Анатолий Жариков
Бродящему
***
Снится то,
которое есть
в нету.
***
Ночь в снегу,
луна ползёт по
заснеженному небу.
***
Упанишады
всегда современны,
потому что всегда древние.
***
Четыре года я живу не в своём доме,
сижу не на своём стуле,
пишу не на своей бумаге,
смотрю не в своё окно.
Какие-то диковинные птицы клюют зерно,
которое я сыплю в кормушку,
закреплённую не на моей ограде,
не в моём палисаднике,
не у моего куста
отчаянно красных роз.
Как будто не мои кости
ломают подагра, инсульт, мороз,
не моё лето жарит не мою спину
(на десерт абхазские апельсины,
армянские вина,
грузинский коньяк и новороссийские гранаты).
Мне снится белая хата
и женщина с голубыми глазами.
***
Мне надо было
выкрошить зубы и поломать ноги,
выбросить три четверти желудка,
перенести два инсульта
и засорить никотином артерии,
чтобы наконец-то женщина
позволила себе не мешать
писать мне
какие-то строчки.
***
Беру чужое,
своим возвращая.
Прощают.
***
Под полом пусто,
можно грызть
доски.
Над потолком
крыша,
можно вить гнёзда.
Над крышей небо,
можно собирать
звёзды.
***
Человек,
если его не остановить,
уйдёт чёрти куда.
***
Забываю места,
стираю улицы,
облетаю с дерева.
Люди разрушаются так,
как город, деревня.
Сад суров, как генсек,
революции старше.
Лист ботинком подсек,
спрашиваю: –Падший?
***
Обстрел Марьинки.
Горят деревья,
и падают звёзды, гремя.
Мольер смеющийся
Ни один доктор не пришёл
к умирающему насмешнику.
Ни один священник не согласился
принять покаяние комедианта,
и потому ни одно кладбище
не хотело приютить его.
И только грязный дождь
и неотвязчивая слава
волочились за немногочисленной
похоронной процессией.
Слава королю!
Он повелел похоронить Мольера
на глубине пятого фута
парижской земли,
куда не доставала
жёлтая костлявая рука священника.
Слава Людовику!
Слава великому королевскому камердинеру,
обойщику Жан-Батисту Поклену,
оставившему весёлую эпитафию
нашему благородному миру
и погребённому на земле,
где хоронили самоубийц и
нерождённых детей.
***
Отпустило,
вытягиваются в ручьи лужи,
отхаркивает февраль
дед простуженный,
внучка его голубеет глазами,
птица, парящая под небесами,
опускается, чтобы вить гнездо.
Видно дно
оттаявшего колодца.
Завираются календари.
И потеплевшему внутри
точно чего-то хочется.
***
Самый бессовестный бизнесмен –
поэт.
Бог даёт безвозмездно,
а тот старается
получить прибыль со строчек.
А гордость! А тщеславие!
А… ну его к чёрту.
Я не буду обижаться,
читатель, когда тебе
надоест читать мои стихи.
Только шепни мне это
на ухо,
чтобы другой
читатель не слышал этого.
***
И вот за днём приходит ночь,
на было-будет режет дождь.
И ветер воет по листам,
и светят звёзды здесь и там.
Булгаков. Дни
Пришла бумажка.
Третий призыв,
третьей власти.
Бегут какие-то,
кричат:
–Новая власть!
–Держи! Держи!
–Кого?
Оглянулся. Меня.
Бегу.
Домой.
В сад.
Тишина.
Наши. Ихние.
Вообще – вздор.
Бег Турбина
Бежал Турбин, бежали улицы,
стирало ветром пыль с лица.
И пол поехал под ногами влево
и небо в ядовитых клочьях вправо.
И, рыжая, смеялась Лена,
и, чёрная, стонала рана.
И на часах свисали усики
житомирского Лариосика.
И снова открывалась рана.
Конец. Нирвана.
***
Весна, лето,
осень, зима.
Жизнерадостные смерти.
***
1933-й.
Чёрные дыры на лице
и под мышками рёбра.
***
Как клочья кожи с тела,
так клочья снега с крыши.
И по глазам течёт.
***
Там, где болит,
нет сознания,
только понимание.
***
Утренняя –
некогда дом убрать –
вечерняя.
***
Развела на две стороны,
и вы не свободны и вы должны.
Развела на две стороны руками,
в каждой руке камень.
***
Зашевелилось
небо снегом.
Темнеет.
***
Когда снег, я вспоминаю
кошку на кровати,
собаку в будке.
***
Был бы майдан,
ловкие слова,
а люди найдутся.
Поездка
За окнами дрожал мороз,
играли фары.
Ловил иллюзию за хвост
наивный Фауст.
В проходе сутолока, толк,
блондинки, лица.
Загнул пиесы уголок
седьмой страницы.
Квиток трамвайный долго мял,
как бабу клеил.
И стал ногой, потом двумя
на землю.
***
–Как победить смерть? –
спрашиваю у Смерти.
–Умереть, – отвечает Смерть.
Истина
Ни я без тебя,
ни ты без меня.
Вот такая фигня.
***
Три строчки
Басё.
Четвёртая в уме.
И март…
И быстро капает с конца
сосульки, и легко завис
над хатой облак, и скворца
изысканно вульгарный свист.
И март, и жжение
внутри, и холодно.
И шёпот женщины
из рукава Бетховена.
И здравствуй, не убитая моя
от балкона до бачка в сортире.
Дай я капну каплей воробья
в чисто выбритую морду мира.
***
Весна. Откуда-то
берётся жизнь,
как будто света из.
Упанишады
Tat tvam asi
То ты еси
Как сможет он познать того,
