Артуро Каротти
Наследство капитана Немо

III. Страна чудес

Надежда на спасение вдохнула в меня новые силы. Я уговорил товарищей пойти со мною. Едва Мариц пришел в себя, мы снова двинулись тягостной дорогой, ободряя друг друга предположениями – что это отсвет солнца, что это отблеск луны, что мы выйдем на равнину, на гористое место, на берег моря.

Мы все повеселели; Котенок шутил не переставая, и мы то и дело покатывались со смеху.

Живо прошли мы длинную галерею и остановились у освещенной глыбы камня. Галерея сворачивала здесь под прямым углом, и скала отражала свет, лившийся из-за поворота. Мы пробежали вторую часть галереи и выскочили на открытое место, на широкую равнину тончайшего песка. С неба, усеянного звездами, струился нежный, ясный свет странного оттенка.

– Что это? Где мы? – воскликнул Мариц, – ведь это не звезды!

Действительно, приглядевшись лучше, мы увидели, что светлые точки вверху были менее ярки, чем звезды. Да и, кроме того, мы не видали ни одного из обычных созвездий – ни Южного Креста, ни Кентавра, ни Ладьи.

Далеко перед нами, на горизонта, занималась ослепительно-белая заря.

– Да ведь мы и теперь в пещере! – сказал инженер, – в громадной пещере, и те точки, что нам кажутся звездани, – таинственные источники света. Может быть, это отблески света, проникающего извне; свет, пробегая по своду, зажигает вкрапленные в него прозрачные обломки минералов!

– И мне кажется, что так, – сказал Марсель, – посмотрите на эту сверкающую часть горизонта. Там как будто занимается заря: там, надо думать, выход из этой пещеры, и сквозь него проходят лучи солнца!

Да. очевидно. Марсель был прав. Мы снова пустились в путь. Джиджетто шел впереди нас, прыгая от радости. Пещера, почти круглая, имела версты четыре в ширину. Свод ее сверкал тысячами блесток. Мы позабыли и голод, и жажду и усталость и с замирающим сердцем приближались к выходу. Наконец желанная минута настала. Мы подошли к отверстию и оцепенели от удивления: у наших ног расстилалась гладь необозримого моря; над ним, вверху, лежала пелена ослепительного тумана, в котором сверкали источники невообразимо яркого света. Но чудесней всего было видеть, как с высоты падал дождь огненных хлопьев; хлопья падали в воду, но не гасли, нет – они растворялись в воде, бледнея, как бледнеет капля анилиновой краски в прозрачной жидкости; потом постепенно исчезали. Мы не могли прийти в себя. Одна из огненных капель упала мне на лицо. Этот огонь не жег!

– Чудесно! – воскликнул в восторге инженер.

– Великолепно! – сказал я.

– Очаровательно! – прибавил Уберт.

– Неподражаемо! – сказал Питер.

– А ты отчего молчишь? – спросил я Джиджетто, который, опустившись на колени у берега, подносил в пригоршне воду ко рту.

Он обернулся ко мне:

– Я? Что мне сказать? Тут ничего не скажешь, – и снова зачерпнул рукою воды.

– Погоди пить! – крикнул Мариц.

Но Котенок уже коснулся воды губами и отвечал:

– Она превосходна!

Мы бросились на колени и утолили мучившую нас жажду нежнейшей, хоть и немного тепловатой водой.

– Николо! Николо! – услыхал я вдруг.

Это звал меня Джиджетто.

– Николо, смотри, это все видно с закрытыми глазами!

Я попробовал закрыть глаза и продолжал видеть и светлый туман, и ослепительные источники света, и огненный дождь. Мне пришло в голову, что это происходит оттого, что сетчатая оболочка глаза обладает свойством сохранять некоторое время впечатление. Я спросил инженера, согласен ли он со мной.

– Закрой глаза руками, – отвечал Мариц.

Мы закрыли руками глаза – видение, хоть и немного затуманенное, оставалось.

– Нужно покрыть глаза чем-нибудь более плотным, – сказал я и прижал к глазам сверток одежды.

Я не видал больше ничего.

Мариц стоял задумавшись; я услыхал, как он бормочет:

– Свет, проникающий через непрозрачные тела! Радий?

Тут прибежал Джиджетто и притащил горсть двустворчатых черных раковин, похожих на наших устриц.

– Глядите-ка, что я нашел!

Открытие это заставило нас позабыть великолепие всего виденного. Мы бросились за Котенком к скале и в две минуты нарвали с подножья ее, скрытого водой, целую кучу раковин. Мы взялись за ножи, открывали раковину за раковиной и ели без конца. Джиджетто, насытившись, свалился и уснул. Мы растянули мокрую одежду, чтобы она просохла, улеглись и дружно захрапели.

Проснувшись, я долго еще лежал на спине на нежнейшем песке, закрытыми глазами следя за паденьем огненных хлопьев. Потом мы оделись; вещи были сухи, как трут.

Я подошел с инженером к воде. Ему показалось, что он видит вдали, над водной равниной, высокий гористый островок. Я не согласился с ним – по-моему, это был огромный утес, подымающийся из воды и теряющийся в сверкающем тумане.

Пора было двигаться в путь. Мы опять поели вкусных моллюсков, наполнили ими мешки, закинули их за плечи и пошли вдоль берега влево. Однако скоро нам пришлось повернуть в обратную сторону, так как песчаная полоса сузилась и вода подошла к отвесным стенам утесов. Мы двигались вправо часа два. Опять песчаная полоса исчезла, но здесь по граниту пролегала узенькая тропа, и мы могли продолжать путь.

По мере того как мы поднимались по тропинке, все более и более широкий вид открывался нашим глазам. Озеро километров двадцати в длину и километров восьми в ширину занимало не всю пещеру, позади него видна была широкая равнина. Светлый туман виден был только над частью озера; когда мы поднялись довольно высоко, мы поняли, что впечатление тумана создают бесчисленные огненные капельки, падающие со свода пещеры. То, что снизу нам казалось источниками света, было в действительности громадными сверкающими сталактитами; они были так ярки, что на них больно было смотреть. Мы были уже очень высоко, когда тропинка неожиданно кончилась. Перед нами в гранитной стене было широкое отверстие.

– Вперед! вперед! – был общий голос.

Мы двинулись в проход, но темнота остановила нас. Фонари высохли, но зажечь их было нечем. Котенок придумал выход.

– Вернемся, наберем в рубаху огненных капелек, и, когда она хорошенько пропитается ими, у нас будет прекрасный фонарь!

Мы вернулись на тропинку, разостлали мою рубаху на камнях и уселись рядом. Когда она хорошенько пропиталась светом – если можно так выразиться, – я свернул ее в жгут, и мы вошли в проход.

Новоизобретенный фонарь был великолепен! Время от времени огненная капелька падала с него наземь и растекалась в светлое пятно.

Галерея то суживалась, то становилась шире, но неизменно поднималась кверху.

Мы шли вперед до изнеможения. Вдруг мы увидали впереди яркий свет. Наученные опытом, мы уже не были уверены в том, что это – свет солнца.

Галерея круто повернула вбок, и мы вышли на площадку, заваленную глыбами скал. Я зажмурил глаза и зажал их руками, но напрасно: чудесный, сверкающий, невообразимый свет ослепил меня. Когда глаза привыкли к яркости освещения, мы увидали нечто, превосходившее всякое воображение.

Перед нами была необозримая пещера, наполненная совершенно невероятным блеском, как бы бесконечным числом замерших на месте молний. И высокий свод, и стены, и почва, и озеро, занимавшее часть пещеры, излучали один и тот же равномерный, белый, немерцающий свет. Каждая частица мертвой материи была источником этого света. Я говорю – мертвой материи, потому что утесы были покрыты густым, темным лесом, а в сверкающей воде плескались совершенно непрозрачные рыбы. Мы стояли молча и не могли вымолвить ни слова. Первым заговорил Котенок:

– Что за рай! Мы устроим здесь республику и выберем инженера в председатели!

Мы очнулись от своего оцепенения и стали закидывать инженера вопросами. Что нам было непонятней всего – это существование источника света, почти не излучающего тепло.

– В этом нет ничего странного, – сказал Мариц, – это свойство некоторых тел известно людям уже давно – с 1898 года. Оно было открыто супругами Кюри: они нашли новый металл – радий, который, без всякого воздействия на него, излучал столько света, что вблизи него можно было читать. Оказалось, что лучи радия проникают через очень многие тела; их можно видеть, закрыв глаза, и сквозь веки; они видны сквозь тонкую пластинку платины. Кусочек радия виден даже, если его положить в свинцовую коробочку.

Потом оказалось, что, если какой-нибудь предмет находится вблизи этого металла, он постепенно получает все его свойства, хотя и в более слабой степени. Но стоит убрать радий – и предмет мало-помалу эти свойства теряет. Ученый Беккерель добился того, что обыкновенная вода в течение нескольких дней излучала световые лучи. Потом ученым приходилось даже прекращать работу, потому что у них в лаборатории все вещи начинали светиться – и платье, и стены, и полы, и инструменты, и воздух. Бессон, чтобы показать, какую пользу можно было бы получить от радия (если бы его добыча не стоила так дорого, как теперь), примешал к хлористому цинку ничтожную долю радия и сделал из смеси ослепительные лампы; их с полным основанием можно было назвать вечными, потому что радий, несмотря на то, что непрерывно излучает во все стороны свои частицы, почти не уменьшается от этого в количестве.

Некоторые ученые думают, что все эти явления объясняются тем, что радий и другие близкие ему тела обладают способностью собирать, стягивать отовсюду находящиеся в пространстве электрические волны и потом, собрав, их излучать. Таким образом, говорят они, радий сам по себе не является источником света: он только принимает из пространства лучи и отдает их в сгущенном виде.

Другие ученые объясняют все это иначе: они считают, что все тела и самые разнородные виды энергии образуются путем соединения и разложения тончайших частиц единственной материи, эфира, обладающего единственной энергией – магнетизмом; эта материя и образует все существующие тела – в том числе и радий, и близкие ему минералы. Магнетизм же, по словам этих ученых, переходит в различные виды энергии: в тепло, в свет, в электричество и другие. Весьма возможно, что в этой пещере рассеян какой-нибудь из металлов, близких к радию.

– Но ведь здесь не светится ни воздух, ни лес, ни рыбы! – сказал я Марицу.

– Ты прав, – ответил он, – я неточно выразился; вернее будет сказать, что здесь должен находиться какой-нибудь минерал, обладающий некоторыми свойствами радия; ведь нам известны близкие радию минералы, не вызывающие свечения воздуха. Кроме того, мы можем предположить, что этот минерал воздействует на находящиеся вокруг него тела очень медленно; тогда все будет понятно. Светятся скалы и вода, которые бог весть сколько веков находятся вблизи этого минерала; воздух же непрерывно меняется; животные тоже не остаются неизменными; вполне понятно, что радий не может воздействовать на них.

– Но ведь мы вовсе не знаем, что вода здесь всегда одна и та же!

– Я так полагаю. Покамест я не видел здесь ни одного притока; испарения здесь тоже почти нет. Правда, вода просачивается через своды пещеры, но она попадает в пещеру, уже насыщенная лучами, и падает вниз сверкающим дождем. Очевидно, она по пути проходит сквозь известковые пласты и отлагает известь на своде пещеры; эти сталактиты и кажутся нам ослепительными источниками света!

Мы готовы были согласиться с инженером. Я открыл рот, чтобы ответить ему, когда мы вдруг услыхали со стороны озера крик Джиджетто. Все время нашего разговора он плескался и барахтался в воде. Мы обернулись и увидали, что он с перекосившимся лицом изо всех сил плывет к берегу.

Мы подбежали к воде. Он выскочил на берег, бледный как полотно.

– Там громадный крокодил! – воскликнул он.

– Что ты! Не может быть!

– Я не слепой, он был в двух шагах от меня.

– Глупости. Верно, тебе показалось, – сказал Марсель.

Котенок оделся и предложил устроить нечто вроде удочки и постараться выудить из озера рыбы. Но, вспомнив, что нам придется есть рыбу сырой, мы решили на этот раз удовольствоваться раковинами. Их было на песке множество и по виду они были совершенно не похожи на тех, что мы ели прежде.

– Точь-в-точь моллюски третичного периода! – изумился Мариц.

Хорошенько отдохнув, мы пустились в путь вдоль берега. Вначале дорога была завалена обломками утесов, упавшими сверху. Дальше лежала полоса тончайшего песку; пройдя ее, мы вошли в лес. Странные хвойные деревья высоко возносили свои темные вершины; их морщинистые стволы подымались из зарослей хвощей. Вперемежку с ними росли густолиственные деревья – не то пальмы, не то папоротники.

Неожиданное восклицание Питера заставило нас обернуться к озеру. Плоская, гигантская голова змеи подымалась из воды. За ней показалась длиннейшая шея – точно тело огромного питона; потом – громадное коренастое туловище.

– Плезиозавр! – воскликнул инженер, – скорее, скорее в лес!

Мы бросились в чашу.

– Что это за зверь? – спросил я Марселя, когда мы были в безопасности.

– Это плезиозавр – животное вторичной эпохи. Судя по частям его скелета, найденным в Европе, это было страшное чудовище. Пожалуй, в таком случае Джиджетто действительно видел крокодила! – сказал Марсель. – Нет, скорее это был ихтиозавр; это ужасное животное жило в ту же эпоху, что и плезиозавр; оно так же прожорливо, сильно как кит, и гибко, как змея; в пасти у него – сто восемьдесят острых, как ножи, зубов.

Все мы как по команде осмотрели свои револьверы; они оказались в полной исправности и были вполне готовы на случай встречи с этими неприятными соседями.

Котенку все не сиделось на месте. Он отошел от нас довольно далеко; потом вдруг пустился бежать к нам, крича:

– Человек! Человек!

– Что?

– Человек!

– Где?

Мы бросились к нему. На мягком, влажном песке ясно был виден отпечаток башмака. Ни один из наших следов на него не походил. Недавно здесь проходил человек.

IV. Загадка

Я не буду говорить о том, как мы были изумлены, об этом не расскажешь. Одна мысль наполнила наши сердца радостью: кто бы ни был этот человек, он должен был сюда прийти каким бы то ни было образом; нашей дорогой он прийти не мог; значит, из пещеры был выход. В путь!

Мы двинулись вперед, осматривая каждую пядь земли; мы дошли до озера, не встретив никаких признаков человека. Мы исходили вдоль и поперек песчаный берег, добрались до противоположной стороны озера, где отвесная стена преградила нам путь; все бесплодно. Оставалось одно – повернуть назад. Но тут Вандоэль заметил высоко между скал черную дыру. Мы взобрались наверх с трудом, обнадеживая себя мыслью, что это – выход из подземельного царства. Нет, галерея вела вниз.

– Может быть, это только вначале! – сказал Джиджетто.

Снова мы из рубахи свернули фонарь, запаслись моллюсками и нырнули во мрак расселины. Снова галерея стала сменять галерею, сверкающая пещера – пещеру; то мы тонули во тьме, то слепли от невообразимого света. Мы спали, ели, шли, пока не попали снова в ту пещеру, где впервые увидели огненный дождь; перед нами лежала узкая коса земли; она вела к утесу, виденному нами прежде.

Итак, нигде никаких следов. Очевидно, то была игра случая, то не был отпечаток человеческой ноги. Иначе мы нашли бы какие-нибудь признаки существования человека.

– Поищем еще, – сказал Котенок.

Мы готовы были погрузиться вновь в темноту галереи, когда протяжный звук – как бы звук далекого органа, строгий и торжественный, – прозвучал в воздухе и гулко отдался в широких сводах пещеры.

Мы переглянулись.

– Орган? Здесь?

– Не может быть.

Но тот же звук, четно и внятно, послышался снова.

– Конечно, это орган! – обрадовался Джиджетто.

– Может быть, нет, я слышал такие звуки по утрам в пустыне Калахари, – сказал Питер.

– А я в Сахаре! – прибавил Уберт.

– В пустынях – другое дело, – сказал инженер, – там по ночам водяные пары, охлаждаясь, падают на песок; утром, когда становится теплее, они легкими шариками подымаются кверху, и от трения этих шариков происходят странные музыкальные звуки – здесь этого не может быть.

– Конечно, – согласился я.

– Но если это орган, – сказал Котенок, – то мы его разыщем. Идемте! Ведь кто-нибудь на нем играет!

Мы невольно улыбнулись. Предположить, что здесь, в глубине земли, вдали от солнечного света, среди папоротников и ихтиозавров, человек играет на органе! Это было нечто совершенно невообразимое. Но ведь мы слыхали звук органа, и дважды, и видали на берегу четкий отпечаток башмака!

Джиджетто настаивая на том, чтобы мы отправились искать таинственного музыканта.

– Мало ли что случается, – говорил он.

Перед нами была коса, что, тонкой нитью прорезая воды озера, бежала по направлению к одинокому утесу; по левую руку лежала узкая песчаная полоса берега, на котором мы были в первый раз, когда нашли эту пещеру; вправо расстилалась широкая равнина; она лежала в полумраке, потому что в той части пещеры не было светлого дождя и не было ярких источников света.

Мы направились туда.

Мы шли по этой равнине очень долго и смертельно устали. Пришлось остановиться, поесть раковин и поспать. Светлый туман был далеко, и нам было отрадно смежить глаза, не видя его сквозь веки.

Мы прошли еще немного, и вдали перед нами зачернелся лес. Вдруг Питер насторожился и сказал.

– Прислушайтесь!

Мы снова оцепенели от изумления; лицо Джиджетто расплылось в улыбке.

Далеко-далеко, едва уловимые, слышны были звуки органа.

– Это хор из оперы Верди! – воскликнул я.

– Ага! – смеялся Джиджетто, – я говорил! Видишь, Николо!

– Тише ты, чертенок!

– Но ведь это совершенно невозможно! – сказал инженер.

– Как-то в Сент-Этьенне… – начал Марсель, но вдруг замолчал и отскочил от скалы, у которой стоял.

Какое-то животное, высотою по меньшей мере в два метра, выскользнуло из-за скалы. Телом оно было похоже на жабу; у него была острая, продолговатая, приплюснутая голова и громадные, тяжелые лапы с толстыми пальцами. Оно мотнуло головой и издало странный звук; это было кваканье, которое заглушило бы мычание теленка.

– Лабиринтодонт! – закричал Мариц и бросился бежать; мы побежали за ним.

Но зверю, казалось, не было до нас дела: спокойно, маленькими прыжками он пересек берег и нырнул в озеро.

Мы еле переводили дух.

– Да это настоящая сказка! – сказал инженер. – В этой пещере мы нашли представителей первичной эпохи, каменноугольного периода и третичной эпохи! Не бред ли это?

– Что же с музыкантом? – спросил Джиджетто.

– И верно, пойдем, – сказал я.

– Не правда ли, – спросил инженер, – звук слышался из освещенной части пещеры?

– Конечно, – ответил Марсель.

Мы повернули назад; снова начали мы бродить вдоль озера по сверкающему берегу; дважды, утомившись, мы ложились отдыхать и, проснувшись, снова начинали поиски. Не найдя никаких следов человека, мы вернулись в темную часть пещеры, к скале, у которой видели лабиринтодонта. Миновав ее, мы вошли в густой, сумрачный лес. Мариц называл каждое дерево так же уверенно, как если бы это был лес его родины. Вдоль берега росли невысокие, худосочные астерофилии. За ними – густолиственные травянистые папоротники; дальше – громадные деревья с грубыми чешуйчатыми стволами: лепидодендры, похожие на гигантские канделябры; сфенофилии, напоминающие своей формой ели; сигиллярии – с огромными стволами и странной листвой. Ползучие папоротники перекидывались с одного дерева на другое и светлыми прядями висели между темных стволов и листьев.

Это был лес каменноугольного периода. Мы прошли по опушке чудесного леса, исходили по всем направлениям темную часть пещеры: хоть бы один след! Оставалось предположить одно: человек жил на утесе, что стоял посреди озера. Но утес подымался из воды совершенно отвесно, вокруг него не было и полоски берега. Неужели он жил внутри утеса? Нужно было добраться до этой каменной глыбы.

Мы пошли по косе, что вела к утесу, но от конца ее до утеса было далеко; широкая полоса воды отделяла нас от цели. Пуститься вплавь мы не рисковали: хорошими пловцами из нас были только Джиджетто и Мариц; в воде, по словам инженера, могли жить, кроме лабиринтодонтов, страшные архегозавры и прожорливые рыбы той же эпохи – ганоиды.

– Вернемся в светлую часть пещеры, нарубим там в лесу крепких деревьев и устроим плот! – предложил Джиджетто.

Мы последовали его совету, испортили вконец свои ножи, но свалили с десяток деревьев; мы притащили их по одному к концу косы и кое-как связали поясами и полосами порванных рубах. Это была очень медленная и изнурительная работа; у нас ушло на нее по меньшей мере пятнадцать дней – вернее, пятнадцать промежутков между сном.

Мы спустили наш плот на воду и дружно, гребя неуклюжими веслами, одолели отделявшую нас от утеса полосу воды.

Это была громадная глыба камня, метров двадцати в диаметре. Мы привязали плот к выступавшему из воды обломку и стали обходить вокруг подножия утеса. Это было нелегко, скала подымалась из воды очень круто. Вдруг Джиджетто молча махнул нам рукой. Мы подошли к нему и увидели метрах в четырех над водой широкую площадку. На этой площадке на камне сидел старик, бледный, с большой бородой и массой белоснежных волос на голове.

Он нас не замечал.

Мы вскарабкались наверх, ступили на площадку и поклонились старику.

Увидя нас, он вскочил на ноги, широко раскрыл глаза, бросился нам навстречу, но, сделав два шага, оступился и сорвался вниз, в воду.