Артур Кинк
Середина земли
Я давил в себе крик ужаса. Я старался смыть с лица мертвенный испуг этой подосланной водой из лохани. Кажется, это всё видел один только я. Гости с затуманенными пьяными глазами лишь метались от жара и мямлили что-то нечленораздельное.
От духоты и жары кружилась голова и я едва держался в сидячем положении. Я выскабливался из того состояния немого помешательства и трепета, что вызвал у меня натуральный вид моих собутыльников. Все эти хвосты, рты, соски, щупальца и жгутики, что касались меня, мелькали перед глазами. Я, казалось, больше никогда не увижу здоровое и нормальное тело человека, каким оно должно быть. Но среди этого едва ли антропоморфного ада чудовищ, я увидел живое, красное от пекла, человеческое тело. Женское. С земными формами. То была Аня. Она кричала до хрипоты и слёз. Просила открыть дверь.
– Я дышать не могу! Открывайте! – она топала ногами и создавал ещё больший обжигающий ветер.
– Осторожнее, там собаки. – произнёс Миша, раскрывая все свои пасти, а после всеми ими он ухмыльнулся.
Я упал бы, не будь плотно прижат к лавке. У меня на коленях сидела Настя. Красные воспалённые присоски на её щупальцеобразных руках и груди, прилипали ко мне. Влажные и ледяные чешуйчатые бёдра холодили мои распаренные ноги. А её грузный хвост обвивал меня за спину и живот.
Дверь в баню приоткрыли. Пар повалил наружу. Ночная прохлада тонкой струйкой подула мне в лицо и немного привела в чувства. Глоток воздуха, чёткая картинка. Все вновь обрели свои человеческие лица. Один рот, две руки и ноги, белые груди и задницы. Но ощущения остались. Я продолжал чувствовать хвосты, щупальца, чешуйки.
Нагая Аня, задыхаясь, выскочила на двор, и Миша закрыл дверь. Перемешал угли в печи, долил воды. Прежде чем пар повалил с новой силой, я услышал пронизитильный женский визг снаружи. А за ним последовали хлюпанья, чавканье и болезный жуткий скулёж. Это были подъямыши, что сбежались собирать объедки под нашим столом. Алик, Гера и Ислом подскочили со своих мест, качаясь от перегрева, и хватаясь за разгорячённые деревянные стенки.
– Я же сказал, собаки. – Миша задвинул массивную щеколду и загородил дверь.
Парни не могли его не оттолкнуть, не ударить. Они едва стояли на своих ногах, кашляли, тёрли лица. Каждое их движение опаляло им кожу, принося боль. Я же сидел смирно, почти не двигался, сохраняя свой теплообмен. К тому же, ледяные тела чудовищ, что прилегали ко мне со всех сторон, отлично охлаждали.
Кто-то плеснул новую порцию воды, и баня наполнилась паром, вновь смыв с химер человеческое обличие. Теперь не только для меня. Они тоже их увидели. И они кричали. Бились в ужасе, колотя по разбухшим от горячей влаги доскам. А эти бесы обступали их со всех сторон. Подкрадывались на полу согнутых, почти как лягушки или насекомые, везя за собой поганые хвосты.
Фосфорицирующие вспышки, блуждавшие в густой пелене, слепили меня. Я мог только слышать, как бедняги хрипят, молят о помощи и стонут. Они молили о помощи меня. Того, кто не ждёт когда попросят, а просто помогает. Но не в этот раз. Я не раскрывал рта, чтобы не обжечь глотку. Я зажмурился, так как глаза разъедало горячим паром.
– Не бойся, – прошептала мне на ухо Настя и я почуял её холодное дыхание, с запахом болотной тины, плесени и перегара. Из пары десятков пастей. – Посмотри на меня, Женя из Петербурга.
– Он из Екатеринбурга. – поправил её Антон. Я приоткрыл один глаз и сквозь жгучий пар разглядел Антона и Настю. Своими мощными фигурами они загораживали всё происходящее у дверей. Я слышал лишь удары и визги. Я пытался заглянуть за их спины. Но они мотали хвостами, закрывая обзор. Настя приблизилась и положила свой хвост между моих ног. Он был такой же неестественный и безобразный на получеловеческом теле как и у остальных, но движения его не были лишены женской грации. Она аккуратно клала его, а не била им об пол.
– Посмотри на неё. Тебе она нравится? – спросил Антон.
Я неуверенно кивнул, боясь, что мой отрицательный ответ повлечёт за собой мою смерть.
– Очень скоро, ты сможешь стать таким же! – Настя улыбнулась своей пастью. Та походила на зубастый полумесяц. – Если снимешь ту штуку со своей шеи и дашь всей силе космоса войти в твоё тело.
– Заткнись! – гаркнул Антон. Все рты его раскрылись и резко сжались. – Это, чтобы ты знала, лучший представитель поднизших. И даже если он останется последним человеком на земле, он не уронит достоинство всего своего вида.
– Ты преувеличиваешь. – выдавил я, хватая раскалённый густой воздух ртом.
– Не смотри туда. Смотри сюда. Она красивая? – спросил Антон.
– Я не могу судить по своим меркам поднизших. Но, когда она была в обычном обличии… Она… У неё красивая фигура.
– А сейчас, что? Не смотри как невежественный человек. Смотри как художник.
– Я не художник. Я рисую боевые листки. – я снова закрыл глаза, чтобы их не жгло. Пока я просто сидел я ещё мог стерпеть температуру. Но когда приходилось отвечать на вопросы и думать, я тоже почувствовал нехватку воздуха. И каждым словом и движением, я обжигал самого себя.
– А ещё машины, и голых баб. Ты художник. Я-то знаю. Так скажи нам, ты не боишься? Тебе нравится, то, что ты видишь?
Два ледяных хвоста коснулись моих ног, рук, спины, живота и лица. Они плавали в воздухе и на коже. Рисовали узоры на моём теле. Дверь, кажется, сломали в драке. Миша захлопнул её снова, притянув задвижку, но отрезвляющий спасительный поток воздуха успел ворваться в помещение. Я утёр лицо полотенцем. Думал, озарение, граничащее с сумасшествием, уйдёт, но нет. Мой лучший друг всё ещё оставался обладателем крокодильего хвоста, семи глаз и с десятка пастей, а вполне миловидная девушка, улыбалась вертикальной пастью и пыталась ласкать меня своими щупальцами.
Страшно было только смотреть. Чувствовать и слушать было сносно, даже вполне приятно. Каждый раз, когда я моргал, картинка становилась менее ужасающей.
– Мне любопытно, – признался я спустя несколько секунд. – Страшно любопытно.
Антон опустился на банную лавку, громко стукнув по дереву хвостом и наложил свою лапу мне на плечо. Что делала Настя? Она начала творить что-то невообразимое всеми своими мерзкими и неземными чреслами. Хвост, пасть, щупальца, лапы, присоски. Все они касались меня. Трогали и ласкали, а я метался между удовольствием и ужасом.
– Не смотри на них. Я знаю, здесь слишком жарко и мало кислорода для человека, но осталось совсем немного.
Я вцепился в размокшее дерево одной рукой, а другой в чешуйчатую ногу Антона. Настя или чудовище что произрастало в ней, насадилась на меня своей пастью. Я начал задыхаться. Чёртово тело отзывалось, хотело, было довольно. Но мозги, те в которых остался разум, противились, молили меня оттолкнуть тварь. Сбросить с себя. Прекратить её прикосновения, какими бы приятными они не были. Жалкие мозги. Отравленные горячим мороком и бухлом, созданным не человеческой рукой и не по человеческим рецептам. В них была заложена установка, которую зовут совестью. Она то и билась в агонии, когда я сам глядел на эти чужеродные облики и сменял страх на восторг. Когда подавался вперёд навстречу Настиной пасти. Расслаблял мышцы под прикосновения хвостов и присосок. Таково было решение моего разума. Провалиться в ощущения плоти. Исключить из эфира все крики, удары и рычания, оставив только знакомую речь.
– Прости меня. – сказал Антон.
– Не совсем подходящий момент. – прошипел я готовый излиться в пасть монстра.
– Ты достаточно видел и пережил в свои года. Я должен был оградить тебя от этих знаний. Ты постоянно помогал мне и заботился…
– Не беда. Я не боюсь того, что вижу. Я просто не понимаю и это меня пугает. Но если хочешь помочь, скажи хоть название того создания, которому я сейчас кончу прямо в пасть.
– Настя жрица Гипербореи. Не открывай глаза. Просто получай удовольствие. И не двигайся с места, пока я не скажу.
Я молча кивнул. Кончик чужого хвоста щекотал мою шею. Я, кажется сдирал чешую с колена Антона, пока Настя, погружала в свою клыкастую зияющую расщелину на лице мою плоть. Я запустил пальцы в её волосы-жгутики и сделал как мне велели. Получал удовольствие.
Последний стоны стихли. Ветер распахнул двери, выгнал злоточащий пар, перевернул тазы с водой. Я не открывал глаз, мне запретили смотреть.
Я держался одной рукой за талию Насти, чтобы оставаться на месте. Другой я схватил Антона, скорее всего за хвост, потому, что он зашипел, не то как кошка, не то, как змея.
– Отпусти. – рявкнул он. Подошёл к распахнутым настиж и бьющимся от ветра дверям бани и гортано запел на каком-то жутком языке, походившим на животные звуки.
– Аахва. Аахва. Викрити. Йоджна. Энам ахам. Уттама.
Я смог разобрать только эти отдельные слова. Настя тоже порывалась к остальным, но Антон приказал ей остаться:
– Упанишады.
Подъямыши, что орудовали на оставленных нами объедках, и ведре с чье-то рвотой, противно скуля разбегались. В бане стало холодно, совсем как на улице. Я набрался смелости открыть глаза и оглядел пустую парилку. Настя, что должна была остаться со мной исчезла. Разгорячённое мокрое тело невероятно мерзло. За дверью раздавалась отвратительная какофония криков, рычания, чавканья, сюрпанья и незнакомой речи. Эта речь и этот язык был не похож ни на что. Когда говоришь с иностранцем или слышишь песню на чужом языке – тебе любопытно. Ты пытаешься наслаждаться мелодией, хоть и не понимаешь слов. Ты улавливаешь и сравниваешь фонетику, звуки. А если бы кто-то из вас услышал этот язык, то уверяю, вы впали в ступор. Вы бы не захотели никогда больше слышать ничего подобного. На таком языке не поют песен, не пишут книг и не говорят о любви. Он годиться лишь для призыва чего-то тёмного и злого из самых невероятных, неведомых и недоступных человеку глубин.
Холод сковывал тело, а вся моя одежда была снаружи. Я стал ломиться в дверь, но она была чем-то подпёрта с другой стороны. Я слышал их, а они, несомненно, слышали меня, но игнорировали. Я подхватил эмалированный таз и стал колотить им по деревянной двери. Мягкое и влажное дерево крошилось и расползалось от ударов. Я был уверен, что будь это обычная дверь в обычной бане, то я бы не сломал её. А здесь, после воздействия паров этой болотной болезной воды и паров, что впитали весь яд и скверну далёких измерений, она легко разбилась с пяти ударов. Я просунул руку в выдолбленное мной отверстие, скинул крючок со сничек, отбросил лом, которым подперли дверь и вышел на двор.
Лампочка в бане была единственным слабым источником света, но и при ней я мог понять, что здесь происходило что-то ужасное. Гнилая земля была изрыта лапами и когтями, словно трактором. Стол и стулья валялись перевернутые. Дверь уличного сортира была сорвана с петель. И кровь. Повсюду были её разводы, пятна и смазанные следы. Кого бы я не слышал здесь – все они разбежались, от шума, что я наделал, выламывая дверь. Только ледяной влажный ветер не давал мне впасть в панику или оцепенение. Я принялся искать свою одежду, но не нашёл даже трусов. Я помнил, что перед заходом в парилку мы всё побросали на стулья, но сейчас не осталось даже какого-нибудь носка. Кресло, на которое я клал свой пистолет и под которым закопал КФСки вовсе исчезло. Скорее всего, оно валялось где-то неподалёку. Двери были заперты, ставни закрыты. Я стучал в них. Бросался камнями, но Андрей либо крепко спал, либо вовсе ушёл из дома. Пальцы ног уже начало сводить от холода. Без телефона, фонарика, пистолета и даже белья я стоял посреди темноты в самом жутком месте, что может расположиться в нашей стране. Я подобрал пару камней, отломал ножку от стула, и с таким набором первобытной самообороны бросился бежать вниз по улице Ленина. Я решил отправиться к единственному жителю этого места, который не вызывал у меня приступов ужаса, тошноты и который не совершал при мне ни одного гнусного дела. К Тихону. Этот конченный пьянчуга, казался мне наиболее очеловеченным, несмотря на то что сегодня я увидел истинный облик его сущности.
Окна его дома, с моего последнего визита, кажется, ушли в землю на добрых десять сантиметров, а не прошло и двух суток, и я не был уверен, что смогу пролезть туда не застряв.
Света не было, на удары никто не отвечал, но ставен у Тихона вовсе не было, поэтому я решил влезть в его дом, чтобы хоть немного согреться и одеться.
Я выбрал треснутое окно, заклеенное скотчем, под которым скопился нехилый слой чёрной грязи. Я стукнул по нему и часть стекла вывалилась без звона и осколков. Тут я, признаюсь, пожалел, что сдавал физо на тройку и любил вкусно поесть. Я ободрал до крови все бока и пузо, пока пролезал в это отверстие, но это были пустяки, ведь я, наконец оказался в тепле и сухости. Нашарив выключатель, я врубил свет и прямо перед собой увидел совершенно незнакомого парня с кочергой в руках. Я был настолько пьян, напуган и оторван от реальности, что не заметил чужого присутствия. Я выправился, прикрылся двумя руками и уставился на мальчишку. Это был подросток лет шестнадцати. Обычный. Испуганный до смерти, но нормальный. Без каких-либо признаков вырождения или изменения, коим подвергались тела местных.
– Прости, если напугал. Пожалуйста, если тебя не затруднит, можешь принести мне что-нибудь надеть. – попросил я.
Паренёк продолжал стоять с кочергой в вытянутых руках и глазами на выкат.
– Где Алёна и Тихон? – спросил он, все ещё угрожая мне прутом.
– Тоже самое хотел спросить у тебя. Ты ведь в их доме, а насколько мне известно, они живут тут одни.
– Ты кто?
– Я Женя, из Екатеринбурга. Это такой город на Урале, не путай с Санкт-Петербургом. Протянул бы руку, да с голым хером это как-то не культурно.
– Стой здесь. – сказал мальчишка. Он удалился в другую комнату и быстро вернулся с семейными выцветшими трусами, серой вытянутой майкой, трико в катышка т парой сланцев. Он бросил мне одежду, а сам сел на диван сжимая кочергу. Я оделся и протянул ему руку для пожатия.
– Арсений, – представился он, но руки в ответ не подал – Вы из полиции?
– Нет. Я из армии.
– Я так и подумал. У вас прическа как у военного. А ещё вы нормальный.
– Я в этом не уверен.
– Я имею ввиду, что вы на человека похожи. Ни как все вокруг. Они, будто из фильма ужасов сбежали.
– Ты тоже так считаешь?
Мальчишка кивнул.
– Как ты сюда попал?
Арсений замялся. Сильнее сжал кочергу, шмыгнул носом и вновь заговорил:
– Мы с родителями ехали в Тунгокочен, к тётке с дядькой на серебряную свадьбу. Навигатор затупил и вырубился. Мы купили карту на заправке, но батя в ней разобраться не мог. Решили съехать сюда спросить дорогу. Я вышел отлить в кусты, а батька спрашивал дорогу у такого белобрысого бугая. Потом вышла толпа, маму с папой заставили выйти из машины. У них ружьё было. Я в лес убежал. Я испугался. – глаза мальчика покраснели и налились слезами. – Вы не видели моих родителей?
– К сожалению видел. – ответил я. Я уже сообщал людям о смерти. Детям, жёнам, родителям, друзьям. Но этот раз давался мне тяжело.
– Они живы?
Я мотнул головой. Я хотел подойти к парню, успокоить, но тот соскочил и заорал:
– Двинешься, я тебе башку размозжу!
– Хорошо. Успокойся. Я на месте. Я не шевелюсь. Я тебе скажу, я видел как твои родители умерли. И скажу, что это страшно. И они не первые кто погиб здесь. Это куча народу. Я видел всё, но не мог помочь. Если бы я попытался, то тоже умер бы. Прости, что говорю это тебе. Но времени на скорбь у нас нет. Они гнались за тобой тогда.
– Я знаю! – крикнул Арсений. Из глаз парня полились слёзы. Он сдерживал их как мог. С помощью злости. Руки дрожали, кочерга норовила упасть. – Я убежал в лес. Я слышал, что за мной идут, и я бежал, пока они не отстали. Спрятался в овраге и сидел там несколько часов. Потом меня нашли Алёна и Тихон. Они привели меня сюда. Сказали не выходить и ждать их. Что они помогут мне уехать и найти родителей, а ты говоришь, что их нет в живых.
– Именно так. Я видел всё своими глазами. И Тихон был там.
– Тихон тоже видел, как умерли мама и папа?
– Не совсем. Он видел куда их вели и зачем. Твои родители не первые, кто погиб здесь. До них были сотни людей.
– Тихон мне соврал? – перебил меня Арсений. Его страх, недоверие, паника. Всё это было понятно. Но мне нужно было его содействие. Я сходил с ума от увиденного. От того, что не могу никому помочь, ничего изменить. От того, что всё меняется вокруг меня с бешенной скоростью. Что все истины и знания летят в тартарары. Что враги не за границей. Не строят дзоты и не вооружают армии, ни кичатся дронами, ядерной мощью, не показывают на голубых экранах системы самонаведения. Установки земля-воздух не помогут моему городу и моей стране. Здесь нужно земля-неведомые тёмные измерения. А наше оружие, карты, манёвры и политика не важнее комка дерьма в лапках навозного жука.
Я не нашёл ответа для Арсения. Я не хотел вываливать своё безумие на подростка, который ещё не до конца осознал, что остался сиротой.
Он сделал шаг вперёд, занося кочергу над головой., но решимости не было ни в лице, ни в руках. Не знаю, увернулся бы я или всё же получил этот удар, но нас отвлек шум. Гул. Будто от огромного промышленного двигателя. Стёкла задребезжали. В местах, где были трещины, от вибрации начал отлипать старый скотч. Одна из трещин разошлась и стекло двумя кусками выпало из рамы на пол и разлетелось на мелкие осколки. Сильнейший порыв ветра ворвался в комнату, вместе с песком и грязью, едва не сбив меня с ног. Весь хлам, бутылки, банки, всё со звоном посыпалось вниз. Шифер, ставни, листы стали, стёкла, всё звенело, трещало, скрежетало и билось, с оглушающим грохотом. Этот звук вытеснил всё из головы. Сжал её в тисках отвратительной какофонии. Пугающей и опасной. Потому, что такой грохот может предвещать только самые страшные вещи.
Арсений закрыл уши ладонями и согнулся над упавшей кочергой в три погибели. Я прижался к стене, чтобы не упасть, и чтобы меня не зацепило летящим в окно мусором или куском стекла.
– Это, что ураган? – крикнул мне Арсений через всю комнату.
– Я не знаю. – крикнул я, не зная, был ли услышан мой ответ. Ветер стих так же резко, как и начался. Вся четвероногая тварь, заливалась воем, где-то на окраинах. Я вылез через пустую раму на улицу. Ступни кровили и липли к холодной земле и резине шлепанцев. Я, видимо, прошёлся по битому стеклу, но даже боли не почувствовал. Я прибывал в состоянии, которое, даже после стольких лет не могу описать. Боль, холод, страх, тошнота, ощущение зловоний исходящих из здешней земли, опьянение, щипания ветра на коже. Все мои чувства в тот момент отключились. Кроме одного. Зуд и жжение в области шеи. Там, где висел оберег Андрея. Кусок железа на грязном грубом шнурке мешал, душил, раздражал. Мне хотелось сорвать его и бросить в грязь, под ноги. Но очередной порыв ветра, срывающий калитки и гнущий деревья до земли, привёл меня в чувства. Снимать эту вещь нельзя. Не потому, что так наказал Андрей. Не потому, что она, якобы, защищает меня от злых сил. Просто потому, что она возвращает меня раз за разом к реальности. К осознанию того, что я человек из плоти и крови.
– Что происходит? Что со мной происходит?! – я крикнул во тьму, разрываемую шквальными порывами ветра. Урагана. Я рухнул прямо на задницу, возле забора и вцепился в трухлявые доски руками, боясь, что этот ветер унесёт меня. Меня весом в девяносто килограмм. Поднимет как грязную обёртку, закрутит и отбросит туда, где не светит солнце.
Я увидел, как Арсений вылезает из окна со своей гочергой и стал скорее оглядывать запущенный двор Тихона в поисках какой-нибудь палки или другого оружия. А он прошёл мимо меня, будто не заметил. Я окликнул его несколько раз, но очередной порыв ветра уносил мой голос в сторону. Зверьё смолкло, заглушив последний скулёж. Я посмотрел поверх забора, парень шёл по вверх по улице, к отчуждённым пятиэтажкам. Я побежал за ним. Я не знал, что двигало мною в тот момент. Очередной порыв альтруизма или любопытство. Я ворвался в его убежище голым и сообщил о смерти родителей. Я всё видел, всё знал и не смог предотвратить тех страшных событий. Вспоминая это сейчас, я прихожу в ужас. И я не двинулся бы с места. Я предпочёл бы зарыться в землю и не помогать больше никому. Не пытаться никого спасти и что-либо изменить. Но это сейчас. Когда я сижу и заставляю себя рассказать обо всём, что я повидал в том злосчастном году. Но тогда. На той станции. В июле две тысячи шестнадцатого, я просто побежал за несчастным подростком, который, словно под эгидой тех тёмных космических сил шёл невесть куда. Я едва мог догнать его, не смотря на-то, что я бежал, а он просто шёл уверенным и быстрым шагом. Ни прикрывал лицо от урагана, что бросался песком и с лёгкостью отрывал сгнившие обветшалые крыши с домов. Вихрь дул мне в то в спину, подгоняя шаг. То в лицо, заставляя замедляться и закрываться. Но ни ураган, ни холод, ни боль, ни страх, не заставили бы меня тогда отказаться этой затеи. Бросить свихнувшегося пацана и спасать себя.
Я нагнал его возле пятиэтажек. Мне пришлось замедлить шаг, потому что я знал что кроется за этими замшелыми разбитыми стенами. Помнил ту гадкую вонь, ступор, ощущение того как сердце падает в пятки с высоты девятиэтажного дома. Как воздух застревает в горле. Как разум и душа в унисон вопят бежать без оглядки, с воплями и визгами, что не пристало издавать мужчине. Как уродливые силуэты копошаться в дырах окошек.
Но Арсению было на это на плевать и когда я зажимал руками глаза, рот и нос, чтобы эти скверные испарения ни коснулись слизистой, он молча повернул, почти у самого подъездного крыльца, налево. Мои слова и крики не возымели эффекта и мне пришлось схватить парня за шиворот и резко развернуть. И то, что я увидел, заставило меня разжать руку и отскочить от него, как от огня. Ни одна болезнь. Ни одно вещество. Ничто не может так исказить человеческий облик. Лицо его было почти фиолетовым, как у висельника или удушенного. Вены на шее и голове вздулись, а в разрезах глаз я видел только мутные белки с полопавшимися капиллярами. Губы немо шевелились, будто бы он говорил без конца, но из глотки вырывался лишь хриплый свист и шипение. Ни секунды не задерживаясь, он развернулся и продолжил свой путь:
Дойти до проклятых пятиэтажек и не трухнуть. Побороть отвращение, вонь, ужас, что проникает под кожу рядом с этим местом. Повернуть налево и идти вдоль уродливых скал, чьи уклоны и обрывы, подобны клыкам чудовища. Идти и не смотреть на эти безобразные, немыслимые узоры. Не давать воображению дорисовать и без того невыносимую картину. И если хватит духу, то свернуть у подъёма в сопку. Подъём не слишком крутой, но заросший бурьяном. Трудности предавал шквальный ветер, отрывавший болезные веточки, бросавший с отвесов камни и куски земли.
Чем выше мы поднимались, тем хуже становилась погода. К ветру, который оглушал и царапал лицо, присоединился дождь. Но не тот дождь, к которому мы, поднизшие привыкли. Этот дождь не поливает урожаи. Ему не будут радоваться дети, прыгая в лужах. Он не пах свежестью и озоном. Нет. Это была зловонная, мутная, будто из прогнившей бочки влага. Что, оседая на коже, оставляла свой запах тины и плесени.
А мы продолжали идти. Завороженный, порабощённый неведомой тягой Арсений и влекомый собственной самонадеянностью я.
Я вспомнил слова Антона. О его видениях и снах. О том, как они ведут, подсказывают, предостерегают. О том, как они не дают сосредоточится ни на чём другом. И я начал вспоминать эту дорогу. Узнавать. Без понятия куда ведёт она, я видел её во снах, которые безответственно забыл, как и сотни прочих. Знал каждый уголок, каждый поворот, каждый пень, лужу, торчащий из земли корень. Знал, когда остановиться, что не получить слетевшим сверху камнем по голове. Где торчит острый камень, прикрытый мхом.
Тропа становилась уже, подъём всё круче. Чахлая растительность совсем исчезла, оголив серые камни. Скользкие от дождя, слизи и плесени. Ноги в рваных сланцах Тихона норовили соскальзывать, ударяться об острые края скалистой дороги.
Вдалеке, на самой вершине сопки, забрезжил свет. Холодная недобрая фосфоресценция. Какую можно наблюдать над топями, болтами и свежими могилами. Ветер усилился. Закручивался в маленькие смерчи и не оставлял попыток свернуть мне шею, сбросив со скользких камней вниз. Такие же зеленоватые как тот свет, ненормальные молнии резали непроглядно черное небо, ослепляли вспышками. Им было плевать на оглушающие раскаты грома, большие походившие на рык огромного и жуткого зверя. А грому, в свою очередь не было дела до молнии. Они не шли друг за другом, как принято. Они гремели и сверкали, когда им заблагорассудиться. Я старался не смотреть, боясь сойти с ума от этой противоестественной картины.
Арсений продолжал лезть выше, по почти отвесным выступам. И мне казалось, он вот-вот соврётся вниз, от очередного порыва ветра. В мои планы не входило свернуть себе шею, но любопытство и какая-то неведомая мне сила, что тянула и звала за собой, заставила меня немного подняться, уцепившись за мокрый склизкий камень и взглянуть куда же нас привела эта бесноватая ночь.
На небольшом сглаженном участке, на вершине сопки, не было не единого деревца или куста. Вся земля была выжжена до черна, и лишь небольшие болотистые лужи пенились от урагана и ливня. Над этой испорченной почвой стелились зловонные испарения, вперемешку со злачным свечением.
А в то, что я увидел после, я до сих пор не могу поверить. Я хотел бы, что бы это было дурным сновидением. Галлюцинацией. Чем угодно, только не правдой. Но, к моему сожалению, всё это было реальнее, чем что-либо прежде увиденное мною. Чудовища, в людской коже, чьи истинные очертания я видел краешком глаза, сквозь туманную дымку бесновались. Прыгали, кричали, кобенились в припадочной пляске. Они кружили вокруг своего богомерзкого алтаря – куба, с неровными острыми выступами, сделанного из костей им подобных монструозных существ. Всё вокруг, под их ногами было залито кровью. Тела тех троих бедняг, прямо рядом с отвратительным празднеством, терзали те чудовищные звери, с которыми мне довелось повстречаться в лесу. Сквозь зеленоватый туман, я мог видеть их настоящие щупальцеобразные конечности, оставляющие за собой склизкий слез. До пояса, они все ещё оставались для моих глаз людьми.
Прежде чем Арсений полностью забрался на вершину, они заметили его. Заверещали, запрыгали. Тихон подбежал к подростку и протянул ему руку. Я же прижался к камням, чтобы не выдать своё присутствие.
К краю подлетел Миша, потянул парня на себя. Они стали о чём то спорить, но из-за ветра и их странного говора, я мог понять только отдельные слова и фразы.
– Не нужно его убивать! Он подходит. – Алёна тоже подскочила к спорящим мужчинам, обвивала шею мальчишки своими руками – щупальцами. А тот, как безвольный телок клонился то одному, то к другому, то к третьей. Кто потянет. И совершенно не понимал, что сейчас они решают его судьбу.
– Он слишком взрослый! А ещё мы прикончили его родителей! Лучше скормим его живоеду. У нас есть те девки.
– Это требует времени! И не факт, что они смогут выносить сущность.
– Переход вот-вот наступит! Разумеется, они смогут! Космические силы помогут им! А если пацан не выдержит, то тело иссушиться вместе с нашим братом. К тому же, нам нужна жертва.
– Родить дитя, это тебе не посрать сходить!
– Да блять! Всесильные дракорептилоиды помогите! Он сам пришёл сюда. Взгляни, он в благодатном трансе! Он нашёл канал и тот привёл его сюда!
– Меня кто-то звал? – Антон, плясавший в это время ногами на костяном алтаре, в ту же секунду сделал прыжок длиной в метра полтора не меньше и оказался за спиной Тихона.
– Твою мать! Не делай так! Это жутковато!
– Ты тысячелетний Арктурианец пожирающий и разрушающий измерения, в теле колхозного ханыги. Тебе не может быть жутковато! – протяжно, по слогам прокричал Миша. – Антоха, скажи, что действеннее? Пытаться произвести замещение души в почти зрелом поднизшем, исполненным злобой и жаждой мести, или же провести зачатие в столь благоговейную космическую погоду. Я не стану жертвовать ни одной из поднизших женщин.
– А нам и не надо жертвовать женщинами. О, наш надвысший господин! Позвольте сказать, – заискивающе прошипела Алёна. – У нас есть поднизший, чьей кровью мы смажем врата. И он как нельзя кстати прячется за тем обрывом. – Алёна резко повернулась и указала пальцем в мою сторону.
Я поскользнулся на проклятом мхе и едва не сорвался вниз. Сердце упало в пятки. Лёгкие сжались. Если не они, то вероятно страх убил бы меня в ту минуту.
Все повернулись и уставились в мою сторону. Хоть я и сидел за каменистой стеной, я чувствовал взгляды их жёлтых животных глаз на своей спине.
– Чего ты вцепилась в щегла! Убери свои культяпки!
– А ты что, приревновал?
Тихон с Алёной принялись стырить и толкать друг друга. Наконец, Тихон получил пощёчину, Алёна прямой удар в нос и меня, на секунду отпустило. Я думал все обо мне забыли, но Антон и Миша, оставив драчливую парочку устремились к утёсу. Если бы я мог слиться с камнями или мхом, как это делают ящерки-хамелеоны. Если бы мог тогда исчезнуть. Испариться.
За обе руки меня втащили наверх, и зелёная дымка обволокла мои ноги. В нос ударил резкий запах крови и зловоние шкур тех тварей, что обгладывали человечьи останки. Зверьё ощетинилось, оскалилось и зарычало в мою сторону.
– А ну заткнитесь! – не своим голосом заорал я и они, скуля, вернулись к костям.
– Ты точно поднизший? – ухмыльнувшись спросил меня Миша.
– Командный голос – он один. Для зверей, для людей, для неведомых космических сволочей. – выпалил я. Была не была. Я не справлюсь с такой толпой космического отребья и с их четвероногими слугами. Я буду драться. Буду рвать. Я сдохну, но сделаю это достойно. И постараюсь прихватить с собой столько, сколько смогу. Падать им в ноги и молить о пощаде я даже физически не смогу.
– Эй Тихон! Хорош! – Миша пошёл отнимать взбешённого Тихона от его хрупкой пассии.
Антон толкнул Арсения впереди себя и тот, словно ведомый на поводке пошёл к алтарю. Он уже вовсе не реагировал ни на свет, ни на шум, ни на сбивающий с ног шторм. Казалось, у него нет больше ни воли, ни разума. Только тело, задача которого была, оказаться здесь. У алтаря. Я вспомнил деревню и то, как дед учил меня рубить кур. Если взять птицу под лапы, она автоматически вытягивает шею. И тогда остаётся только отсечь её топором. Она не знает ни страха, ни сожалений. Она просто кладёт голову под лезвие. Так и Арсений. Он больше не сирота, что узнал о гибели родителей. Он не хочет убежать, не хочет отомстить. Он садиться на алтарь и болтает ногами, ожидая момента, чтобы протянуть шею как курица. Девчонки с райцентра, охваченные безумием, танцевали, пели и обнимали местных, не вдумываясь в свою будущую участь. Все они запинались о кости тех парней, с которыми недавно пили с одной бутылки, делили баню, и травили задушевные истории. То смешные, то грустные. Запинались о них, словно о мусор. Не оборачивались. Продолжали своё веселье.
