Андрей Саломатов
Синдром Кандинского

– Открой шкатулку, – дрогнувшим голосом попросила Елена Александровна.

Антон вначале посмотрел на нее, затем на присутствующих. У всех на лицах было написано одно и то же – а именно любопытство.

– Ну, попробуйте, – нетерпеливо сказала Наташа, которая так и осталась стоять рядом.

Антон внимательно осмотрел шкатулку, затем попытался поднять крышку, но та не поддалась. Тогда он провел пальцем по внутренней стороне бронзового вензеля, украшавшего купол шкатулки, и услышал характерный щелчок.

– Получилось! – вскрикнула на другом конце стола Ниночка.

– Ну вот, – облегченно вздохнула Елена Александровна. – Это твоя шкатулка, Антон. Только ты и я знаем, как она открывается. Саша сегодня два часа пытался понять секрет замка, и у него ничего не вышло. Это твоя шкатулка, – повторила она. – Открой ее и прочти письмо.

Неожиданно Антона охватило беспокойство и страх, как будто он, не желая того, соприкоснулся с чем-то невидимым, но реальным на ощупь. Подобное состояние мистического страха он испытывал всего лишь раз в жизни, когда после гибели друга он встретил его на пустынной проселочной дороге, недалеко от подмосковного поселка, где они снимали дачу. Тот появился ниоткуда, несколько минут молча стоял и смотрел на Антона, а потом так же неожиданно растворился в воздухе. На месте, где он исчез, Антон обнаружил пятак, но не поднял его. Потом жалел. Ему сказали, что пятак надо было продырявить и повесить на шею, что, мол, амулеты, подаренные покойниками, надежно охраняют человека от несчастных случаев.

В шкатулке оказался лишь пожелтевший от времени лист бумаги, сложенный вчетверо. Волнуясь, Антон развернул его и прочел небольшое письмо, написанное бледными фиолетовыми чернилами:

«К сожалению, я не знаю, как меня назовут в моей следующей жизни, но это и не важно. Я буду обращаться к тебе по-свойски – дорогой.

Дорогой мой, я оставил после себя большое количество незавершенной работы. Мне бы хотелось, чтобы ты ознакомился с моим архивом, и, надеюсь, у тебя появится желание продолжить то, что я начал и не закончил из-за нехватки времени. Все интересные идеи и мысли, которые ты обнаружишь в моих записях, по праву принадлежат тебе. Надеюсь, ты будешь порядочным человеком и тем самым приблизишь момент нашего с тобой освобождения от этой бесконечной жизни. Откровенно говоря, я (что же говорить о тебе?) почувствовал некоторую усталость от жизни. Эта бесконечная вереница дней, скучный быт, мелкие дрязги, необходимость таскать и обихаживать собственное изношенное тело – все это надоело мне. Свою программу я выполнил, а потому ухожу с легким сердцем.

Надеюсь, мне и на этот раз повезло с внешностью – я не урод. А то ведь это часто ожесточает человека, отвлекает от главного, и он всю свою жизнь тратит на то, чтобы доказать двум-трем курицам и нескольким болванам, что воду пьют не с лица, а из стакана.

Да, будь добр, позаботься о наших детях.

30 августа 1955 г.»

Антон закончил читать, но продолжал смотреть на листок, желая оттянуть продолжение безумного разговора, которое должно было последовать за прочтением. Письмо показалось ему надуманным, неискренним и наглым, особенно последняя фраза. «Паразит, – с досадой подумал он, – “…о наших детях!” Это я должен позаботиться об этом жлобе – его сыне».

– Я прочитал. Ну и что? – с улыбкой спросил Антон.

Сидящие за столом оживились. Александр, делая вид, что все это его совершенно не интересует и он лишь выполняет странную прихоть матери, глядя в тарелку, принялся довольно громко есть. Ниночка зашептала на ухо своей полной соседке, которую представили Антону, но он успел позабыть, кем она приходится хозяйке дома. А Антон обвел всех присутствующих взглядом, а затем, обращаясь к Елене Александровне, сказал:

– Вы знаете, я когда-то тоже верил, да и сейчас немного верю, в переселение душ. Когда-то даже увлекался буддизмом, мне симпатичны некоторые его положения, я знаком с доктриной «освобождения», но нельзя же понимать все буквально.

Александр поперхнулся, положил вилку на стол и с удивлением посмотрел на Антона.

– Это что-то новенькое, – сказал он. – Как же это можно, голубчик, верить в переселение душ и понимать это не буквально?

– Не называй отца голубчиком, – строго сказала Елена Александровна.

– Прости, мама, – ответил Александр и снова принялся за салат.

– Почему ты просишь прощения у меня? – возмущенно спросила она. – Разве ты меня назвал голубчиком?

– Простите, папа, – с полным ртом проговорил Александр и не без сарказма пообещал: – Я больше не буду.

– Я, может, что-то не так сказал, – обиделся Антон. – Я не напрашивался к вам сюда. Вы сами… – начал он и не договорил. Наташа быстро подошла к нему сзади, положила руку на плечо и, наклонившись, прошептала на ухо:

– Тихо, тихо. Вы обещали не обижать маму. Поужинайте с нами, а потом уйдете. А ты, пожалуйста, помолчи, – обратилась она к Александру. – Ешь свой салат и не мешай нам разговаривать с папочкой.

– Правильно, Наташа. Поухаживай за отцом, – сказала Елена Александровна. – Он стесняется, а мы болтаем и не даем ему поесть.

За столом опять воцарилось молчание. Наташа наполнила тарелку Антона всевозможными закусками и, словно лакей, осталась стоять у него за спиной. А Елена Александровна, немного подумав, медленно проговорила:

– Тебя никто здесь не хотел обидеть, Антон. Не думай, что мы просто решили посмеяться над тобой. Ты оставил мне такое завещание, и я всего лишь исполняю твою волю, не больше.

– Не я оставил, – не донеся вилку до рта, ответил Антон.

– Ты, – уверенно сказала Елена Александровна, и от этой уверенности у Антона по спине пробежал холодок. Чем-то потусторонним повеяло на него, словно бы старуха говорила из-за невидимого, но непреодолимого барьера, отделяющего материальный мир комнаты с накрытым столом от его астральной копии. На мгновение ему даже показалось, будто он видит через старуху стену и часть окна, которое она загораживала собой, и некоторое время он сидел, не смея еще раз взглянуть на хозяйку, напуганный мимолетным видением. Но Наташа вывела его из этого состояния. Она обняла его за плечи и ласково сказала:

– Ешьте, папочка, ешьте. Сытому человеку легче примириться с чудом, у него шарики медленно вращаются.

Ужин прошел почти в полном молчании, и все было бы хорошо, если бы Антон постоянно не ощущал на себе жадный взгляд Елены Александровны. Она смотрела на него, как смотрят в минуту тяжких душевных потрясений в церкви на образа – с надеждой и мистическим обожанием в ожидании чуда, хотя для нее это чудо уже свершилось.

Посреди ужина большие старинные напольные часы с сияющим и круглым, как солнце, маятником вдруг басом пробили одиннадцать часов. Пока они били, все сидели замерев, словно этот медный бой имел еще какой-то смысл, зашифрованный в высоте и интонации звука.

Насытившись, Антон промокнул губы салфеткой, откинулся на спинку стула и оглядел комнату.

– А кем был ваш муж? – наконец обратился он к хозяйке дома.

Не отрывая от него взгляда, она впервые за весь вечер улыбнулась и сказала:

– Ты должен знать это. Попытайся вспомнить.

– Военным моряком, – не задумываясь, ответил Антон, и Елена Александровна с победным видом оглядела своих домочадцев. – Что, я угадал? – спросил Антон, будучи уверенным, что так оно и есть.

– Вам бы, папа, на улице судьбу предсказывать, – усмехнулся Александр. – Угадывают, это когда не знают и случайно попадают в точку. В одном углу висит рында, в другом – компас. А на письменном столе – фотография человека в морской форме, Шерлок Холмс.

– Александр! – прикрикнула на него Елена Александровна.

– Он у меня точно сегодня дождется, – поддержала ее Наташа, но Антона этот очередной выпад строптивого «сына» нисколько не задел. Наоборот, у него появилось желание позлить мешковатого сорокалетнего зануду, и он с улыбкой сказал:

– Только из уважения к вашему возрасту я не стану сегодня наказывать вас, Шурик.

– Ну вот, он уже и хамить начал, – раздраженно произнес Александр и, уткнувшись в тарелку, пробурчал: – Наелся, развалился, теперь можно и…

– Если ты скажешь еще хотя бы одно слово, – перебила его Елена Александровна, – я прогоню тебя. Не обращай на него внимания, Антон. Лучше расскажи о себе. Кто ты, чем занимаешься, как живешь? Ты женат?

– Трудно сказать, – усмехнулся Антон. – Вы знаете, мне не хочется о себе рассказывать: боюсь, напугаю. Только не подумайте, что я грабитель или убийца. Просто есть вещи, о которых не стоит распространяться в незнакомой компании – не так поймут.

– Ну хотя бы в общих чертах, – сказала Наташа.

– В общих? Две недели назад от меня ушла жена, – сказал Антон. – Это вам интересно? Честное слово, мне нечего рассказывать. Я прожил такую же неинтересную, как и все мы, жизнь.

– Вы о себе, пожалуйста, – не удержался Александр. – По вашему виду не скажешь, что вы прожили неинтересную жизнь.

– А почему она от тебя ушла? – поинтересовалась Елена Александровна.

– Долго объяснять, – немного подумав, начал Антон. – Мне вообще кажется, что женщины любят не человека, с которым живут, а то, что они могут от него получить. Это определенный набор благ и удовольствий. Если нет полного комплекта, женщина ищет себе другого спутника жизни, который может ей все это обеспечить. Вы меня простите, конечно, но многим женщинам нужен не человек, а граммофон с одной пластинкой, который в нужный момент кричал бы: «Люблю, люблю!»

– Теперь понятно, почему она от вас ушла, – тихо проговорила Наташа.

– Я знаю одного человека, который все время жаловался на то же самое, – продолжая жевать, сказал Александр. – Он может выпить два литра водки, но ни одна из его жен почему-то не оценила таких феноменальных способностей. Правда, сейчас он нашел какую-то бабу, они целыми днями вместе хлещут водку. На что – непонятно. Наверное, я ограниченный человек: работаю, кормлю семью, а после работы занимаюсь любимым делом. Мне совершенно непонятны ваши проблемы.

– Да, Саша у нас очень красивые портреты пишет, – не без гордости сказала Елена Александровна. – По фотографии. – Она показала на стену, где висели три тщательно вылизанных, откровенно дилетантских портрета.

– Вообще-то по фотографии пишут только генсеков и покойников, – улыбнувшись, сказал Антон и как можно дружелюбнее спросил: – И давно вы занимаетесь живописью?

– Двадцать пять лет, – ответил Александр. – Это всего лишь хобби, я ни на что не претендую.

– Двадцать пять?! – чему-то обрадовался Антон. – Знаете историю про Будду, который встретил в лесу старого йога? Он остановился и спросил у отшельника, сколько лет тот провел в своей хижине. «Двадцать пять», – ответил йог. «И чего же вы достигли за столько лет?» – спросил Будда. «Я могу перейти реку прямо по воде», – гордо ответил отшельник. «Бедняга, – с жалостью сказал Будда. – Неужели вы на это потратили столько времени? Паромщик взял бы с вас за переправу всего один обол». Это так, к слову пришлось, – сказал Антон. – А вообще-то мне пора. Уже поздно, мне добираться еще час, а может, и больше. Я даже не знаю, найду ли свой дом.

– Антон, никуда я тебя не отпущу! – испуганно воскликнула Елена Александровна. – Переночуешь здесь, а завтра, если захочешь, уйдешь. Я заранее постелила тебе в твоем кабинете. Неужели тебе неинтересно после стольких лет вернуться в свой кабинет, посидеть за своим письменным столом?

Немного поразмыслив, Антон медленно проговорил:

– Интересно, конечно… Хорошо. Я остаюсь.

– Спасибо, Антон, – поблагодарила Елена Александровна. – Если ты устал – а я вижу, ты устал, – можешь подняться к себе. Наташа, проводи отца наверх, в кабинет.

Антон действительно чувствовал себя совершенно разбитым и с облегчением вздохнул, когда узнал, что возвращаться не надо. Его даже перестала смущать странная роль, и он поблагодарил судьбу за то, что она привела его в нужный час к этому дому.

– Спокойной ночи, – сказал он, обращаясь ко всем.

– Каждый выбирает себе веру по образу и подобию своему, – запоздало наставил его Александр. – Ваша циничность очень идет вам.

– Ты мне испортил весь вечер, – устало, с обидой сказала Елена Александровна и покачала головой. – Саша, Саша…

– К чему здесь вера, не понял, но я сдаюсь, – повернувшись к Александру, рассмеялся Антон и поднял обе руки вверх.

Наташа шла впереди, освещая деревянные ступени толстой восковой свечой в тяжелом бронзовом подсвечнике. Доски противно скрипели у них под ногами, отсветы пламени скользили по глазурованным бокам цветочных горшков, развешанных по стенам, тени метались по лестнице, как живые, и, слово крысы, забивались под ступеньки.

– Как вы думаете, – начал Антон, – ваша мама действительно верит в то, что я ее бывший муж?

– А вы считаете, что она перед вами дурочку ломает? – спросила Наташа.

– Ну… чего от скуки не сделаешь. И не такие спектакли устраивают. Хотя что я вас спрашиваю? Вы же участница, лицо заинтересованное.

– За много лет, что я прожила в этом доме, здесь побывал только один посторонний человек, и тот участковый милиционер. Зато в назначенный день и час появились вы. Совпадение? Может быть. Как я к этому отношусь, я говорить не буду. Мама много лет ждала вас и дождалась, остальное меня не касается.

Они вошли в темную просторную комнату, и Наташа поставила свечу на письменный стол.

– Вот ваш кабинет, папа. Можете располагаться. Уже поздно. Завтракаем мы в девять, но вы можете спать сколько захотите, вас никто будить не станет.

– А я рад, что попал к вам, – неожиданно признался Антон и поставил кейс к стене.

– Я рада, что вы рады, – ответила Наташа.

– А что, света, кроме свечей, здесь нет? – разглядывая комнату, поинтересовался Антон.

– Есть. Но в те времена, когда вы здесь жили, его еще не было. Поэтому мама просила не включать электричество. А сейчас ложитесь спать. Кабинет посмотрите завтра. – Она неслышно вышла и закрыла за собой дверь.

В полумраке кабинет покойного хозяина дома имел вид капитанской каюты какого-нибудь парусного судна времен Христофора Колумба. Рядом с массивным двухтумбовым письменным столом со львами на филенках стоял огромный, похожий на орган, книжный шкаф. Внутри шкафа за темным стеклом поблескивали почерневшим золотом корешки старинных книг. Слева на стене висел древний бронзовый барометр в черной полированной оправе из какого-то благородного дерева. Старинные карты были убраны в тяжелые дубовые рамы, а на открытых полках стояли высушенные экзотические обитатели южных морей. И даже лампа над головой напоминала по форме кормовой фонарь военного фрегата, бороздившего моря лет триста – четыреста назад.

Диван, на котором Антону предстояло провести ночь, был узким и жестким, а накрахмаленное белье пахло чистотой и морем. Антон разулся, потянулся было за кейсом, собираясь сделать себе укол, но тут внизу снова зловеще забили часы, и он от неожиданности отдернул руку, да так и застыл в напряженной позе, пока не пробило двенадцать ударов.

– Чертовы часы, – прошептал он, – по идее, сейчас должна открыться дверь и войти старуха.

Едва он это проговорил, как в дверь постучали, затем она медленно, с тихим скрипом отворилась, и в комнату тяжело вошла хозяйка дома в длинном, до пят, белом платье, которое висело на ней, как на вешалке. На голове у нее была такая же белая широкополая шляпа с мертвым, помятым букетиком на полях. В руках она держала костяной веер и от волнения постукивала им по ладони, словно кастаньетами. Вид у хозяйки дома был более чем музейным, и только горящий взгляд говорил о том, что она из этого мира.

– Это я, Антон, – прошептала Елена Александровна. – Ради бога, извини за то, что я тебя потревожила. Мне так хотелось увидеть тебя еще раз. Так хотелось посидеть с тобой, поговорить наедине. Ты позволишь мне войти?

– Конечно, Елена Александровна, – растерянно ответил Антон.

– Я ненадолго, – возбужденно проговорила она.

Больше всего Антона напугала страсть, с которой говорила хозяйка дома. Страсть, такая неуместная в этом тщедушном, высохшем теле, а потому противоестественная. Она была больше похоже на старую механическую куклу, у которой сорвалась пружина. Движения ее были резкими и беспорядочными, она то закрывала лицо руками, то не ко времени всплескивала ими и закатывала глаза. Казалось, что сейчас завод кончится, пружина раскрутится до конца и металлическая лента, прорвав платье, выскочит где-нибудь на спине.

Нехорошее, жутковатое чувство охватило Антона. А Елена Александровна, кротко спросив разрешения присесть рядом, устроилась на краешке дивана и громким шепотом продолжила:

– Это твой дом, Антон. Все здесь принадлежит тебе и только тебе. Ты купил этот дом для меня, и я хочу, чтобы ты здесь жил. Помнишь, как ты внес меня сюда на руках? Помнишь? – с надеждой и отчаянием спросила она.

Антон промычал в ответ что-то невразумительное, и Елена Александровна с горечью торопливо перебила его:

– Молчи, молчи! Ты не виноват. У нас забирают память перед следующим рождением, иначе бы мы рождались на свет уставшими стариками. Я напомню тебе: я была в этом самом белом платье и в этой шляпке с флердоранжем. Мы пришли сюда пешком по пляжу, и ты полдороги нес меня на руках, потому что мне в туфли все время набивался песок. А потом ты внес меня на второй этаж. Ты был таким же красивым и сильным, как сейчас. Ты внес меня и положил на этот самый диван. А потом ты любовался мной. Снял с меня шляпку, поцеловал, распустил мне волосы. Помнишь, как ты вынимал шпильки из моих волос? О, какие у меня тогда были волосы! – По впалым старческим щекам Елены Александровны скатились две слезы, и она закрыла лицо руками. – Почему ты умер так рано? – сквозь рыдания проговорила она. – Зачем ты бросил меня одну в этом страшном, холодном мире? Ты же клялся, что любишь меня и будешь любить вечно. У тебя была я, были сын, дочь и еще не родившаяся Наташа. Ну что ты молчишь?

Антон с шумом выдохнул, провел ладонью по вспотевшему лбу и проговорил:

– Ну, вы же сами понимаете…

– Не говори мне «вы», – перебила его Елена Александровна. – Скажи мне «ты». Мы здесь одни. Сделай милость, зови меня как раньше – Леночкой. Я понимаю, я старая, а ты молодой. Ты ничего не помнишь из нашей прежней жизни. Тебе все это кажется бредом. Может, даже ты считаешь меня сумасшедшей, но все равно, дай мне хотя бы на несколько минут вернуться в прошлое. Скажи мне: Леночка. Я очень тебя прошу. Я умоляю тебя!

– Леночка, – деревянным голосом произнес Антон.

– Мне скажи. Мне. Меня назови Леночкой. Обратись ко мне…

Антон наконец понял, что от него хотят, и сразу успокоился. Желание Елены Александровны теперь, после стольких лет ожидания, казалось ему вполне естественным. Он даже подумал, что многолетним затворничеством старуха заслужила этот вечер, какой бы безумной ни казалась со стороны ее затея. А потому, внутренне собравшись, он посмотрел Елене Александровне в глаза и как можно теплее сказал:

– Леночка. Всего я, конечно, не помню, но, честное слово, когда я в темноте подошел к твоему дому, он показался мне знакомым.

– К своему дому, – со счастливым лицом пропела старуха. – К своему! Потому он и показался тебе знакомым. Ты все вспомнишь, дорогой, все вспомнишь. Я помогу тебе, и мы проживем с тобой мои последние дни вместе. Я расскажу тебе, как жила все эти годы. Ты увидишь, я была верна тебе. Ко мне сватался Сергей Владимирович – твой друг, художник. Ты помнишь его? Я отказала ему. Он умер в одиночестве лет десять назад, спился, бедняга. Хороший был человек, царствие ему небесное.

– Я не помню Сергея Владимировича, – меланхолично ответил Антон. Затем, немного подумав, он добавил: – Никак не могу привыкнуть к этой роли. Мне кажется, я не мог быть вашим мужем. И у меня есть доказательства.

– Доказательства? – удивилась Елена Александровна. – Какие же?

– Не знаю, покажутся ли они вам достаточно убедительными. Сколько я понял, ваш муж был человеком положительным во всех отношениях. Так?

– Допустим, – ответила Елена Александровна, и в глазах у нее появилась тревога. Она машинально тронула шляпку, расправила кружева на груди и добавила: – Ну?

– Значит, в своей последующей жизни ваш муж никак не может быть хуже, чем в предыдущей. Так вот… – Антон запнулся, как бы подыскивая слова, а затем решительно проговорил: – Он никак не мог стать мной. Я – наркоман. – Ему показалось, что Елена Александровна с облегчением вздохнула, и он пояснил: – Я не считаю себя чересчур скверным человеком, но в том мире, в котором живете вы, таких, как я, не жалуют. Знаете, что скажет ваш сын, если узнает о моей… особенности? Скажет, что я – подонок.

– Милый мой Антон, – с каким-то победным пафосом произнесла старуха, – что мы знаем о том, кем и какими должны быть? Неужели ты всерьез думаешь, будто с каждым новым своим рождением человек получает все более и более высокую должность и большую зарплату? Бедный мой мальчик, душа – это Золушка, одетая в отрепья, а не усатый генерал в расшитом золотом мундире, и чем больше она, тем скромней на ней одежды. Самое главное достоинство души – умение любить бескорыстно. Вещь, согласись, совершенно бессмысленная для удобного проживания на этом свете. А насчет доказательств, – сказала Елена Александровна и положила свои сухие ладони на колени, – я тебе вот что скажу: – Ты в той своей жизни никогда бы не стал вот так выслушивать признание в любви какой-то старухи. Мой муж был очень хорошим человеком, но не стал бы, как ты, тратить вечер на сумасшедшую старую каргу.

– Так вы все-таки сумасшедшая? – с улыбкой спросил Антон.

– Нет, – тихо ответила Елена Александровна, – хотя вы все и считаете меня такой. Послушай меня, Антон. – Голос Елены Александровны сделался еще более тихим, глаза покрылись поволокой, она подалась вперед и, глядя поверх головы Антона, продолжила: – Где бы я ни родилась в следующий раз, через девятнадцать лет тридцатого августа я явлюсь к тебе молодой, восемнадцатилетней девушкой. Ты не можешь быть сейчас со мной, а я смогу. И тогда мы опять соединимся. Я останусь с тобой до конца твоих дней. Вот это письмо ты дашь мне прочитать, когда я приду к тебе. – Елена Александровна, словно заправский иллюзионист, достала из складок платья запечатанный конверт и отдала его Антону. – Это мое письмо ко мне той, восемнадцатилетней.

– Я не доживу, – усмехнулся Антон. – Девятнадцать лет – слишком много для меня.

– Доживешь, – уверенно сказала хозяйка дома. – Ты бросишь свои наркотики. Ты будешь ждать меня, как я ждала тебя. Нам не повезло, жизнь и смерть разлучили нас, и мы вынуждены будем встретиться на этом свете на короткий срок. Но и за это я благодарна судьбе, потому что люблю тебя. Что такое девятнадцать лет, когда у меня есть ты?

– Видите ли, я люблю другую женщину, – неожиданно перебил ее Антон. – Я приехал сюда за ней.

– Нет, – твердо возразила Елена Александровна. – Ты приехал, чтобы увидеть меня и попрощаться со мной. Ты можешь этого не знать, Антон, но это так.

– Тогда почему мы не встретились раньше? – спросил Антон.

– Потому что мы все равно не смогли бы быть вместе. Ты бы не захотел. А когда мне пришло время умирать, ты вернулся. И любишь ты не ее, а меня, меня прежнюю. Хочешь, я расскажу тебе, какая она? Она во всем похожа на меня, за это ты ее и выбрал. Она похожа на меня и внешне. Посмотри, это я в молодости.

В руке у Елены Александровны появилась фотография. Она протянула ее Антону, и тот, поколебавшись, взял. Он успел заметить молодую красивую даму с пышной прической, хоть и в незнакомом убранстве, но очень похожую на его жену.

В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошел Александр. Он подошел к матери, положил ей на плечо руку и сказал:

– Мама, гостю надо спать. Завтра утром вы увидитесь. – При этом Александр как-то неумело подмигнул Антону, и тот, сообразив, в чем дело, охотно поддержал его.

– Да, да, Леночка, завтра мы увидимся, – торопливо пообещал Антон, и Александр недовольно поморщился.

– Вы хорошо вжились в роль, папа, – сказал он.

Антон хотел было ответить ему какой-нибудь резкостью, но посмотрел на хозяйку дома и сдержался. А Елена Александровна поднялась с дивана и, опираясь на руку сына, игриво попрощалась:

– До завтра, любимый. Спокойной ночи!

Как только за ними закрылась дверь, Антон с облегчением вздохнул и машинально обулся. Первое, что пришло ему в голову – это мысль о побеге. У него не было никакого желания дожидаться завтрашнего дня и утром снова выслушивать этот сумасшедший бред. Кроме того, чувствовал он себя отвратительно. Все это время Антон ждал, когда наконец останется один, чтобы сделать очередной укол. Но при воспоминании о прощальной фразе Елены Александровны Антона передернуло, затем он нервно рассмеялся, положил письмо в кейс, осторожно закрыл дверь и в абсолютной темноте спустился вниз.

– Уходите, папа? – услышал он совсем рядом голос Александра.

– Да, сынок, мне пора, – тихо ответил Антон. – Покажите-ка мне, как отсюда выйти.

Вслед за этим послышался скрип половиц, и впереди открылась дверь на улицу.

– Прощайте, папа. Надеюсь, мы больше никогда не увидимся, – сказал Александр.

– Да, сынок. Я тоже не получил удовольствия от встречи с тобой. Слишком много времени прошло. Видно, отвык.

Антон вышел на крыльцо, и дверь тут же закрылась за ним.

Обратно он добирался не менее часа. Идти по песку было чрезвычайно трудно и противно. В тишине, которую нарушал лишь ритмичный шорох мелкой волны, песок пронзительно хрустел под ногами, набивался в туфли, а разбросанные по пляжу большие камни как будто сами лезли под ноги.

Антона сильно знобило, хотелось пить. Наконец он не выдержал и на знакомом повороте к улице Чанба сел на брошенный деревянный ящик из-под бутылок. Отдуваясь, словно преодолел высокую гору, он раскрыл кейс, достал стерилизатор, отшвырнул от себя мешавший чемоданчик и уже неторопливо проделал привычную операцию.

Добравшись до калитки, Антон открыл ее, пересек двор и, закрывая за собой дверь каморки, увидел, как в нескольких метрах от него в буйных зарослях кустарника мелькнула тень. Антон вздрогнул, некоторое время постоял у двери, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи, и, не включая света, на ощупь отыскал кровать. Он только собрался сесть, как в дверь тихонько поскреблись. После этого скрипнули несмазанные петли и в образовавшуюся щель кто-то прошептал:

– Можно?

– Лена? – испуганно спросил Антон. – Это ты?

– Я, я, – ответила гостья, и Антон почувствовал, как у него похолодело в груди.

– Ты получила мое письмо? – взволнованно спросил он. – Как ты меня нашла?

– Так и нашла, – прошептала гостья. Она проскользнула в каморку, быстро затворила за собой дверь, и в комнате сделалось совсем темно.

– Я приехал повидать тебя, – зашептал он. – Не знаю зачем. Мне без тебя почему-то плохо. – Он протянул руку, привлек ее к себе и в промежутках между поцелуями забормотал: – Я наврал в письме… Ты мне нужна… Я смогу… – Наконец он поймал губами ее полураскрытый влажный рот, запустил в волосы пальцы и, придерживая затылок, долго целовал, испытывая при этом какую-то болезненную истому. А она обвила его шею руками, прижалась к нему всем телом, да так, что Антон покачнулся, сделал шаг назад и, наткнувшись на кровать, потерял равновесие, упал и увлек ее за собой.

Он гладил ее свободной рукой по шее и груди, на все лады хрипло шептал: «Леночка! Леночка!» – а она тихонько смеялась от удовольствия и подставляла губы. Словно в полусне, Антон ласкал ее, иногда на мгновение замирал, но только для того, чтобы сказать очередную нежную глупость, пока наконец она не подала голос:

– Халат не порви, дурашка.

– Что? – испуганно спросил Антон и застыл в той позе, в какой его застала эта фраза.

– Халат. Халат не порви, – повторила она, и он явственно услышал, как расстегиваются пуговицы халата. Ткань у него под рукой поползла вниз, и Антон, положив руку на голую грудь, провел по ней ладонью и тихо спросил:

– Ты кто?

– Познакомиться хочешь? – насмешливо ответила гостья.

Антон молча поднялся, отошел к двери и пошарил по стене рукой. Затем он щелкнул выключателем и вспыхнул свет.

– Ну вот, – закрывая лицо от света, недовольно проговорила гостья. Другой рукой она запахнула халат, а затем села. – Я не Леночка.

– Вижу, – растерянно ответил Антон, хотя ослеп от яркого света и с трудом мог бы сейчас отличить собаку от кошки.

– Я твоя соседка. Мы сегодня днем с тобой виделись. Помнишь?

– Помню, – соврал Антон, лихорадочно соображая, где и когда это произошло.

– Вот решила тебя навестить. Спать не хочется, я днем выспалась. Дай, думаю, соседа навещу. Да ты чего так перепугался? Я не съем тебя.

– Не съешь, – приходя в себя, устало повторил Антон и довольно грубо добавил: – Извини, мне сейчас не до приключений. Я спать хочу.

Гостья фыркнула, встала и, застегиваясь на ходу, подошла к двери.

– Спокойной ночи, Ромео, – на прощание насмешливо сказала она.

– Спокойной ночи, Арландина, – ответил Антон.

Когда он лег, на улице начало светать. Через маленькое, завешанное белой тряпкой оконце в каморку полез серый, промозглый рассвет, в саду умолкла цикада, и где-то далеко, словно игрушечный моторчик, тихо протарахтел автомобиль.

2

Проснулся Антон поздно, когда солнце уже до такой степени нагрело крышу, что в каморке стало трудно дышать. И все же Антон еще долго лежал, прислушиваясь к тому, что происходит на улице. Он пытался вспомнить последний сон, но сосредоточиться ему мешала большая зеленая муха, которая, словно тяжелый самолет, идущий на бомбометание, кружила по комнате. И чем больше он напрягал память, тем более расплывчатым становился смысл сна. Ему удалось вспомнить лишь странную пару: один – длинный, около двух метров, худой, в больших роговых очках; другой – маленький, с клочковатой рыжей бородой. Они шли по заснеженному берегу моря с ананасами в руках и говорили о нем. Антону запомнилась только одна фраза, которая к нему как раз не относилась, но он все силился понять, что имел в виду бородатый, сказав: «Бог любит юродивых и героев».

Разозлившись на муху, Антон встал с кровати и настежь раскрыл дверь. В комнатушке сразу стало светло и немного прохладнее. Затем он достал лист бумаги, авторучку и, положив кейс на колени, принялся писать письмо:

«Лена!

Я еще раз решил написать тебе, хотя и не уверен, что ты получишь это письмо. Я собираюсь вернуться домой, потому что понял всю бессмысленность своего пребывания здесь. Мне не удалось убежать от самого себя, наверное, это и невозможно. Я просто перенес себя – со всем, что меня окружало в Москве, – в другой город и здесь продолжаю жить той же безумной жизнью, среди таких же безумных людей. Это лишь доказывает, что человек носит свою судьбу и образ жизни в себе самом. Можно, конечно, отказаться от прошлого, сжечь карму, но я пока не представляю себя в новом качестве, не знаю, чем буду жить, а значит, и не готов к такому отказу. Боюсь, ты поймешь меня неправильно и подумаешь, что я хотел бы отказаться от всего, что тебе так ненавистно. Для того, чтобы тебе стала понятнее моя мысль, я расскажу продолжение той истории.