Андрей Игоревич Бондаренко
Пинг-понг с самим собой
– …например, на шахматы, – услышал он вдруг, выходя из мечтательного состояния, негромкий голос тренера.
– Но он хотел именно в настольный теннис! – попытался возразить дедушка.
– Простите, но я просто не могу взять такого мальчика в секцию. Нет, – тренер провел ладонью по воздуху, как будто бы подрезая ракеткой теннисный шарик, – и не будем спорить.
Слава посмотрел на тренера и дедушку: первый старался выглядеть решительно, хотя и несколько смущенно. Дедушка же смотрел на тренера долгим прямым взглядом, но увидев, что Слава стал свидетелем их разговора, повернулся к нему.
– Пойдем, внучок, тут… мест свободных уже нет, – и, не отвечая на вопросительный взгляд Славы, первым направился к дверям.
По дороге к дому они молчали. И только у подъезда дедушка решился высказать предложение:
– А может, и в самом деле пойти тебе на шахматы? Там также надо бороть…
Слава, недослушав дедушку и даже не поблагодарив его за участие, повернулся к нему спиной и направился в свой подъезд. Хлопнула входная дверь, а дедушка еще стоял, глядя вслед внуку, и в глазах его начинала светиться какая-то идея.
В первые выходные июня Слава с родителями приехал к дедушке и бабушке на дачу. Родители в воскресенье возвращались в Москву, а Слава оставался на все три месяца гостить в дачном поселке. Он не то чтобы очень любил такое проведение лета: у него хоть и были здесь приятели, но играть с ними во все игры он по известным причинам не мог. Они любили бегать, кататься на велосипедах, плавать в Клязьме. Все, что мог сделать Слава в реке, это окунуться, держась правой рукой за лесенку, спускающуюся в реку с дощатого мостика, в то время как другие ребята наперегонки переплывали речку. Или вот прошлым летом после просмотра телефильма о Робине Гуде все сразу же начали мастерить луки и играть в веселых охотников. Славе же доставалась неинтересная ему роль монаха Тука.
Но тем не менее лето на Клязьме было гораздо лучше, чем в душной Москве.
Дедушка с бабушкой приехали на дачу двумя неделями раньше, и фанерный дом, вполне подходящий для трех-четырех теплых месяцев жизни на природе, уже имел вид обжитого: стекла блестели чистотой, стол на веранде был накрыт праздничной скатертью, в вазе стояли первые цветы, уютные запахи готовки, без который и дом – не дом, манили оставаться и никуда не уходить, на диване как бы с той же целью лежали дедушкины газеты – все свидетельствовало о том, что жить здесь хорошо. И родители Славы со вздохом покидали на следующий день это убежище для ищущих покоя после шумной Москвы, собираясь приезжать сюда по выходным, пока не получат отпуск на работе.
– Ну, будем садиться? – суетилась бабушка, накрывая на стол. – Сейчас супчику принесу, – сказала она, направляясь в сторону кухни. – А Слава, Слава-то где? – Она стала оглядываться в небольшой веранде, как если бы ожидала увидеть его прячущимся под столом.
– Деда-а-а! – раздался вдруг голос Славы откуда-то снаружи. Его интонация не оставляла сомнений: что-то случилось. Родители, тревожно переглянувшись, выскочили во двор и, озираясь в поисках сына, поспешили вокруг дома. Дедушка хитро подмигнул бабушке, все еще стоящей у дверей на кухню, и неспеша пошел за ними. Он не озирался: он знал, куда идти.
– Вот, Славик, – сказал, подходя к Славе и его родителям, дедушка, – все три месяца можешь заниматься. Приглашай приятелей хоть каждый день. Если хватит упорства, то ты сможешь стать самым лучшим. Это только от тебя зависит.
И дедушка похлопал ладонью по поверхности нового, на прошлой неделе вкопанного в землю, теннисного стола.
Дачный поселок располагался на холме. С двух сторон холм огибала река. В начале она пробегала непосредственно под склоном, но дальше по течению между склоном и рекой пролегали лужайки, на которых можно было разложить полотенца или одеяла, чтобы лежать под приятным подмосковным солнцем. К реке вели три дороги. Самой живописной из них была, пожалуй, та, что проходила по-над рекой. Вдоль нее росли высокие деревья, создающие уютную аллею. Справа она граничила с забором одного из дачных участков, а слева – слева земля обрывалась, уходя резко вниз, к реке. На склоне также расли деревья. И здесь, между ними, у Славы было одно укромное местечко.
Легкий ветерок шелестел листьями над головой. Птицы радостно щебетали; значит, они довольны. Когда недоволен, хочется молчать. Слава сидел, понуро положив подбородок на ладонь правой руки, локоть которой упирался в сведенные колени. Неподвижный взор его терялся где-то в глубине реки. У самого берега из воды торчала коряга: видимо, сухая ветка упала когда-то в воду и застряла в иле. Сейчас она постоянно двигалась. То увлекаясь течением, наклонялась короткими покачиваниями все больше вправо, то, из-за внутреннего сопротивления, как пружина, в один момент уходила влево, чтобы снова начать свой неуверенный путь направо. Какое-то бессмысленное движение, сизифова работа. Слава недавно прочитал об этом в одной детской книге. Он попытался вспомнить, в какой. Кажется, с мифами. Ну да, мифы. Как он мог всерьез думать, что сможет вот так вот взять и обыгрывать здоровых ребят? С чего это он так решил-то? Слава видел сейчас две коряги: взгляд его не был сфокусирован на поверхности реки, и все двоилось. Так смотреть было легче: когда все размыто, не чувствовались в глазах набежавшие слезы.
Это было любимым местом Славы в дачном поселке; он нашел его и выбрал для себя уже несколько лет назад. Каждый раз, когда ему было грустно и не с кем, кто бы его понял, перемолвиться, он уходил в этот укромный уголок. Неподалеку, правда, располагалась тарзанка. И Слава уже не раз, сидя здесь, слышал, как ребятня, раскачавшись, с воплями и радостными визгами плюхалась в воду. В такие часы его еще острее резала досада, но – странное дело – ему даже как-то нравилось вот так вот сидеть и жалеть себя. Только взгляд его становился все более печальным. И бабушка или родители, если они в этот момент гостили на даче, видя его грустный после таких прогулок взгляд, только спрашивали его: «нагулялся, устал?». И это непонимание было ему еще горше. Дедушка же никогда так не спрашивал. Славе даже казалось порой, что он все понимает. Дедушка, милый дедушка… Даже стол теннисный он для Славы сделал. Спасибо ему за это, но… все напрасно. Ничего не получится. «Так дедушке и скажу», – решил Слава. Казалось бы, все ясно. Но от такого решения чувствовался какой-то стыд, некое ощущение предательства. Хотя – кого он предал?
Весь июнь Слава учился играть в теннис. Та неудержимая радость, что зажглась в его глазах в первый день, начала тускнуть: как он ни старался, он не мог выиграть. Его приятели, хоть также не имевшие тренера, тем не менее смогли быстрее его научиться производить резкие, трудно берущиеся подачи, делать неожиданно закрученные удары, доставать буквально из-под стола казалось бы уже неберущиеся шарики. Слава с каждым днем становился мрачнее. И все чаще он уединялся здесь на этом склоне после проигранных партий.
Поймет ли его дедушка? Не получится ли так, что он зря для Славы старался, зря давал ему надежды? А, сам виноват! Зря верил, значит. Что, вообще, дало ему право верить в Славу?! Вон, в Славиных приятелей пусть верит! Им не надо прилагать больших усилий, чтобы обыграть его; уже просто потому, что он – инвалид. У него не та подвижность даже в этой игре, где не надо бегать, где стоишь практически все время на одном месте.
Но постой… Подвижность можно увеличить, если постоянно заниматься…
Но им легче!
Да, им изначально легче, но у них нет цели, и они не будут лезть из кожи вон. А у Славы есть цель?
Ну есть… Он ее вместе с дедушкой поставил, еще когда они шли записывать его в секцию.
Что же тогда? Надо что-то делать.
Легко сказать: «что-то делать»! Только вот что? что?!
Слышится мерное цоканье шарика. Но – непривычно и странно – не слышно никаких обычно сопровождающих игру детских возгласов. И в самом деле: у стола видно только Славу. Он раз за разом учится делать подачу: и давая шарику выпасть из неподвижной левой руки, чтобы сразу по нему ударить, и подбрасывая шарик рукой, держащей ракетку, чтобы дать шарику взлететь и ударить по нему в момент его падения. Он отрабатывает различные виды подач: и справа, и слева. В каждом из этих видов он находит свои преимущества. Он их запоминает. Они ему еще пригодятся.
Потренировав подачи, он начинает играть. С кем он играет? Ведь никого рядом нет? Верно, нет, но он играет с противником. Этот противник легче, чем все другие: от него всегда знаешь, чего ожидать. Он не подкрутит шарик в неожиданном направлении. Он не ударит резко, над самой сеткой, так, что взять шарик можно лишь из-под стола. С ним нельзя научиться хорошо принимать удары. Но зато можно отрабатывать свои: и подкручивания, и гашения, и различные обманные движения. Этот противник не кричит, не говорит, не отвлекает; он всегда есть, его не нужно ждать; он на сегодняшний день больше всего подходит для Славы. И Слава этим пользуется. Он очень хочет научиться играть.