Андрей Сметанкин
«Я помню чудное мгновенье», или Александр Пушкин
Посвящается Элле Картошкиной
© Андрей Сметанкин, 2021
ISBN 978-5-0053-5977-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРИТЧИ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Как говорят мудрые и терпеливые люди:
«Если хочешь кого-то обидеть, то посчитай до ста, если хочешь кого-то ударить, посчитай до тысячи, если хочешь кому-то сделать больно, посчитай до миллиона».
И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:
«Один путник в сердце тяжёлого изнурительного пути встретил редкий источник чистой воды. Человек наклонился, вдоволь утолил свою жажду и затем углубил дно, укрепил и украсил камнями берега, очистил воды от грязи и сора. А после, с лёгкой душой продолжая свой путь, благодарил небо и родник за усладу и отдохновение.
Время спустя, другой путник устало опустился на колени перед родником и также утолил свою жажду. Уходя, он побросал в воду все прибрежные камни, замутил воду, плюнул в источник и пошёл по свету с известием о том, какая гадкая и горькая здесь вода, что и отравиться можно. И многие люди поверили ему, сами не видя этого родника, не испив его малой капли…»
И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:
«Один зрелый человек разворошил муравейник и стал глумиться над беззащитными муравьями. К нему подошёл старик и спросил:
– Уважаемый, что ты делаешь? В чём несчастные муравьи провинились пред тобой?
– Они съели мой хлеб, – ответил сердито человек, – который я заработал за три дня.
– Хорошо, – сказал на это старик, – я тоже заработал хлеб, но за месяц, и он от этого не стал хуже твоего, уважаемый. Я готов отдать его тебе и выкупить муравьёв за одну золотую монету – моё единственное богатство, не считая чести и достоинства, здоровья и жизни?!
– Конечно! – охотно согласился человек. – Старик, я благосклонно принимаю твои дары и благородно прощаю муравьёв!
Человек взял хлеб и деньги от старика и ушёл, посмеиваясь над последним, принимая его за блаженного, искренно полагая, что сам ничего дурного не совершил. Эка невидаль, подумаешь, обидел там каких-то муравьёв?!
Старик же сразу принялся восстанавливать муравейник. Каждый день ухаживал за ним, и муравейник возродился – стал лучше прежнего. Пожилой человек всегда делился с муравьями своим хлебом, не ожидая никакой благодарности от этих мелких божьих тварей, и общался с ними, как с родными людьми.
Когда же старик умер, а его похоронили по законам веры, и тело предали земле, то вскоре со всех нор и щелей полезли муравьи. Каждый из них нёс по золотой монете. Муравьи спешили к могиле старика и обкладывали золотом свежий надгробный холмик. И золота получилось столько, что вырос целый золотой холм…»
И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:
«В далёких джунглях жили три мудрые обезьяны. Их мудрость была далеко известна. К ним за помощью и советом приходили и животные дикого леса, и люди, живущие в джунглях и за их пределами. И каждая просьба, каждый вопрос не оставалась без внимания, не оставался без ответа.
Однажды утром к ним пришёл ребёнок спросил у трёх мудрых обезьян, почему светит солнце. Долго думали обезьяны. Уже солнце скатилось с зенита и поспешило к югу.
Только вопрос остался без ответа.
Тогда одна из обезьян закрыла себе глаза, как бы давая понять, я всё слышу, но ничего не вижу и потому ничего верного сказать
не могу. Другая обезьяна закрыла себе уши, как бы давая понять, я всё вижу, но не слышу вопроса, и потому ничего верного сказать не могу. Третья обезьяна, посмотрев на своих подруг, и закрыла себе рот, как бы давая понять, я всё вижу и слышу, но, увы, ничего верного сказать не могу.
Подождал-подождал ребёнок, искренно надеясь, что мудрые обезьяны найдут-таки верный ответ и порадуют своей мудростью. Но не дождался. Ближе к закату он покинул трёх мудрецов, вышел из джунглей и оказался на берегу океана. Каждый вечер солнце опускалось в океан, чтобы утром снова взойти и порадовать теплом и светом окружающий мир.
– Солнце светит потому, что оно любит, – сказал ребёнок, вскинул руки и взмахнул ими, как двумя крылами.
Он маленьким лучиком вернулся к затихающему огненному диску, и всё погрузилось во мрак…»
И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:
«В одном городе жил поэт. По ночам он писал стихи, а по утрам ходил по улицам города и читал горожанам свои поэтические строки. Только горожане были заняты собст-
венными делами и ничего не видели дальше личных или семейных проблем, чем и ограничивались их интересы и окружение.
Поэт же щедро делился с горожанами теплом своей души, своей любовью к людям, ничего не требуя взамен. Он желал лишь одного, чтобы его выслушали. Только люди, обложенные красными флажками сиюминутных дел и загнанные в ловушки повседневной суеты, не понимали его и не замечали. И потому они гнали от себя поэта, как надоедливую муху, от которой надо избавиться. Люди иногда равнодушно проходили мимо его творчества, Иногда били его словами и руками, искренно полагая, что поэт ниже их достоинства.
Тогда поэт уходил из города в горы, где читал свои стихи, обращаясь к лесу, небу и солнцу. И когда он читал свои стихи, то на голос его речи выходили из леса и слетались со всей округи звери и птицы. Заслышав первые строки, уходили тучи, и спадала жара, прекращался дождь и снегопад, утихали буря и землетрясение. Силой своего поэтического слова поэт передвигал камни и скалы и силой мысли пробивал дорогу для нового ручья.
Но проходило время, стихи иссякали, день клонился к закату, и поэт к вечеру возвращался в город, чтобы поутру снова выйти к горожанам и читать им свои стихи. Он продолжал дарить свою душу, её тепло и мудрость, её свет и любовь, которые никому не были нужны в этом городе…»
И ещё говорят мудрые и терпеливые люди:
«В один тёмный сарай привели слона и оставили там. После пригласили трёх мудрецов, которые никогда не видели слона и не знали, кто это или что это? Мудрецов также привели в этот тёмный сарай и там оставили на некоторое время: одного – у хобота, другого – у бивня, третьего – у хвоста. Когда же мудрецов вывели на свет и спросили, что такое слон, то первый ответил, что это – труба, второй – рог, третий – верёвка…»
Такие мысли были навеяны вместо предисловия. Пусть читатель сам размышляет над этой головоломкой и расставляет правильные и нужные акценты.
Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
24.09. 2015.
ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ПОЭТА
Ответное письмо
Уехал Дельвиг, друг прекрасный,
Союзник шалостей лицейских,
Судья невежеству бесстрастный,
Гроза жандармов, полицейских.
И снова я остался с няней,
Где одиночество поэта,
По существу моих признаний,
Лишь в пустоте двора и света.
Да что мне свет? Там всё мне скучно —
Поговорить там не с кем толком,
А здесь метель взывает звучно,
Шагая властно по просёлкам…
Пришло письмо от Воронцовой,
И вот сижу я перед печью —
Не откажусь от встречи новой,
Хоть и побьют меня картечью.
Я помню всё: и берег моря,
И камень тот, где мы сидели
И волны слушали, им вторя, —
Волнами сами быть хотели.
Что ныне пишет Воронцова?
О, как мне дорог почерк милый,
Знакомо перстня впечатленье
Сейчас душе моей унылой,
Коль надо сжечь письмо без гнева.
Сгорит в огне пусть без обиды —
Так Муза дней поёт мне слева,
А справа Пан ворчит побитый.
Елизавета попросила,
Как в прошлый раз, всё уничтожить.
Огонь, чудовищная сила,
Сумеет сжечь и приумножить
Мои печали и страданья
По мне утраченной свободе.
Настало время увяданья?
Мне двадцать шесть! Тружусь я в поте
Для сердца горестной отчизны
И для народа, что бесправный.
Зачем меня винить в софизме,
Моя печаль, мой недруг равный?
Но надо сжечь сейчас до буквы
И не оставить даже точки —
В огне сгорят и «фетр» пухлый
И «зла» забавные крючочки.
Пока ж на краткое мгновенье
Запечатлеть письмо желаю —
Великий шторм и дуновенье,
Я то дрожу, а то пылаю!
Вот сверху вниз рука бросает
Бумажный лист в огонь шумящий,
И лист трагично зависает —
Так устрашает зной палящий…
Огонь безумствует всё пуще,
Ему всё мало этой жертвы —
Я слышу гнев его ревущий
И вижу тягостные жерла.
Я отхожу – мне рядом страшно,
А он следит за мной коварно…
Иль провести мне вечер брашно,
Иль с листом сгореть мне парно?!
Вот страх прошёл. Вернулась няня
И у печи закрыла дверцу —
Пришла, как солнце, без обмана,
И в тишине согрела сердце
Своей бесхитростной любовью,
Как было это в давнем детстве,
Когда дышалось свежей кровью
И был я с радостью в соседстве.
Она накрыла вскоре ужин,
А после спела о Салтане,
И мне пришло, что людям нужен,
Дух стихотворца не устанет.
Ещё объемлет всю планету,
Войдёт в открытые пределы
И, уподобившись рассвету,
Во все концы направит стрелы
Великодушья и признанья
Всех человеческих явлений,
Своих надежд и упованья.
А мир пробудится от лени,
И, сбросив наземь цепи рабства,
Освободившейся душой
Построит храм земного братства
И заживёт большой семьёй.
Окончен ужин, убирает
Слезу с лица моя Арина,
Затем посуду и вздыхает —
Страдает, словно мать за сына.
Ах, няня, чистое сознанье,
Моих трудов товарищ верный,
Оставь в ночи своё страданье —
Я пред тобой всегда примерный.
Ведь ты не царь, чтоб мне склоняться,
Но добрый бог моей судьбины —
Нельзя без творчества слоняться,
Пока пенаты столь терпимы.
Не оседлать ли мне Пегаса,
Придти к Парнасскому владыке,
Очаровать свободой гласа?
Пусть зрелый слог звучит на стыке
Земных эпох и вдохновений,
Как справедливости радетель,
И шаг грядущих поколений,
Чему талант живой свидетель.
Она ушла, моя старушка,
И я в ночи один остался.
Так выпьем, что ли? Где же кружка?!
Лишь смех совы в ночи раздался…
Вернулся мыслей к Воронцовой,
Бумагу взял, перо, чернила
И стал писать я образцовой
Своё послание ревниво…
Что ревновать? Что пользы в этом?
Я лишь ревную от печали,
Что и в конце служить поэтом
Всё так же трудно, как в начале,
Когда свой первый слог свершаешь
Иль говоришь под солнцем слово, —
Одну любовь ты только знаешь
И ничего на сердце злого…
«Всё в жертву памяти я брошу —
И голос лиры вдохновенной,
Своих стихов былую ношу
И горечь плоти воспаленной,
И трепет ревности минувшей,
И мрак холодного изгнанья,
Меня надеждой обманувший,
Что обрету твоё признанье.
Ты, красота желанных мыслей
И мщенья бурное стремленье,
Даруй покой небесных высей
И поэтическое рвенье
И забери моё страданье,
И надели меня отрадой —
Прими печати воздаяний,
И это станет мне наградой.
Ты мне пиши, как можно чаще,
Не оставляй меня в унынье —
Другой любви не ведал слаще
И здесь не ведаю поныне.
Моей души лишь ты хранитель,
Тебе одной я доверяю —
Ты мой спаситель, избавитель
И верный путь к земному раю:
Душой стремлюсь, по жизни зная,
В разлуке горестно скучаю
И, на взаимность уповая,
Тобой живу, в мечтах – летаю!»
06.11. 011 – 09.09. 2015
Я помню чудное мгновенье, или Александр Пушкин
И вот однажды, в летний вечер,
Когда стояла благодать,
Я приказал запрячь лошадку —
К себе соседи стали звать.
Давно я не был у знакомых,
Уже забылись вечера,
И не ласкала кровь мне душу,
Как будто умер я вчера.
Пора, пора, пора мне ехать —
Трястись под чарами луны,
Чтоб вновь услышать разговоры
О мрачном будущем страны.
В Тригорском вновь увидел Анну —
Нашёл её в кругу друзей,
Та озаряла скучный раут —
Была прекрасней и мудрей.
Впервые встретил в Петербурге —
Был у Оленина в гостях, —
И вот сегодня выпал случай
С улыбкой тихой на устах
Увидев снова, я смутился
И поклонился резко ей,
Держа в руках большую книгу;
Поднялся шум среди гостей.
«Приехал Пушкин!» – зашумели
И все воззрились на меня.
Я ж к слугам тихо обратился,
Чтоб те прибавили огня.
Рукой огладив чёрный бархат,
Открыл же книгу и затих —
Открылись ножки и головки,
Что на полях венчали стих.
«Принёс я книгу для хозяйки, —
Проговорил, – и в этом суть!»
И тотчас гости обступили —
Поэму вынес я на суд.
Я встал привычно у камина,
Щадя внимание гостей,
«Цыганы» стал читать напевно —
Таких не знали новостей.
И некий дух гостей обуял —
Сидели люди, присмирев.
Моя же речь рекой свободной,
Текла в сердца, волнуя нерв.
И каждый видел пред собою
Моих цыган, каков закон
И жизнь, свободную, как песня, —
Ей не придумашь загон.
Слова кружилась в вечном танце,
Алели каплей на ноже
И тихо к западу клонились,
Чтоб стать легендою уже.
Но вот уста мои сомкнулись,
И наступила тишина,
А в тишине трещали свечи;
Мне поднесли бокал вина.
И после Анна нежно спела
Венецианскую же ночь,
Пленила дух, что растерялся.
Собрался встать – убраться прочь
Иль поцеловать при всех особу,
В душе приветствуя слепца,
Умом картину всю представив
От первой ноты до конца,
Как ночь весенняя дышала
Той огневою красотой,
И тихо Брента протекала
Под серебристою луной.
(Когда писал письмо Плетнёву,
Просил Козлова поощрить
И сообщить, что эта песня
Сумела сказку подарить!
Ещё просил сказать открыто,
Что ныне слушал всей душой,
Как обаятельная дама
Открыла песней мир большой.)
Растаял вечер, ночь вступила,
И гости чинно разошлись…
Она и я искали встречи —
Как нам исправить нашу жизнь?
…Минули дни, мы повстречались —
Подруга общая свела.
Постриг я ровно бакенбарды:
Да увенчаются дела!
А после ужина – прогулка
В мою докучную тюрьму.
Встречай, постылая берлога,
Её же свет, мою же тьму!
Была чудесною погода,
Сверчки трещали под луной,
И аромат полей тревожил…
А в голове – туман густой…
Какая чудная обитель
Тот мир, в котором мы живём!
Вдвоём гуляли по аллеям,
Смеялись весело вдвоём.
Тогда шутил я без сарказма
И обходился без острот,
Душа и сердце ликовали:
Случился в мыслях поворот!
Был добродушным и любезным,
Чем гостью сильно удивил —
Я не назвал луну глупышкой,
Но красотою объявил,
Когда собою освещает
В ночи прекрасное лицо,
Тогда ничто не замечает,
Как время катит колесом.
Тут Анне быстро подал руку
И что есть духу побежал —
И побежал я скоро, быстро —
Амур сразил бы наповал.
Не вынес бы такой награды,
Земного счастья за труды —
За школу дней моих суровых
И вдохновение груди.
Шесть лет нечаянной разлуки
Чредой прошли, как час один.
И наша встреча состоялась!
К чему душевный карантин?!
Душе настало пробужденье
От тягот мелочных обид —
Вернулось сердцу вдохновенье,
И дух во мраке не скорбит!
Забилось сердце в упоенье,
И для него воскресли вновь
Былые лица и картины,
И жизнь, и слёзы, и любовь…
…Глубокой ночью я вернулся
В своё докучное село,
Засел за стол, перо – в чернила,
Когда свиданье увлекло.
Так увлекло теченьем чувства,
Что без помарок набросал:
«Я помню чудное мгновенье…» —
И мысли к сердцу привязал…
И вот настал день расставанья,
В Тригорском снова был обед —
Все провожали Анну в Ригу…
Останусь вновь один средь бед…
В июле вышел мой Онегин,
А девятнадцатого дня
Я подарил радушно книгу —
Глава лишь первая одна.
Нашла листок, как знак прощанья,
Средь неразрезанных страниц,
Что Анна Керн собралась спрятать.
Как спрячешь чайку средь синиц?!
Смотрел в глаза ей слишком долго,
А после выхватил листок,
И отдавать мне не хотелось —
Здесь был конец и мой исток.
Смешалось всё в моём сознанье —
Печаль и радость, всё одно:
«Я помню чудное мгновенье…»
Минули дни, и где оно?
Холодный страх обуял душу —
Страшился Анну потерять:
Недолго мне писать осталось,
Поля рисунками марать…
Меня насилу убедили
Вернуть чудесные стихи…
Я тихо просьбе улыбнулся —
Сегодня плакать не с руки.
Негоже плакать мне, мужчине, —
Давно на беды не пенял.
Молчи, возвышенная дама.
Судьбу нельзя сложить в пенал…
«Тебя я больше не увижу…» —
Сказали оба без слезы,
Друг другу мы подали руки…
Расстались в небе две звезды…
…Хоть не мила мне прелесть ночи,
Теперь гуляю по ночам —
Гуляю там, где мы гуляли, —
Краса всё грезится очам.
А сердце плачет, сердце ноет,
И я твержу: ты здесь была!
И на столе ласкаю камень;
Споткнулась пятого числа…
Ласкаю ветвь гелиотропа,
Пишу под ним свои стихи —
Они слагаются дыханьем,
И, как дыхание, легки…
Болел я долго милым чувством
И по аллеям всё бродил,
Переживал и волновался,
И чувство светлое родил.
Семь длинных писем, семь посланий
Я на французском языке
Вдогонку женщине отправил
Печатью перстня на руке.
Я покорился, преклонился
Пред вдохновенной красотой —
Назвал, волнуясь, «чудотворной»
И красоту воспел строкой.
Мелькнуло робкое виденье…
Как мне почувствовать его?
«Я помню чудное мгновенье…» —
Оно дороже мне всего!
15/04 – 08.09. 2015
