – надулась Лула. – Я просто хотела сказать, что ты мог бы книжку почитать или еще чем заняться. В телевизоре люди выглядят такими противными, они так пыжатся, точно надувные куклы. И смотрятся в цвете как-то нездорово, уж лучше черно-белое изображение.

Сейлор что-то пробормотал.

– Что, милый? – спросила Лула.

– Знаешь ли, детка, в «Пи Ди» не было телевизора. Они там не особенно заботились о досуге заключенных. Так что уж не обессудь.

Лула наклонила голову и поцеловала Сейлора в щеку.

– Прости, родной, – сказала она. – Я иногда забываю, где ты провел эти два года.

– Двадцать три месяца, восемнадцать дней, – уточнил Сейлор. – Не стоит прибавлять лишнего, и так достаточно.

– Пока тебя не было, – сказала Лула, – мама настояла на том, чтобы пригласить на обед Армистедов, ее знакомых с Миссисипи. Они приехали после того, как пристроили свою дочь Друзиллу в колледж. Были еще Сью и Бобби Брекенридж и мать Бобби – Альма. Альме, должно быть, лет восемьдесят шесть – восемьдесят семь. Она весь вечер просидела в углу в кресле не шевелясь и не произнесла ни слова. Ты слушаешь, Сейлор?

– Я привык делать по нескольку дел сразу, глупышка, ты же знаешь.

– Я так спросила, чтобы знать, что не стенке рассказываю. Этот Эдди Армистед похож на длиннющего муравьеда. У него аптека в Оксфорде, он там родился и вырос. А у мамы есть все книги Уильяма Фолкнера, знаешь, писатель такой? Пол Ньюмен^[7] играл в одном старом фильме по его книге. И Ли Ремик^[8], когда была молодая и красивая. Теперь она, конечно, старая, но тоже красивая. Мама как-то ездила в Оксфорд, посмотреть на дом Уильяма Фолкнера, кажется, там сейчас музей, и познакомилась с Армистедами.

– А жена у него какая? – спросил Сейлор.

– Миссис Аримистед? – уточнила Лула. – Она не особо разговорчива. Элви ее, кажется, звать? Муравьед говорил без передышки. Все трепался про то, как, когда он был маленьким, мистер Билл – он так Фолкнера, что ли, называл? – выбранил его за то, что он вытоптал клумбу тюльпанов на его плантации. «Рябиновые дубы» она, кажется, называлась. «Нельзя бегать по цветам, Эдди», – сказал ему Уильям Фолкнер. «Да, мистер Билл», – ответил Муравьед и снова пробежал по тюльпанам Уильяма Фолкнера. Маме это почему-то показалось смешным. Да, так вот насчет обеда. Ты послушай, Сейлор, это самое интересное. Друзилла. Дочка. Она почему-то показалась мне похожей на коктейль, из тех, что можно пить через соломинку. Так вот, когда мама наполняла ее тарелку, Друзилла вдруг как закричит – до этого она, как и старушка Альма, не сказала ни слова за весь вечер, – нельзя, говорит, чтобы мясо касалось картошки. Мы с Бобби переглянулись и засмеялись. «Что ты сказала?» – спросил он Друзиллу. «Я не смогу это есть, если они соприкоснутся», – ответила она. Надо же какая!

– Действительно, – согласился Сейлор. – Она, наверно, чокнутая.

Лула поцокала языком:

– А потом, после того как Армистеды уехали, Бобби сказал, что Друзилла – настоящая южная красавица и что раньше он таких не видал.

На экране телевизора смазливая девица в коротком белом платье хихикая поздравляла высокого смазливого парня с копной темных волос.

– В чем там дело? – спросила Лула.

– Эта парочка отправится на Гавайи, – ответил Сейлор. – Девчонка выбрала его из троих кандидатов.

– А забракованные парни ничего не получили?

– Им подарили сертификаты на бесплатный завтрак в «Кентуккийских жареных цыплятах», – хмыкнул Сейлор.

– Не очень-то это справедливо, – заявила Лула.

– Черт возьми, а почему телешоу «Третий лишний» должно отличаться от реальной жизни. – сказал Сейлор. – По крайней мере, эти парни смогут перекусить на халяву.

Различие

– Не знаю, как быть с мамой.

Лула курила свою «Мо», сидя на краю ванны, а Сейлор брился перед зеркалом у раковины.

– А что ты можешь сделать? – произнес Сейлор. – Она была твоей мамой двадцать лет, и меняться ей поздно. Ты же понимаешь, в ее годы люди редко меняются.

Лула смотрела на затылок Сейлора, любуясь его каштановыми кудрями.

– Милый, – сказала она. – Я очень рада, что твои волосы отрастают после тюрьмы. Теперь будет во что вцепляться, когда мы занимаемся любовью.

Сейлор рассмеялся:

– Когда мне было двенадцать, я знал одну девчонку года на два-три постарше меня. Банни Суит ее звали, мы жили по соседству. Так вот эта Банни любила старую пластинку Бадди Нокса «Party Doll» и постоянно напевала эту песенку, особенно фразу: «Запущу пальцы в твои власы». Он почему-то так пел – не «волосы», а «власы». И вот как-то раз Банни с двумя своими подружками подошли ко мне и спросили, могут ли они запустить пальцы в мои «власы», как в песне. Им нравилось, что они такие длинные и волнистые. А девчонки они были, что называется, оторви да брось. Шлялись по округе с местными придурками, парнями намного старше их. Знаешь, они были ужасно сексуальные. Ну так я и сказал им – валяйте. Они окружили меня, Банни запустила свои длинные красные ногти в мою шевелюру, и ее подружки тоже.

– И что они сказали?

– Да что-то вроде: «О малыш, они такие мягкие!» Я помню пятна от никотина на их пальцах, их руки пахли духами «Воды Флориды» и сигаретами. Я думал об их руках, как они дрочат своих парней, как помогают им засовывать члены в свои пипки. Нелегко мне пришлось. Когда они закончили, они обнюхали пальцы, а потом вытерли о юбки. Меня это жутко возбудило.

– А больше у тебя ничего с ними не было? – спросила Лула. Она стряхнула пепел с сигареты в ванну.

– Нет, с этими шалавами ничего, – ответил Сейлор. – А потом я с приятелем пошел на вечеринку в дом одной девчонки, с которой я не был знаком. Мы играли в бутылочку, и я удрал в другую комнату с очень даже порядочной на вид девочкой, хорошенькой маленькой блондинкой в голубом клетчатом платье. Мы собирались просто разок поцеловаться и вернуться обратно, но все вышло совсем по-другому. У нее были такие сладкие ярко-красные губы, мы увлеклись, забыв про время, и вовсю орудовали языками.

Лула засмеялась:

– Не слабо для двенадцати лет.

– Это было так неожиданно, – отозвался Сейлор. – Для меня, по крайней мере. Надо же, на вид ну прямо пай-девочка – и тут такое… Минут через пять мы услышали, как ребята в другой комнате смеются, орут, свистят. Мы с этой цыпой-лялей разгорячились, аж жуть. И сами себе удивились, как я уже сказал. «Может, лучше выйдем?» – говорит она мне. Мы с ней сидели в какой-то кладовке, там была куча мебели, в приглушенном красном свете ее глаза и губы выглядели огромными. Она положила мне руку на затылок и очень медленно провела пальцами по волосам. Я попытался поцеловать ее еще раз, но она увернулась и выбежала из комнаты. Было слышно, как ребята смеются и орут, даже еще громче, чем раньше. Помню, что принялся было стирать тыльной стороной руки с лица ее помаду, но потом решил оставить как есть и вышел вслед за ней.

Лула швырнула окурок в унитаз:

– Знаешь, Сейлор, об одном я тебе еще не рассказала. Когда мне было шестнадцать, я забеременела.