Анатолий Субботин
Мадонна и свиньи
Парк
Я зашёл в парк часов в семь вечера. Был август, и солнце ещё не село. Ветерок вяло играл в листве, чего нельзя было сказать о детях, которые с криками проносились мимо меня на велосипедах и роликах. Я гулял по асфальтовым дорожкам, оцепленным кустами и редкими деревьями, останавливался возле аттракционов. Из-под купола ротонды доносилась музыка: духовой оркестрик играл там стоя. Рядом, на площадке, в вальсе или медленном танце кружились пожилые пары, вспоминая свою боевую и трудовую молодость. Пары в основном составляли женщины. Их мужья, по всей видимости, пали в бою или сражались в шахматы и домино. А нынешняя молодость ходила и сидела неподалёку – влюблёнными парами, компаниями – разговаривала, курила, пила пиво.
Я присматривался к аттракционам. Хотя мне сравнительно немного – 33 года, – меня уже не волнуют все эти разновидности движения по кругу. Я чувствую в них что-то ущербное и предпочёл бы просто гулять и созерцать. Но последнее позволялось только пенсионерам, и по закону парка мне нужно было выбрать какую-нибудь карусель, чтобы прокатиться. Мне не нравились ни скамейки, подвешенные на цепях, ни автомобили, тычущиеся друг в друга, как слепые котята, ни кружение стоя, когда центробежная сила прижимает тебя к стенке. «Уж если выбирать, – подумал я, – то надо остановиться на “Чёртовом колесе” или “Петле Нестерова”». И тут я поймал себя на том, что горизонтальному кружению предпочёл вертикальное. «Петля Нестерова» даёт возможность увидеть мир вверх ногами. Впрочем, необычному взгляду мешает скорость, и за короткие мгновения, в которые занимаешь нужную позицию, ничего нельзя толком разглядеть. С другой стороны, необязательно повисать вниз головой, подобно летучей мыши, чтобы показалось, что мир перевёрнут. Руководствуясь этими соображениями, я направил шаги к «Чёртову колесу». Пусть медленно (так даже лучше) оно поднимет меня на высоту птичьего полёта, и предо мной раскинется весь или почти весь город, и я получу представление о том, где живу. Недаром этот левиафан среди аттракционов носит ещё одно имя – «Колесо обозрения».
У кассы – деревянной синей будки – никого не было. Я протянул в открытое окошечко деньги и попросил один билет. Но, заглянув внутрь, увидел только темноту.
– Есть тут кто-нибудь? – спросил я.
– Есть. Но билетов нет, – донёсся из будки старушечий голос. – Подождите, пока Колесо сделает круг.
Я подождал минут 15. За мной выстроилась очередь.
– Давайте деньги, – наконец сказала старуха.
«Наверно, в темноте она отдыхала, и теперь включит свет», – подумал я. Но этого не произошло. Однако сдача мне была отсчитана точно. И тут я вспомнил, что уже слышал о тёмных кассах парка. Причину их неосвещённости объясняли просто: дирекция экономит на электричестве. И чтобы глаза успели привыкнуть, кассирши запираются в будках за час до открытия.
Карусельщик, проверив билеты, стал рассаживать нас. Мне повезло. Я попал за один столик с красивой девушкой. За столом, рассчитанным на четверых, мы оказались двое. Мысленно я поблагодарил карусельщика, хотя поначалу он внушил мне своим внешним видом неприязнь. Конечно, вряд ли он посадил меня с девушкой сознательно, так получилось само собою, но всё же я испытал к нему некоторую симпатию.
Тем временем Колесо тронулось, и наша корзина, люлька (не знаю, как это называется), в общем, наш стол с нависшим над ним тентом медленно пополз вверх. Мы сидели друг напротив друга и смотрели друг на друга не отрываясь. Посудите сами, как мне было не полюбить эту девушку, если её волосы до плеч цвета червонного золота, если очертания её носа и губ отмечены благородством! Правда, я знал, что внешность в наши дни чаще всего обманчива, и стоит какой-нибудь «принцессе» открыть рот, как сразу понимаешь, что её мать или бабушка переспала с лакеем. Вот ещё почему я боялся заговорить с девушкой, а не только оттого, что был очарован и смущён. Впрочем, наши выразительные взгляды не нуждались в словесных комментариях. Однако без слов к делу не перейдёшь, и главное, мне необходимо было знать её имя, чтобы конкретно (а не общим словом «любовь») назвать то обновлённое мироощущение, которое у меня появилось в связи с её присутствием.
Словно читая мои мысли, она сказала:
– Меня зовут Даша.
– Очень приятно. А меня – Толя, – сказал я. – Вы впервые, Даша, катаетесь на Колесе?
– Да.
– Я тоже. Но у меня такое ощущение, что это уже было.
Она улыбнулась:
– Не хотите ли вы сказать, что и меня прежде видели?
– Нет, не видел, но я вас искал.
Ветерок шевелил её волосы. Поскольку мы поднялись выше деревьев, мы заговорили об искусстве. Наконец, я произнёс:
– На земле существуют предисловия, предбанники и прочая суета. Но мы уже достаточно оторвались от земли. Поэтому я резко перейду к главному. – Голос мой дрогнул. – Даша, будьте моей женой!
– Но ведь мы почти незнакомы, – сказала она, перестав улыбаться. – И вы даже не спросили, замужем ли я.
– Простите, поторопился. Никогда не знаешь, в какой момент сделать предложение. Несколько раз я опоздал.
Я сидел, понурив в смущении голову. Видя моё состояние, Даша протянула мне руку, которую я поспешил поцеловать.
– Успокойтесь, я не замужем, и вы мне нравитесь. – Она пересела ко мне на колени.
Не успели мы насладиться близостью, как проголодались. Я потянул за металлический обруч, окружающий наш столик, – сантиметров 20 от края. Мы поехали вокруг стола, но на нём ничего не появилось. Я недоумевал. У соседа выше, который так же вращал обруч, снедь всё прибывала и готова была уже посыпаться за край. «Осторожно! – крикнул я ему. – Вы убьёте кого-нибудь своими бутылками и тарелками!» Столы не пустовали и у других соседей. Тогда я взялся за обруч двумя руками. Я менял скорость и направление вращения. Но всё было безрезультатно.
– Карусельщик! – крикнул я вниз. – Вы посадили нас за неисправный столик! Мы крутимся, а он всё пустой!
Но не поднял головы карусельщик. То ли не услышал, то ли сделал вид.
Мне было крайне неловко перед своей возлюбленной, словно это я виноват, что нам нечего есть. А когда я взглянул на неё (она уже снова сидела напротив), я ужаснулся. В её глазах и поджатых губах залегала горючая смесь ненависти и презрения. Такая горючая, что я усомнился: не я ли, в самом деле, придумал эту карусель и теперь за всё в ответе? Даша добила меня словами. Она сказала раздражённо:
– Тебе не кажется, что дело не в столике, а в тебе?!
И стала смотреть на упитанного, холёного соседа выше. Впрочем, он не был уже выше, он ехал вниз. Он давно шарил взглядом по Дашиному телу. И теперь, когда и она обратила на него внимание, радостно скалил зубы. Его не могли отвлечь от Даши ни дочь, ни жена, которые находились с ним рядом и что-то ему говорили.
Клин вышибается клином, боль перебивается болью. Я встал с твёрдым намерением выброситься из люльки. Мы как раз находились в зените. На прощанье я огляделся. Я думал увидеть множество светло-серых каменных коробок, лежащих на боку или поставленных на попа, сверкающих окнами, увидеть заводские трубы, телевышку, купола церквей и колонны дворцов. Но ничего этого не было. В ПРЯМОМ смысле, а не в том, что город скрадывал туман. Повторяю, вечер стоял ясный. Солнце, наливаясь закатной краснотой, клонилось к горизонту. За деревьями и чёрной чугунной решёткой парка лежала пустота. Даже земли там не было. Казалось, что парк взлетел и висит в воздухе.
Потрясение от увиденного спасло мне жизнь, по крайней мере отодвинуло развязку на неопределённый срок. Я сел и уже почти не обращал внимания на молчаливый флирт соседа и Даши. Я смотрел на него снисходительно, как смотрит пастух на случку овцы и барана: эх, вы, мол, животные! Я понял, что в мире есть вещи поважнее любви. Например, стремление узнать, где живёшь.
Пока мы медленно спускались, Даша так больше и не заговорила со мной, но я не страдал от этого. Выйдя из люльки, я подал ей руку; она презрительно поджала губы и предпочла обойтись без моей помощи. «Прости и прощай!» – сказал я и, не дожидаясь ответа, которого, впрочем, и не последовало, поспешил вон из парка. Мне не терпелось убедиться, что улицы и дома (в том числе и мой дом) целы. Ведь не пришёл же я в парк из пустоты!
Однако, пройдя метров 20, я почувствовал крайнюю слабость и вынужден был сесть на скамью. Голова моя слегка кружилась. Я закрыл глаза. Так было немного лучше. До слуха моего доносились звуки шагов, обрывки разговоров, хохот, девичий визг, гудение аттракционов, детские крики и шуршание велосипедных шин. Весь этот шум поначалу раздражал меня, но постепенно притупился. Кажется, я задремал, потому что, когда открыл глаза, уже стемнело. Аллея, освещённая редкими фонарями, была пуста. Я поднялся и направился к выходу. У меня отсутствовали часы, и я не знал, сколько времени. Судя по безлюдью и тишине (лишь несколько раз поодаль гавкнула собака и шелестели листья), было довольно поздно. Я испугался, что парк уже закрыли и мне придётся искать сторожей. Перспектива перелезания через трёхметровые чугунные копья мне не улыбалась.
По моему предположению, ворота от скамейки, где я отдыхал, находились метрах в двухстах, и я давно уже должен был их достичь, поскольку прошёл никак не менее километра. Однако ни ворот, ни вообще ограждения передо мной не появилось. Только всё те же кусты, деревья и асфальтовая дорожка, пересекающаяся другими, ей подобными. Я подумал, что, может быть, незаметно для себя свернул с центральной аллеи и двигаюсь в неверном направлении. Надо вернуться к исходной позиции – к Колесу – и попробовать ещё раз. Чёрный силуэт Колеса, возвышаясь над деревьями, служил хорошим ориентиром. Минут через 10–15 я был у цели. Определив, как мне показалось, точно, центральную аллею, я вновь пошёл по ней. Но история повторилась: время текло, а ворота не показывались. Я решил идти до конца. Главное – никуда не сворачивать, и тогда непременно упрёшься в забор. Так я прошагал час или больше. Ветер усилился. Набежавшие тучи скрыли звёзды. Вскоре закапало и полило. Я встал под ближайший клён, но он недолго защищал меня от дождя. Я промок и замёрз. Впрочем, продолжать путь тоже не хотелось. Я устал и с тоской смотрел на аллею, уходящую вдаль. Это было похоже на кошмар. За час можно пересечь из конца в конец, по крайней мере, два таких парка. Вытягивается он, что ли? Или дело, может быть, не в парке, а во мне? Обычно чуждому суеверий, мне вдруг припомнился леший, который развлекается тем, что кружит людей по лесу. Но здесь не лес. Здесь место вполне культурное, с хозяином-человеком. Или всё же и сюда затесался какой-нибудь дух, какой-нибудь ПАРКОВЫЙ? Послушай, парковый, отпусти меня! Что я тебе сделал? Смотри, я иду промокший и уставший, как будто у меня нет дома, и нет конца моему пути. И ни души вокруг, хотя я нахожусь в центре города. Поверь, это не смешно! Так я взывал к духу, но не было мне ответа. Тогда я обратился к людям. «Сторож! Милиция! – кричал я. – Кто-нибудь, наконец!» «Кто-нибудь» появился. Ко мне подбежал пёс – нечистокровный, лохматый, близкий к ньюфаундленду. Подбежал тихо. От неожиданности я немного испугался и остановился. Пёс тоже встал, затем сел. Мы смотрели друг на друга.
– Послушай, – сказал я ему, – не знаю, как тебя зовут, отведи меня к своему хозяину. Понимаешь, со мной происходит что-то странное: я заблудился в трёх соснах. И милиция куда-то пропала. Обычно шагу нельзя ступить, чтобы не натолкнуться на блюстителя порядка. А тут – никого. Поневоле начинаешь испытывать чувство ненужности и заброшенности… Ну, пошли. Где твой хозяин? Наверно, он здесь служит сторожем. Впрочем, кем бы он ни был, всё равно пошли к нему.
Но не тронулась с места собака. «А что если она бродячая, и нет у неё никакого хозяина?» – подумал я. И мне ничего не оставалось, как побрести по аллее дальше. Пёс шёл за мной следом. Я почему-то вспомнил стихи Сельвинского:
Ночь как год,
как чёрный наговор.
Я и кот,
и больше никого.
До зари
в бокал звенит струя.
О, Мария
милая моя!
Со мной, правда, был не кот, а пёс, и струя звенела не в бокал, а текла за шиворот, но в общем всё было похоже. Даже Мария откуда-то взялась, словно по щучьему веленью. Разумеется, я ещё не знал, как её зовут. Молодая женщина сидела на скамейке и держала над собой зонт. Мне запомнились короткая кожаная юбка, замшевая куртка, хрипловатый голос курильщицы и довольно большой рот, полный красивых зубов.
– Простите, – сказал я, – вы не подскажете, где выход из парка?
– Ты что, пьян? – спросила она.
– Вроде того, хотя вина я не пил.
– Так бы и сказал, что хочешь познакомиться, а то – «выход». Знаем мы ваши выходы!
Тут я заметил, что дамочка сама «под мухой».
– Ладно, садись рядом, – продолжала она, – но не прислоняйся ко мне, ты весь мокрый… Ну, что же ты молчишь?
– Мне приятно видеть вас и разговаривать с вами, – сказал я, сев на скамейку, – но я немного устал и замёрз, полночи гуляя в этом красивом парке. Пойдёмте куда-нибудь отсюда.
– Нет, ты сначала скажи, чем я тебе понравилась.
– У вас замечательная улыбка и… (я слегка помедлил) ноги.
Она усмехнулась.
– То-то… Ладно, пошли. На, неси зонт… А куда мы идём?
– В бар в таком виде меня не пустят, – сказал я. – Лучше всего – ко мне. Я переоденусь. Мы сварим кофе. Есть коньяк.
Она засмеялась:
– А ты ничего: шустрый!
– Это от робости и отчаяния, – заметил я.
Мы прошли метров сто, когда в кустах неподалёку послышались треск и мужской голос: «Машка, блядь, где ты?» Лицо женщины исказилось полунедовольством-полуиспугом.
– Это мой «медведь», – сказала она. – Надоел он мне, спасу нет! Сбежала бы от него, да не с кем. Может, с тобой? Но не сейчас. Поздно. Вот что, сверни-ка ты в другую аллею, а я его здесь встречу. – И на мою реплику, что не боюсь я её «медведя», поспешно добавила: – Нет, иди-иди, очень прошу. Позвони мне. – И назвала номер телефона.
Так я снова остался один. Дождь иссяк. Стало тише, и мне послышались за спиной чьи-то лёгкие мягкие шаги. Готовый ко всему, я обернулся. Пёс! Всё тот же пёс сопровождал меня. Наверное, когда я встретил Марию, он тактично ушёл в сторону, не выпуская, однако, меня из виду, а теперь вновь приблизился ко мне. Ну что ж, дружище, я рад. Я, признаться, забыл о тебе… Но как прикажешь к тебе обращаться? Если ты не против, я так и назову тебя – Друг.
Мы шли и мило, хотя несколько односторонне, беседовали, пока на нас не упала огромная тень. Мы стояли возле «Чёртова колеса». «Видно, мне не уйти от него, – подумал я. – Ну что ж, здесь и проведём остаток ночи». Я снял с себя бархатную куртку, рубашку, вельветовые брюки, носки, всё это хорошо отжал, снова надел и проделал ряд гимнастических упражнений. Стало немного теплее. Я лёг на дощатую площадку под Колесом и позвал собаку: «Друг, согрей меня». Пёс послушно подошёл и лёг рядом. Я обнял его.
И вот, согревшись, я начинаю забываться. И злоключения, пережитые мной, уже не кажутся мне такими ужасными. И надежда, как нянька, убаюкивает меня, напевая, что утром взойдёт солнце, парк наполнится людьми и откроются ворота. Но безошибочный внутренний голос говорит мне, что избавиться от парка я смогу только ценой своей смерти. И сон мой отравлен тревогой.
2000 г.
Пинетки
Валерий Бесов зашёл в учреждение. В какое и зачем – неважно. Впрочем, наверное, он зашёл туда в поисках работы. Ему часто приходилось менять работу, поскольку он был обидчив и не сдержан. Про таких в народе говорят: сам себе враг.
Он искал отдел кадров, но на дверях кабинетов красовались лишь цифры. И спросить, как назло, было не у кого – коридор пустовал. «Это учреждение – для людей математического склада ума, – подумал Валерий. – Похоже на кодовую систему. Чтобы найти нужный кабинет, надо знать шифр». Приняв игру, он стал перебирать в уме цифры и почему-то остановился на номере 352. Дверь под этим номером вскоре появилась у него перед глазами. Он вошёл и первым делом взглянул на внутреннюю сторону двери. Там висела табличка: «ОТДЕЛ КАДРОВ».
Бесов самодовольно улыбнулся.
В кабинете находились две женщины (одна пожилая, другая помоложе) и приятель Бесова, музыкант Ж. Ж. развлекал дам романсом. Увидев Валерия, он отложил гитару, встал и сказал: «Знакомьтесь»… «Вообще-то, вакансий у нас нет, – сказала завотделом, – но поскольку вы друг маэстро, пишите заявление».
Выйдя из кабинета, Бесов потёр руки. День начинался удачно. Чего-нибудь съесть захотелось Валерию. Ноги сами привели его в буфет, что работал на первом этаже учреждения. Откушав сто грамм водки и бутерброд с красной рыбой, он ощутил в себе что-то похожее на вдохновение, когда всё кажется по плечу. И буфетчице, молодой миловидной блондинке, улыбнулся он. Та ответила тем же. Она вышла из-за стойки. Воспользовавшись этим, Бесов быстро подошёл к ней и поклонился.
– Позвольте представиться: Валерий.
– Нина.
Словно её имя развязывало ему руки, он обнял её и страстно поцеловал в губы. Нина понимала, что нужно возмутиться, но поцелуй настолько пришёлся ей по вкусу, что для притворства не хватало сил. Пока она стояла в растерянности, Бесов уже выбегал из буфета. Тогда вместо слов возмущения она выкрикнула номер своего домашнего телефона. Ободрённый этим, Бесов вернулся. Безумие желания полыхало в глазах его. Нина попятилась и прижалась к стене. Она испугалась, что он попытается овладеть ею тут же. Однако он и сам понял, что зашёл слишком далеко, и, пробормотав, что позвонит обязательно, снова направился к выходу.
Холл находился в противоположном от буфета конце коридора. Здесь Бесов опять увидел Нину, хотя никто его не обгонял. Причём волосы Нины были черны, как нефть. Она сидела на столе вахты и беседовала с вахтёршей, куря сигарету. «Наверное, сестра-близняшка», – подумал Бесов. И невольно спросил: «Нина?» – «Да, Нина, Валерий», – ответила та. «До встречи!» – только и нашелся сказать он. Выбегая через стеклянную дверь на улицу, он услышал за спиной смех.
На улице стояла жёлтая и сухая осень. Валерий почувствовал что-то не то. Не в природе, а в самом себе, точнее – на себе. Он огляделся. Тёмно-синий плащ, серые в клеточку брюки, а на ногах… Вот оно в чём дело! Ноги его были обуты не в туфли, а в спортивные тапочки, так называемые чешки, с мягкой подошвой и резинкой по бокам – можно сказать, пинетки для взрослых. Бесову показалось, что он умер. Эти чешки, эти пинетки свели на нет серьёзность событий текущего дня и, возможно, многих прошедших дней. Словно Хаос, затеяв с Валерием игру, создал видимость порядка да случайно выдал себя пинетками. Глядя на них, Бесов уже не мог верить в то, что он принят на работу, не мог надеяться на роман с Ниной.
«ОБУЛИ, ЧЕРТИ!» – ахнул он. Всё было похоже на сон, и ему дико захотелось проснуться. Он потёр глаза, но ничего не изменилось. Он стоял у входа в учреждение.
Оставалась ещё маленькая надежда, что он САМ надел пинетки, придя сюда со сменной обувью, да забыл об этом. Бесов кинулся обратно и действительно нашёл в гардеробе мешочек для сменки с вышитыми инициалами «ВБ». Но мешочек был пуст. Гардеробщица пожимала плечами. «Предположим, – размышлял Валерий, – эта смешная обувь принадлежит мне, и я имел глупость использовать её как сменку, но ведь и учреждение, где исчезают пусть модные, но изрядно поношенные туфли, немногого стоит и не внушает доверия».
В холле стояли две тахты. Почувствовав в ногах слабость, Бесов двинулся к одной из них. На пути его появился стол, сплошь заставленный новыми мужскими туфлями и полуботинками. Те лежали не только скученно, но и скучно, поскольку каждый башмак не имел своей пары. Обувная разлука была, видимо, произведена с противокражной целью. И примерять полагалось тоже только на одну ногу. Продавцом этого блестящего, но не цельного, как НОВЫЕ РУССКИЕ, товара была всё та же Нина.
– Что случилось? – спросила она.
– Вот, – вздохнул Валерий, – туфли пропали.
– Быть может, они где-то здесь? – Нина указала на стол.
Бесов присмотрелся.
– Нет, здесь сплошь чёрные, а мои были жёлтые, и вдобавок поношенные.
Сев на край тахты, он понурил голову, но тут же встрепенулся, заметив, что он всё ещё обут в проклятые пинетки. Остервенело стащил их с ног и под тахту забросил. Уж лучше в носках! Так трагичнее и, значит, серьёзнее.
Нина подошла и села рядом. «Может, ты всё-таки выберешь что-нибудь?» – сказала она, погладив его по щеке. Бесов бы выбрал. Ему ли не хотеть прежнего порядка и стабильности! Но у него не было денег. Стыдясь признаться в этом, он сказал: «Спасибо, но я притёрся к своим. И потом, меня смущает чёрный цвет». Он смотрел на Нину и думал, что она ласкова с ним только потому, что ей надо продать свой товар. По сути, ей нет до него дела. По сути, она тоже хочет его ОБУТЬ. «Быть может, она даже заодно с теми, кто украл мои туфли!» ужаснулся он. И, отстранив её объятья, как был – в носках – торопливо покинул учреждение.
Земля стала хищной и непроходимой. Она кусала Бесова за подошвы. Ступая по ней, как по раскалённым углям, он понял, что пинетки не остались под тахтой, – они подстерегают его на каждом шагу, и избавиться от них очень трудно.
2001 г.
