Анита Феникс
Портрет Моризы
– Здравствуйте, – улыбнулась незнакомка. – Вы меня помните?
Вглядываясь в черты её лица, он чувствовал, что видел её где-то, но узнать никак не мог. Видя его замешательство, девушка добавила:
– Вы были вчера у нас, вам было плохо…
– Синьора Анна! – лицо Эджера просияло. – Ещё раз благодарю за ваш чудотворный компресс!
Девушка явно смутилась и пробормотала:
– Это был не совсем компресс…
– В любом случае, спасибо! Могу я вам купить что-то из этих трав? В знак благодарности. Или не из трав…
– Скажите, а вам не доводилось получать в последнее время старинные украшения в подарок?
Вопрос Анны был до того неожиданным, что Эджер, растерявшись, просто покачал головой.
– Может, подарки от людей, с которыми вы в ссоре или которые вас недолюбливают?
– Нет. И к чему всё это? – художник даже несколько попятился под проницательным взглядом серо-голубых глаз девушки.
Анна воровато огляделась и потянула Эджера в проулок между зданиями, очевидно, опасаясь, что их разговор может быть услышан.
– Понимаете, – продолжила девушка, когда вокруг не осталось лишних ушей, перейдя на полушепот, – то состояние, в котором я вас нашла… то была не болезнь в привычном понимании этого слова. То, что с вами происходит… брат запрещает мне распространяться на подобные теми, но я не могу молчать. Вам грозит смертельная опасность, вы прокляты!
От последнего изречения девушки Эджер пришёл в ещё большее смятение и посмотрел на свою спасительницу совсем другими глазами. «Бедняжка, – подумал он про себя, – такая юная, а уже с помутившимся рассудком».
– Поверье мне, – словно прочитав его мысли, с нажимом произнесла Анна. – Я не один раз наблюдала то, что происходит с вами. Всё начинается с лёгкого недомогания в виде тошноты или головокружения, потом проявляются боли в области контакта. У вас это правая рука! Именно ею вы контактируете с источником проклятья, именно через неё вычерпывается ваша жизненная сила. Вчера я провела над вами обряд, ослабив силу воздействия, но, если вы продолжите контактировать с источником проклятья, оно выпьет вас!
Тут Эджер не выдержал, отшатнулся и, не говоря ни слова, быстрым шагом направился прочь с рынка. Анна кричала ему вслед, просила остановиться, поверить ей, но он не желал слушать бредни умалишённой.
Тонкий червячок сознания, правда, попытался подточить уверенность в том, что боли в правой руке ему лишь почудились, но Эджер шикнул на него, не давая шанса развить мысль. Всё это глупости! Он прекрасно себя чувствует. Словно в опровержение, у Эджера заболел живот, однако и тут быстро нашлось рациональное объяснение – за весь день он ведь ничего не ел!
Прошлое 2.4
Маленькая, потрёпанная временем монетка беззвучно плюхнулась в холщовый мешочек, разложенный на мостовой, и Дью выругался про себя. Ну что за паршивый день! С раннего утра он попрошайничал по всему городу и не набрал даже на самую маленькую и саму дешёвую бутылку забродившей настойки. Вдобавок с час назад небо затянули непроглядные тучи и пошёл дождь. И без того скудные прохожие потянулись по своим сытым норам, лишая Дью всякой надежды на хороший улов. Мужчина, бросивший в его промокший мешочек монету, очевидно, был последним человеком на сегодня, кто вообще пройдёт мимо него.
«И куда это Кьяра запропастилась?» – зло думал Дью, выгребая из мешка скудные подаяния и направляясь в сторону моста. Уже пару дней от нее ни слуху ни духу. Он опросил завсегдатаев подмостья, но никто не видел её с того дня, как они с Дью выпивали вместе. «Небось нашла местечко потеплее и свалила», – бурчал про себя бродяга, еле волоча ноги в размокших, а потом потяжелевших лохмотьях. Как же ему плохо! Такой сильной ломки у него не было, кажется, никогда. Всё внутри жгло огнём, во рту пересохло, и каждый новый вздох ощущался как последний. Внезапно его обострившийся из-за критичного состояния слух уловил звук стекла, опускающегося на каменную мостовую. Бутылка! Может, кто-то не допил или вынес испортившую выпивку?
Со всех ног Дью бросился на звук. Несмотря на то, что день только начинал переходить в вечер, из-за противного дождя видно было плохо, но почти сразу его глаза различили силуэт человека, привалившегося к стене под навесом. Дью тоже юркнул под навес, места под ним хватило бы ещё для пары человек, и, протерев залитые дождём глаза, увидел ту самую вожделенную бутылку. Следом Дью разглядел человека, периодически прикладывавшегося к выпивке. Это тоже была бродяжка, имени её он не знал, но уже видел под мостом. Особенно ярко она запомнилась Дью, когда пару недель назад солнечным днём он нашёл на улице потерянный кем-то кошель, набитый монетами. На радостях Дью пировал два дня. На третий еда и выпивка перестали его удовлетворять, и ему захотелось женщины. Дружок Кьяры на тот момент был ещё в добром здравии, и у Дью не имелось постоянной собутыльницы. Именно тогда он и обратил внимание на одиночку, приютившуюся в паре метров от него и курившую самокрутку.
– Выпить не желаешь? – игриво помахав в воздухе полупустой бутылкой, спросил он у незнакомки. Предложение вызвало живейшую реакцию у пары бездомных, спавших неподалёку, но, поняв, что халява им не светит, они продолжили блаженный сон.
А женщина встала и села рядом. Возраст у таких, как они, определить практически невозможно, да и внешность, в целом, тоже, но Дью она показалась симпатичной для бездомной. Он протянул ей бутылку, отломил кусок булки, целую давать не стал – не хватало, чтобы она его объела. Когда женщина завершила долгой глоток и откусила булку, он положил руку ей на ляжку.
– Потом доешь, – сказал он, заставляя собеседницу отвлечься от трапезы и привлекая к себе.
– Подожди, – остановила его она, – давай не здесь. Я знаю неподалёку заброшенный сарайчик с кучей соломы.
В любое другое время Дью соблазнился бы укромным, тёплый, а главное – мягким спальным местом, но сейчас он был так пьян, что идти вряд ли бы смог, даже если захотел, да ему и тут было хорошо. Поэтому он лишь отрицательно промычал, всё-таки прижимая к себе женщину и пытаясь в лохмотьях нащупать грудь. Внезапно незнакомка с силой отпихнула его и заявила:
– Либо идём со мной, либо ничего не будет! – и, не оборачиваясь, пошла прочь.
Дью, конечно же, и не подумал подняться и пойти за ней. Прикончив всё, что у него имелось, он забылся блаженным пьяным и сытым сном. И вот сейчас, под звук барабанящих по навесу капель, замёрзший и снедаемый ломкой, он сразу её узнал.
– Привет, – поздоровалась женщина, явно тоже узнав его.
– Я тебя тогда угостил! – сходу заявил Дью, уже потянувшись к стоящей возле неё бутылке.
Он ожидал, что она схватит и уберёт, но женщина лишь пожала плечами и подтолкнула бутыль к нему. От вида жидкости, заплескавшейся на дне, у Дью потекли слюнки. Он встал на колени и жадно припал губами к горлышку. Стоило алкоголю потечь по его языку, губам, гортани, и он почувствовал, как всё его существо наполняется счастьем. Спускаясь ниже по пищеводу, жидкость растекалась по его телу теплом и блаженством. Дью буквально выпал из объективной реальности. Однако сквозь пелену счастья он всё же почувствовал некоторое шевеление вокруг своей шеи. Кажется, незнакомка обнимала его. Сейчас Дью было плевать на столь желанные ранее плотские удовольствия с ней. Единственное, чего жаждала плоть, – это пить, пить, пить, пить! Именно в этот умиротворённом состоянии жизнь Дью оборвал массивный камень, с силой опустившийся на его затылок.
Глава 7
Вернувшись домой только под вечер, Эджер привёл в порядок своё рабочее пространство, очистив кисти от следов краски, сменив палитры на чистые, с замиранием сердца он развернул к себе портрет, опасаясь, что труды его работы улетучились с холста, но на этот раз всё было на месте. Художник так и оставил его лицевой стороной к себе и то и дело бросал взгляды, подмечая возможные несовершенства. Нужно сделать морщины на руках Моризы менее явными – лицо он изначально цензурировал, насколько это возможно, не теряя сходства, а вот про руки не подумал.
Даже укладываясь спать, он переставал думать о необходимых правках, а потому, стоило ему провалиться в сон, Эджер очутился за работой перед холстом. Но писал он портрет не статной женщины, а молодого улыбчивого парня, позирующего ему в модном костюме. Из окон мастерской лился мягкий и приятный солнечный свет, на душе у Эджера разливалось счастье. Внезапно парень, ещё секунду назад позировавший с высоко поднятой головой, схватился на неё и рухнул со стула. Эджер подскочил к нему, принялся тормошить, но юноша, очевидно, был мёртв. В ужасе он было бросился к выходу, но задержался глазами на холсте, где рисовал молодого человека, и ноги его подкосились. На картине был изображён он, лежащий на полу со впалыми щеками и, что самое ужасное, вырванными глазами. Тошнота подкатила к самому горлу. В голове осталась одна-единственная мысль – бежать! Прочь, скорее отсюда! Но стоило ему повернуться к двери, как на плечо легла ледяная рука. Эджер, собрав всю волю в кулак, резко крутанулся и… проснулся.
Липкий от пота, взвинченный, с бешено колотящимся сердцем, он сел на кровати, жадно хватая ртом воздух. За четверть века, что он жил на свете, таких правдоподобных кошмаров у него не случалось ни разу. И, несмотря на то что сон кончился, а Эджер оказался в безопасности полумрака мастерской, ощущение тревоги не покидало его. Сердце продолжало колотиться и вдруг пустилось в ещё больший галоп от ощущения чужого присутствия. На периферии зрения Эджер уловил неясное свечение, по спине, словно липкий слизняк, скатилась капелька пота. Медленно, практически оцепенев от ужаса, Эджер заставил себя повернуть голову. Кожа его тут же покрылась мурашками, а в горле застыл вопль ужаса. Ореол зеленоватого света окутывал холст. Портрет на нём был закончен. Одежда, поза и украшения оставались те же, но вот черты лица женщины изменились до неузнаваемости. Лицо было бледным, под глазами зияли чёрные тени, губы искривляла леденящая душу усмешка. Однако самым ужасающим было то, что портрет моргал! С расстояния, разделявшего кровать Эджера и портрет, в полной темноте было сложно утверждать наверняка, но Эджер не сомневался, что видит, как нарисованные веки опускаются и поднимаются. Внезапно половина лица принялась чернеть и удлиняться, и через секунду на него глядело нечто, бывшее наполовину женщиной, наполовину животными с вытянутой мордой и длинным заострённым ухом. Глаза портрета смотрели прямо перед собой, а так как мольберт располагался под углом к кровати, взгляд приходился не на него. Казалось, существо с портрета не видит Эджера, но, стоило тому зашевелиться, как голова повернулась, и одинаково ужасные животный и человеческий глаза пронизывающе вперились в него.
Вопль Эджера захлебнулся в резком движении, сотрясшем верхнюю часть тела. Глаза его резко распахнулись, по ним полоснул яркий дневной свет. Две руки сжимали его плечи, легко потряхивая, а знакомый голос вопрошал:
– Эджер, ты в порядке?
– Жером! – с облегчением выдохнул Эджер, окончательно приходя в себя.
За окном стояло раннее утро, и призраку ночного кошмара было не дотянуться до него сквозь свет дня.
– Что с тобой? – снова спросил Жером, выпуская его плечи из рук и помогая встать с кровати. – Ты же сам меня вчера позвал в гости! Проспал, что ли?
– Да, – смущённо сгребая в охапку повседневную одежду и стаскивая ночную рубаху, повинился художник.
Окончательно проснувшись, он вспомнил, как заходил вчера к старому другу и пригласил посмотреть, как выглядит его разработка в деле, ведь драгоценности на портрете были уже почти дописаны.
Жером с радостью согласился, и друзья договорились, что он зайдёт к девяти. Жером был единственным человеком, у которого имелся ключ от мастерской Эджера на разные непредвиденные случаи.
– Хорошо, что ты пришёл, – выдохнул Эджер, чувствуя, как не до конца успокоившееся сердце отбивает рваный ритм. – Я… эм… работал вчера допоздна и потому проспал.
– Я уж думал, случилось чего, – неловко пожал плечами Жером, – пришёл, стучу, ты не открываешь. Сходил к себе, взял запасной ключ, а ты тут лежишь, зову – не реагируешь. С тобой точно всё хорошо? Какой-то ты бледный в последнее время.
Эджер только отмахнулся и, закончив с переодеванием, повёл друга к недописанному портрету.
Жером тут же принялся восхищаться искусной живописью друга, нахваливать драгоценные камни, казавшиеся живыми. Эджер же смотрел на портрет мельком – невзирая на то, что картина выглядела вполне обычно, художник не мог избавиться от образа из сна. При каждом новом взгляде на портрет он в первые мгновения видел перекошенное полузвериное лицо.
– Нет, что-то ты совсем плох, дружище, – вдруг настороженно изрёк Жером, внимательно вглядываясь в лицо друга. – Может, лекарю покажешься? Тебе теперь это по средствам.
– Да нет, – отмахнулся Эджер, – сейчас портрет закончу, и полегчает, я уверен. Отметим с тобой это дело в ресторане, и вот тогда, дорогой Жером, я наконец прославлюсь и заживу по-настоящему!
Друзья ещё немного помечтали, построили планы, как откроют общую лавку в центре. Мориза пришла через четверть часа после ухода Жерома. Эджер, всегда воспринимавший каждый её визит как пополнение своего бюджета, впервые не испытал радости. Ему ужасно захотелось поскорее закончить портрет и больше с ней не встречаться. Однако он погнал прочь от себя такие мысли! Наоборот, он должен ратовать за то, чтобы она заказала у него новые портреты и порекомендовала друзьям. Всё эта полоумная на рынке наговорила ему небылиц, из-за которых теперь снятся кошмары. Некстати Эджер снова чувствовал себя скверно. Правая рука отзывалась болью практически после каждого движения кистью. Его мутило, но Эджер превозмогал слабость и продолжал писать. Ему придавал сил тот факт, что портрет был почти закончен, скорее всего, завтра он завершит работу и получит своё вознаграждение. Он постарался написать как можно больше и в конце сеанса мог сообщить Моризе, что завтра, по его разумению, портрет будет готов.
– Прекрасно! – воодушевилась она с небывалой прежде эмоциональностью.
– Только завтра забрать его ещё не получится, краска должна просохнуть как следует.
– Это ничего, – махнула рукой она и тут же протянула Эджеру мешочек с деньгами, – спасибо вам за такую быструю работу! Я буду всем знакомым рекомендовать вас как превосходного портретиста! На том они распрощались.
Весь оставшийся день Эджер провёл, склонившись над ржавым помойным ведром. Его рвало, живот истязали невыносимые рези. Так плохо ему, пожалуй, не было, даже когда он в особенно неудачном месяце остался без гроша и, чтобы не помереть от голода, зажарил пойманную в мастерской крысу. Тогда после пары промываний, когда желудок очистился, ему полегчало, а сейчас просвета не было. Становилось всё хуже. Теперь он был обеими руками «за» то, чтобы обратиться к лекарю, но и до ближайшего ему было просто не дойти. Свернувшись калачиком на полу возле своей кровати, Эджер невольно вспоминал слова Анны, сказанные ему полушёпотом на рынке. Теперь он, кажется, готов был поверить в проклятье. Хотя рациональная часть рассудка до последнего противилась, убеждая, что он просто подхватил где-то заразу.
