Анна Закревская
Сезоны Персефоны
Дизайнер обложки Riikka Auvinen
© Анна Закревская, 2023
© Riikka Auvinen, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0060-4565-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Октябрь Персефоны
Маникюр для волка
– Персефона Ивановна, там новый клиент, – девушка-администратор мялась на пороге маникюрного кабинета, странно поглядывая на мастера. – Только он… э-э… крайне необычный. В ветклинику обращаться не хочет, исключительно к вам…
Рука Персефоны Ивановны, занесённая над чужим изящным мизинчиком, еле заметно дрогнула; жирная капля лака упала на стол, едва не испортив всю работу.
– Через пять минут буду готова, – услышала администратор.
Он вошёл почти бесшумно, лишь когти тихо цокали по шершавой плитке пола. «Тут бы ещё парикмахер не помешал», – оглядев свалявшуюся серую шерсть и пару репьёв на загривке, отметила Персефона Ивановна. Вслух она, конечно, сказала совсем другое:
– Здравствуйте. Какой маникюр предпочитаете в данное время года?
– Добр-рый вечер, – ответил волчок, неловко пристраиваясь в кресле, на которое администратор успела накинуть непромокаемый чехол. – Видите ли, у меня стр-ранная пр-росьба. Остр-рый, но кр-расивый. Кр-расивый, но остр-рый.
Администратора сдуло за дверь. Персефона Ивановна отодвинула в сторону разноцветье лаков, наклеек и блёсток, дабы водрузить на стол шлифовальную машинку.
– Степень остроты, – уточнила она, внутренне готовясь услышать слово «убийственная».
– Демонстр-рационно-защитная, – потупился волчок. Возможно, даже, покраснел, но под шерстью разве разберёшь.
Персефона Ивановна оставила в покое машинку и приготовилась слушать.
…С вожаком стаи у папы волчка отношения были, мягко говоря, натянутые – даром, что он сам мог претендовать на лидерство, пока не попался охотникам. Ну, то есть как «попался», с его-то опытом и острым нюхом. Нарочно вышел, привлёк внимание, уводя за собой, прочь от логова с волчатами.
Не очень-то пригорело вожаку брать опеку над сиротами, но положение обязывало. А, может, оно и к лучшему, поскольку теперь он не упускал возможности напоминать им, где их место и кто в стае главный.
Так привык волчок быть крайним да незаметным, что не сразу разглядел интерес к себе в глазах юной волчицы. А разглядев, дёрнул подальше в лес, поскольку волчица была не абы кто, а дочь вожака, которой он никаким боком не ровня.
Она его всё равно нашла – по следу да по запаху. «Сбежим, – сказала, – новый род начнём, соберём свою стаю». Отмахивался волчок – мол, последний я да никчёмный, пока не прикусила его волчица за ухо, чтоб чушь перестал нести и в обидные слова её отца более не верил, а верил исключительно в себя и в её любовь.
– Не хочу бежать тайно, хвост поджав, – признался Персефоне волчок. – Вожаку всё откр-рыто скажу. А если добр-ром не отпустит – что ж, быть др-раке. Так что нужны мне когти сер-ребряные, острые да пр-рочные.
Работала Персефона Ивановна три часа с половиною, извела все запасы полигеля да стекловолокна, под конец покрыла своё творение шеллаком «металлик» – от настоящего серебра и не отличить. А как закончила – глянула на своего клиента, а у того сутулость начисто пропала и глаза янтарём светятся.
– Спасибо тебе, мастер-р, – склонив голову, произнёс волк. – Чудеса ты творишь, как мне и сказывали. Денег человеческих у меня нет, но вот, зайца я сам добыл.
Только сейчас Персефона Ивановна обратила внимание на пакетик, что лежал у ножки стула. А в следующий миг ей стало и не до зайца, потому что волк тихо добавил:
– И это… Осенний князь тебе привет передать изволил. Сказал, что ждёт встречи с нетерпением.
Зажмурилась Персефона, дышать позабыла. А когда открыла глаза, то уже не было в кабинете волка, лишь серые шерстинки на кресле остались.
– Отпустил ты меня, княже, чтобы вновь догнать, – прошептала она, глядя в жёлтый лист октябрьского календаря. А в голове затихающим эхом звучали волчьи слова:
«Не хочу бежать тайно, хвост поджав…»
Пряная горечь тумана
На три дня, следующих после визита волчка, отменила Персефона Ивановна все записи и взяла, наконец, отпуск, который ждал её чуть не с начала года. Впрочем, поехала она не в края заморские, а всего лишь в соседнюю область.
Глядя в окно электрички, Персефона отмечала, как слабеют тяжкие путы столицы. Признаки были едва заметны – вот вдоль дорог прибавилось деревьев, а грибов-человейников убавилось. Вот на одной, другой, третьей станции вышли дачники – самые стойкие, кто на свои участки до первого снега готов ездить. Вот небо едва различимо сменило цвет, стало выше и чище – что ж, скоро и ей покидать поезд.
Выйдя на платформу, Персефона Ивановна первым делом глубоко вдохнула. Потом ещё и ещё, не в силах напиться свежим октябрьским утром, тонкой горечью осенних трав и пряной лесной сыростью.
– Давно не виделись, – раздался за спиной голос, по которому Персефона успела соскучиться, хоть себе в том и не признавалась. – Рад встрече, сестра.
Персефона обернулась и тут же очутилась в надёжных объятиях, внутри которых пахло солнечным сосновым бором и кожаными ремешками охотничьих сумок.
– И тебе привет, Артемис, – выдохнула Персефона.
– С каждым годом хорошеешь, – слегка отстранившись, Артемис осмотрел сестру, и в морщинках вокруг его глаз заискрилось восхищение, но в складке меж бровей залегла тревога. – Вот и не даёт кое-кому покоя твоя красота…
В маленьком егерском домике было тесновато, но уютно: Артемис-охотник, который днями напролёт шатался по чащобе, иногда и ночуя там же, расстарался к приезду Персефоны и привёл обстановку в порядок.
– Повезло нам с погодой, – достав с антресоли пару болотных сапог для сестры, сказал Артемис. – Вечерние туманы нынче что надо…
Охота случилась сразу после заката. Едва догорели последние янтарные сполохи на верхушках деревьев, как с болот потянулись невесомые ленты тумана, в тихом своём полёте становясь плотнее и шире. Примолкли в лесу поздние птахи, и лишь одинокий волчий вой слышался далеко-далеко, пока засыпающая земля облачалась не то в ночную рубаху, не то в саван.
Зачарованная этой картиной, Персефона не сразу обратила внимание на брата – даром, что двигался тот почти бесшумно, расставляя по границе поляны какие-то сложносочинённые воронки.
– Отойдём, – тихо сказал он, указывая под одинокую ёлку. – Нашему запаху в ловцы попасть никак нельзя. Да и перед тем, кто сюда вместе с туманами приходит, лучше почём зря не светиться…
Села Персефона на туристический коврик, предложенный Артемисом, обняла колени руками и поначалу даже дышать боялась, пока не стало ясно, что ветер из чащи дует мимо, а значит, дух двух живых в поля относит, ловцы не задевая.
– На каких путях ты с Князем-то встретилась? – спросил Артемис.
Лицо его сделалось задумчивым и напряжённым, глаза потемнели – возможно, виной тому были болотные сумерки, что с каждой минутой становились гуще, но сейчас брат-охотник казался Персефоне одинокой усталой гончей, что взяла бы след, не будь цель слишком уж не по зубам.
– Ты не поверишь, – отозвалась Персефона. – На собрании творческого клуба «тёмных романтиков». Принесла свои рисунки показать, ну и рукоделие кое-какое…
Вопреки ожиданиям, Артемис не рассмеялся.
– Крутые, значит, эти романтики, раз к ним сам Осенний князь пожаловал…
Больше он ничего не сказал, лишь палец к губам приставил. И тут Персефона увидела.
По самой кромке между сумраком и тьмой, меж кривых древесных стволов, плыли сквозь туман разноцветные огоньки. Временами шарахались они в танце вверх и вниз, вправо и влево, и тогда опадали от них на траву тонкие искры. Танец был печален и светел, полон прощания и надежды свидеться, но всё же путешествие огоньков казалось покорным единой цели и единой воле, что не давала им остаться на месте.
«Куда они летят?» – хотелось спросить Персефоне, но она усилием воли запретила себе даже думать, тем более говорить. В конце концов, ещё успеется.
Туман у дальних деревьев чуть заметно колыхнулся, обретая плотность, и один из огоньков, попавший во внезапную ловушку, отчаянно задёргался и погас. Вот тут Персефона едва не выдала себя, кинувшись было ему на помощь – к счастью, быстрая рука брата удержала её на месте.
– Нельзя, – чуть слышно шепнул Артемис. – Ежели какую душу у Сортировщика отнимешь, другую взамен должна будешь отдать.
Зябко дрогнув, Персефона застыла на месте, во все глаза глядя на огоньки. А те вдруг явственно разделились на яркие да светлые, что к верхушкам деревьев прянули, и невнятно-мутные, что изо всех сил стремились ввысь, да не могли превозмочь. Их-то туманный сгусток и поглотил, пронесясь напоследок над Артемисовыми ловушками. Ужасом окончательного развоплощения веяло от сгустка, и ещё чем-то за гранью небытия, в сравнении с чем сумрачный Осенний князь казался душкой и лапочкой.
Едва исчез последний огонёк в вышине, да на поляне покой воцарился, рванул Артемис к своим силкам, захлопывая их один за другим.
– Поймал, – голос охотника полнился азартом, которому он мог, наконец, дать волю. – Подходи ближе, сестра: бояться уже нечего, а красивое показывают.
Персефона улыбнулась: судя по словечкам, братец не терял связи с миром людей даже среди лесных просторов.
А в ловушках, полных до краёв, мерцали среди туманного конденсата цветные искры и нездешняя пыльца, что опала наземь с душ, отошедших к иным берегам.
– Вейп-то есть у тебя? – как-то слишком буднично уточнил Артемис. Впрочем, в самый раз буднично, чтоб Персефону окончательно отпустил липкий ужас, вернув право дышать и двигаться.
– Купила вчера, – отозвалась она.
– Вот и славно, – подтвердил охотник. – Если расчёт мой верен, то скроет тебя от Дикого гона состав, что на одну половину из самой осени состоит, а на вторую – из частиц, что нашему миру уже не принадлежат. До Самайна аккурат хватить должно, и ещё на несколько дней после.
«А что это за жуткий Сортировщик и кому он подчиняется?» – страх оставил Персефону, зато взамен пришло любопытство. Но ночь стала темна и тревожна: луна, едва выглянув на восточном горизонте, скрылась в облаках, будто стыдливая артистка; невесть откуда поднялся ветер, выгоняя нежеланных гостей из леса.
Ведомые лучом светодиодного фонарика, Артемис и Персефона добрались до родного крова и рухнули, не умываясь, по лавкам. Всё-таки туманная тварь хватанула сил и у них, таково уж было её свойство. Обычный человек, вероятнее всего, скончался бы прямо там, на поляне.
– Если б на продажу туман свой делал, – с языка засыпающей Персефоны сорвался вопрос, нелепый и потому прекрасный, – как назвал бы?
Ответа не было так долго, что ей подумалось: до утра ждать придётся.
– «Пряная горечь», – прозвучало наконец. – Ничего твой Князь не смыслит в любви…
Время осенней жатвы
Рассвет после лесного приключения выдался ясным, лазурным и золотым, а о прошедшей ночи напоминала лишь колбочка с искристым конденсатом, стоящая на подоконнике сторожки. Персефона силилась вспомнить что-то ещё, мимолётное и трогательное, но утреннее солнце коснулось её лица, заставив крепко зажмуриться, а когда она разожмурилась, то уже и забыла, о чём хотела вспомнить.
– Айда собирать осенние травы! – крикнула Персефона брату, подивившись тому, как звонок её голос. Давно таким не был.
Артемис возник рядом незаметно для глаз – вот, казалось бы, только что шарил в сарае, а вот уже стоит в трёх шагах, отвечает:
– С тобой куда угодно!
В осенних травах нет той силы, которой полны травы середины лета, но последний взлёт их хрупкой красоты становится в умелых руках надёжным оберегом на время снегов и символом веры в новую весну. А руки у Персефоны были ещё какие умелые.
Отдавая внимание каждому стебельку на своём пути, временами бросала она быстрые взгляды на Артемиса, что рыскал под берёзами, охотясь на последние грибы.
«Мы с ним назвали друг друга сестрой и братом, а знаю ли я его?» – острая ветка обломилась под пальцами, уколола, как и внезапная мысль.
Строго говоря, братом Артемис Персефоне не был – более того, они принадлежали к разным национальностям, и если б не внезапный случай, что свёл обоих среди леса, воды и камня, неизвестно, обрели бы они друг друга в ином месте и времени. Но случилось то, что случилось – в дни перед распадом советской громады, столь похожие на дни солнечного затишья в ожидании холодных бурь. Стадо московских школьников, привезённое на выпас в югославский заповедник; юный неопытный экскурсовод, упустивший из внимания её, Персефоны, нездоровое любопытство к цветочку, что дразнил собою с края уступа…
Скользнувшая по камню нога в разношенном сандалике. Удар о воду и – по касательной – о гладкую подводную скалу, над которой природа трудилась десятки лет, покрывая камень слоем ила и минералов.
– Помоги-ибрфр, – забулькала Персефона, которая тем летом едва научилась плавать в бассейне, но этот скромный навык был бессилен помочь ребёнку в борьбе против течения. А течение плавно и неодолимо тащило свою ношу к краю самого высокого водопада, чей вид расходился отсюда по миру на открытках и фотографиях.
– Држи се, – голос по правую руку был незнаком и говорил вроде как не по-русски, но и без слов всё было предельно ясно. Персефона из последних сил гребнула на голос и схватилась за протянутую ладонь.
Потом были набежавшие спасатели, галдящие однокашники, но всё это не задержалось в памяти Персефоны, будучи вытеснено бережным теплом объятий, разметавшимся крылом тёмных волос и тихим голосом, что сказал ей:
– Яче си него, што мислиш1…
Браслет на своей руке Персефона заметила не сразу: спасительный незнакомец оставил ей в подарок тонкую кожаную ленту с тиснением цвета моря и исчез в горных лесах, будто и был ими порождён.
Имя незнакомца Персефона узнала в свою вторую с ним встречу, зато едва узнала в лицо его самого. Артемис, и без того поджарый, совсем осунулся, потерянным взглядом блуждая по новым реалиям неродной для него страны.
– У нас там сын отца убить готов, – с русским языком хорват за это время поладил, хоть едва уловимый акцент и остался. – А я против своих воевать не хочу. Пришлось бежать с дальнобойщиками в первом фургоне, куда залезть дозволили.
Всё, что «дозволили» беженцу по прибытии – стать охранником занюханного ДК на границе Москвы и области, дабы стойко защищать вверенную территорию от бомжей и вандалов. Ребята из местного фентези-сообщества, к коему с недавних пор принадлежала и Персефона, изрядно сомневались в безопасности своих ДКшных тусовок, пока однажды на их глазах тощий балканский мужик не отделал палкой (пардон, «магическим посохом») трёх особо зарвавшихся хулиганов, которым захотелось попугать юных «толчков» перочинными ножичками.
С тех пор Артемис получил почётный допуск на клубные встречи, которыми, однако, не злоупотреблял, пропадая в основном по лесным окрестностям. Потом Персефона долго вычёсывала листья и травы из его волос. Браслет по-прежнему жил на её запястье, хоть и поистрепался немного.
К Лите Персефона ездила в клуб не столько ради абстрактных эльфов, сколько ради одного конкретного. К Мабону она начала прикидывать контраргументы к будущим родительским «Он же на фигадцать лет тебя старше и работает кем попало».
К Самайну должно было состояться торжественное знакомство, но Артемис исчез.
Два следующих дня Персефона заполнила суматошными обзвонами больниц и моргов, но по ночам телефоны не работали, и деться от тоскливой неизвестности было некуда.
На исходе вторых суток раздался домофонный звонок.
– Можно я… В подъезде ночь пережду?..
– В подъезде нельзя, – ответила Персефона, скатилась по лестнице кубарем и силком втащила Артемиса в квартиру. Родители как раз отчалили на встречу однокурсников, тусовка обещала продлиться до утра, и к лучшему: время для знакомства сейчас было бы самое неподходящее.
Артемис дрожал и весь был исцарапан, одежда его пропиталась грязью (Персефоне показалось, что и кровью), а волосы были острижены короткими неровными клочьями.
– Ванная вот здесь, – направив Артемиса в нужную дверь, Персефона усилием воли сдержалась от вопросов, снабдила его чистым полотенцем и вышла в свою комнату – судорожно искать подходящую одежду, слушать отголоски водопада в шуме душа и обалдевать от происходящего.
Потом Артемис из-за двери попросил, помимо одежды, ещё бинтов или «чего найдётся». Смертельная усталость взяла верх над гордостью независимого одиночки: колдовать над покусанными руками охотник таки позволил Персефоне.
– Тебе ж прививки от бешенства надо делать, – покачала она головой.
Артемис дёрнул уголком рта.
– От тех собак лучше б бешенство…
И тут до Персефоны дошло.
Все её игры в эльфов и сидов вдруг показались безмерно далёкими, наивными и смешными, словно костюм снежинки с детского утренника. Из этого костюма давно и безнадёжно пора было вырасти ради настоящего волшебства… которого, быть может, в ней и не было никогда.
Персефона застыла перед полкой с травами, внезапно растеряв веру в их чудесные свойства. В конце концов, кто она, соплячка с именем греческой богини, против тех сил, что едва не добили опытного следопыта, умеющего видеть поболе простых смертных? Разве её скромная жатва может согреть, излечить, уберечь?..
– Ты сильнее, чем думаешь.
Там, у водопада, Артемис сказал Персефоне то же самое – правда, на своём языке, и девочка не запомнила слов, зато уловила смысл.
Нужные травы сами запросились к пальцам. Тихо зашипел чайник, баюкая лесного гостя, который и без того был готов заснуть прямо на полу.
– Погоди, не отключайся, – Персефона схватила Артемиса за плечи, – выпей сначала.
После травяного чая охотнику и впрямь стало лучше: руки перестали дрожать, а взгляд – метаться по углам в поисках незримой угрозы, и Артемис с облегчением прикрыл глаза.
– Будь мне сестрой, Персефона, – внезапная просьба была еле слышна, но настойчива на грани приказа. – И назови меня братом, когда… Когда придут они по следу моему…
Просьба была тиха и невыносима. Неназванное «они» страшило до икоты, но ещё сильнее пугала возможность потерять близкого душой человека, отказав ему лишь потому, что не о таком предложении от него мечталось.
– Буду, – прошептала травница. Её прохладные пальцы коснулись горячего лба Артемиса, откинув прочь косо срезанную прядь и призраки дурных снов. – Назову…
Оборотная сторона
От брата Персефона уезжала с тревожным сердцем, хоть и оберег с травами ему сплела, и немного туманов для вейпа уговорила с собою оставить. Как доходило дело до того, о чём Артемис говорить не хотел – так становился он хуже самого стойкого партизана. Считал, будто блаженное неведение спасёт сестру вернее горького знания?..
Хм, нет же. Многое, что знала сейчас Персефона о существах иных сторон, открыл ей именно Артемис, который с этими существами встречался лицом к морде. И лишь то, почему он приказал сестре никогда не искать его в Самайн, оставалось для неё загадкой.
Впрочем, на излёте нынешнего октября Персефона смутно чувствовала, что запрет держится на честном слове, да и сама она давно уж не наивная эльфийская принцесса – вон, девочки с ресепшн в салоне красоты по имени-отчеству обращаются. А ещё ей мерещился скрытый надлом в душе Артемиса. Болезненный, как трещина в кости, совсем не думающий срастаться, лишающий сил в самый неподходящий момент. Потому истинная причина её приезда была – взглянуть в глаза, взять за руку, не оставить в одиночестве, а ловля туманов – лишь повод, хотя и весомый.
В электричке Персефона первым делом вытащила телефон, мысленно посмеявшись над тем, что похожа на подростков с их «мне только мессенджеры проверить». Но приложение, которое она тайком установила в планшет Артемиса, работало исправно, отсылая трекинг в телефон Персефоны, и оставалось лишь надеяться, что брату-охотнику не приспичит выключить геолокацию.
Упомянутые мессенджеры, почуяв сигнал сети, изверглись на Персефону. В рабочем чатике кто-то что-то уточнял. В творческом – приглашал на очередной ивент. Палец Персефоны, дрожа, застыл над кнопкой «Не пойду»: пропускать собрание прекрасных людей не хотелось, но одна мысль о новой встрече с Осенним князем вызывала мучительный озноб.
…Он подошёл к ней в перерыве. Высокий, статный, с седой (или выбеленной?) прядью в рыжих волосах, одетый в лучших традициях тёмноромантического стиля. Смотрел поначалу не на неё даже, а на рисунки с рукоделием, и ещё ни слова вслух не произнёс, а Персефона, сама себя не узнавая, была готова подарить ему любую из своих работ, какая понравится.
А потом Князь взглянул на саму Персефону.
«Выбрал, что хочу», – прочла она в глазах бездонно-зелёных, словно болотные омуты.
Остаток встречи Персефона провела в смятении, замерев на своём месте за столиком и отказавшись даже от комментариев к чужим выступлениям, хотя всегда находила, что сказать по делу.
«Не скроешь от меня за молчанием свой ум да таланты», – мысленный голос Князя, который вслух говорил что-то мимолётное другому участнику, вползал туманной змеёю Персефоне в уши, нежно обвивался вокруг открытой шеи. А может, ей это лишь мерещилось вместе с незваными внутричерепными шепотками, которые напоминали, что Персефоне тридцать даже не с хвостиком, а с целой косой, родители уж пару лет на том свете, а Артемис от силков любви как ускользнул, так вновь в них и не попадался.
«Да кому ты нужна, чтоб владыке Самайна отказывать?» – хором вопросили шепотки и смолкли, оставив Персефону судорожно комкать салфетку и гадать, откуда ей пришло знание о титуле незнакомца.
Он ушёл незаметно, не дожидаясь окончания встречи, чем ясно дал понять Персефоне, что их пути ещё пересекутся вне зависимости от её на то желания.
Быть может, она смогла бы утопить дозу непрошеного волшебства в повседневной рутине, растворить его там без остатка и благополучно убрать на полку с гомеопатией. Но наутро после злосчастной встречи в сборе сушёной мяты обнаружилась плесень, вечером следующего дня об оконное стекло убилась лесная птица, а спустя неделю на маникюр явился волчок, передавший от Князя привет.
– Любит он всё живое да прекрасное к себе тащить, – колко щурился на солнце Артемис, слушая рассказ Персефоны. – Всё, что по весне расцвело да по лету вызрело, во что люди душу и дар свой вложили…
«Вот почему творческий клуб», – осенило Персефону. А Артемис, помолчав, добавил:
– Прости меня.
Персефона аж воздухом подавилась, схватила брата за плечи, пытая его с изумлением: за что простить, когда она ему вообще-то жизнью обязана?
Вот тогда-то, припёртый спиной к ближайшему дереву, признался Артемис, что многие годы был лучшей княжеской гончей, да давно покинул свиту после ссоры с Владыкой – и нынче чует, что развязка близка. Потому все эти годы и просил Персефону держаться в Самайн от себя подальше. А ещё добавил, что Дикая Охота – не совсем то, чем кажется, и романтические истории про сидских лордов да смазливых человечьих барышень – лишь вершина айсберга. Точнее, пищевой цепочки.
Чёрная пятница в мире тонких материй. Битва всех против всех в едином стремлении отхватить кусок энергии, да побольше, чтобы хватило сил пережить Долгую ночь. И кто не спрятался, тот виноват. А кто осаживал чересчур разгулявшихся, виноват вдвойне.
«А подруги-травницы полагали, что Артемис назвал меня сестрой, чтоб не сожрать по ошибке», – постыдное воспоминание прошило Персефону коротким разрядом; она едва удержалась от желания сорвать стоп-кран и бежать по рельсам назад, крича во всю глотку о том, что доверяет и не боится. Нет, ну правда же: и браслетиком пометил, как особого гостя на рок-фестивале…
…Или это была метка для Князя? «Вот тебе, Владыка, подарок в виде моей названой сестры, я-то сам ни на что не претендую…»
Теперь Персефона готова была рвать стоп-кран, чтобы, вернувшись, надавать братцу пощёчин и потребовать признаний. Может ли быть, что лжёт ей Артемис, изящно разыгрывая общую партию с Осенним князем, и гонит на флажки, будто добычу?
Колбочка с нездешними туманами была извлечена из сумки, высмотрена на просвет сквозь прикрытые ресницы: нет, тёмных сгустков и волосиков порчи не было и в помине. Был только тёплый янтарь осеннего света.
Артемис взял Персефону в сестры, чтоб Охота не смела её тронуть. Хотя Владыке, наверное, закон не писан – тем паче теперь, когда Артемис из свиты вышел. А в жёны не позвал потому, что доли у-окна-ожидалицы ей не желал, пока самого неведомо в каком обличье по лесам носит и в любой Самайн может окончательно не принести.
«Ничего твой Князь не смыслит в любви…»
Персефоне стало невыносимо стыдно.
Следующая неделя обернулась сущим бедламом там, где и не предвещало. Дорогу до метро перекопали, создав долгие пробки на единственной оставшейся полосе. В кухонном стояке Персефониной квартиры начали истошно пищать краны холодной воды; вызванный сантехник беспомощно развёл руками. И – вишенка на торте – арендодатель внезапно попросил салон красоты вон из здания.
У Персефоны опускались руки – не столько от наличия проблем (будто бы раньше их не бывало), сколько от их концентрации. А пуще того – от внезапных и болезненных столкновений с людьми.
Постоянная клиентка вдруг нажаловалась на качество маникюра, и ладно бы лично – так нет, через форму обратной связи на сайте, чтоб все видели. Соседи снизу сделали Персефоне втык за нерадивость в починке кранов: оказывается, писк долетал в их квартиру, мешая спать детям и расшатывая нервы родителей. Наконец, случайный прохожий обворчал Персефону за вейп, которым она воспользовалась на улице, когда стало совсем тяжко.
– Взрослая тётка, а косит под молодёжь, пфф. У сына, что ль, отняла?
Персефона застыла на месте, забыв даже адрес, по которому шла смотреть новое место для салона. А потом сделала то, чего никогда бы себе не позволила в трезвом уме и сильной воле. В три шага она догнала незнакомого мужика, дёрнула его за рукав и развернула к себе лицом.
– Это, – от души затянувшись, выдохнула она в чужие ноздри, – туман с иной стороны. Подарок брата, который добыл его, чтоб…
– Чур меня, бесноватая! – мужик вырвался и стремительно зашагал прочь, пару раз оглянувшись и сплюнув на асфальт. Призрачный лапчатый сгусток, сидевший на его шее, тоже попытался сплюнуть и вдруг зашёлся в судорогах, свалившись наземь.
Персефона моргнула. Сгусток исчез с глаз. Мужик остановился, озираясь, будто только что прозрел. Персефона затянулась ещё раз – искры защипали в носу и горле – и вдруг рассмеялась, согнувшись чуть не пополам.
Хочешь, чтоб тебе не поверили – скажи правду.
Хочешь победить – не стесняйся дать сдачи.
Ещё затяжка, чтоб унять дрожь под рёбрами и тошноту, подобную той, что мог бы испытать травоядный зверь, неумело притворяясь хищником.
Выдох навстречу тихому дождю. Аромат получился вовсе не похож на фруктово-ванильный ассортимент вейп-шопов и шёл тяжело, доказывая этим свою всамделишность. Там, где легко и просто – жди обмана и ловушки, говорил Артемис.
Кстати, о нём. Персефона открыла приложение, надеясь обнаружить хоть каплю стабильности в безумном вихре осенних перемен – но и тут её ждали новые вести. На карте загрузился соседний квадрат – ближайшее замкадье. Точка трекера медленно ползла по тропинке ландшафтного парка и, не доползя до станции МЦД, остановилась.
«Созвонюсь, – решила Персефона. – Гляну помещение и созвонюсь».
Смотр, однако, не затянулся. Маленький зал на первом этаже жилого дома, вход со двора, внутри – голые стены (спасибо, что оштукатурены). Всё придётся начинать с нуля, но если раньше Персефона с азартом приняла бы вызов собственной творческой натуре, то сейчас она ощутила лишь тоскливую пустоту – уже не снаружи, а внутри. Некстати вспомнился унитаз, которому она перед выходом из дома перекрыла воду, чтобы стояк не пищал, а уж потом спустила остатки.
– Будем на связи, – Персефона через силу улыбнулась владельцу зала и выбежала на улицу. Точка-Артемис по-прежнему оставалась на месте, и – хвала электричкам – была в двадцати минутах езды.
Парк встретил Персефону сырым шелестом листвы, шорохом гравия под каблуками и призрачным танцем теней, не смеющих сунуться под стерильно-белый свет фонарей.
– Артемис?.. – шёпотом позвала Персефона.
Нет ответа. Лишь шум прибывающего поезда и тихий плеск воды ниже по склону. Чей-то всхлип там же.
– Прости-ите меня, – голос надломленный, почти детский, – и проща…
Стремительная тень пронеслась над плечом Персефоны, едва не сбив её с ног. Человеческий вскрик слился с рычанием двух собак. А может, их было больше. Что она будет делать, если там целая стая, Персефона, включая телефонный фонарик, не придумала. Только не бежать. Надоело уже бегать…
Острый луч света метался по деталям, не в силах охватить всю картину. Бледное испуганное лицо подростка. Раскрытый перочинный ножик в правой руке; царапина на левой полнится кровью. На заднем плане – заросли сухостоя, сносимые прочь яростной битвой. Утробный вой, переходящий в отчаянный скулёж о пощаде. Короткий хруст разгрызенной кости. Тишина.
– Доврага све2…
– Артемис?..
– Перс-сефона?! Откуда… Прош-шу, не с-сейчас. Ребёнка на свет… выведи.
Влажные салфетки одна за другой ложатся на хрупкое запястье подростка. Паренёк в куртке не по размеру, распахнув глаза, смотрит на дело рук своих, будто не сам минуту назад едва не сотворил страшное. Персефона шепчет что-то над раной, обвязывая её чистым платком. Безумное напряжение юного существа, прошедшего по грани над пропастью, находит выход в неудержимых слезах.
– Можно, – Персефона разрешает пареньку выплакаться до конца, принять минуту своей слабости и перерасти её. – Можно…
Потом оба находят Артемиса. Он лежит среди травы лицом в ночное небо, прикрыв глаза, чтоб не пугать никого нечеловеческими зрачками. Того, с кем (или чем) он дрался, не видать, лишь трава неподалёку то ли выжжена, то ли облита чёрным. Чёрная полоса наискось идёт от упрямых губ к высоким скулам охотника.
– Бродит по миру тёмная хтонь3, – цитата стихотворения кого-то из клубных авторов в исполнении брата заставила Персефону вздрогнуть. – Не думает, что на её хищную радость свой ловец найдётся… А пацана надо бы домой вернуть.
– А можно я лучше у друга переночую? Он тут недалеко живёт…
Персефона глянула сквозь ресницы: аура у подростка похожа на полинявший дождевик, со спины изрядно изодранный. Не столько неведомой хищной сущностью, сколько теми, кто зовётся его родителями. Такого грех не доесть в пору Охоты…
– Веди до друга, – голос Артемиса уверенный и почти спокойный. – Проводим.
…Вновь, будто вечность назад, подбирала Персефона подходящую футболку для Артемиса да слушала шум воды в душе. Кстати, уже без писка: брат умудрился что-то подкрутить в «клятой трубе» и тем спас психическое здоровье соседей снизу.
