Анастасия Муравьева
Трепанация
Отчаявшись найти звонок, я стучу кулаком в стену. Сил после операции совсем не осталось, и удары получаются слабыми, словно стены обиты одеялом, меня никто не слышит. Обессилев, я валюсь на кровать, но тут стены сами собой раздвигаются, пропуская в палату вереницу незнакомых людей.
У них одинаковые лица – скорбные, но непроницаемые, они окружают постель и смотрят на меня, в длинной рубашке и чалме из бинтов похожего на оборванного дервиша.
– Его нельзя судить, – хранитель выглядывает из-за спин вошедших, его очочки посверкивают весело, и по комнате распрыгиваются солнечные зайчики. – Он невменяем.
– И что дальше? – слышу я бормотание откуда-то из недр многорукой и многоногой гидры, окружившей меня. – Персональную пенсию ему оформлять? Машину с шофером? Может, любовницу приставить?
Да-да, конечно! Какое замечательное предложение – приставить любовницу. Я благодарно улыбаюсь тому, кто предложил эту идею. И еще – лимонаду. Я облизываю пересохшие губы, а потом складываю их трубочкой, широко раскрываю рот и шевелю языком, показывая, как собака лакает воду. Язык мой ходит вверх-вниз, я не могу остановиться и лижу спинку кровати, холодную и металлическую, неважная замена лимонаду, но ничего другого мне не предлагают.
Меня отрывают от спинки нежно, словно отнимая от материнской груди, сажают в инвалидное кресло и везут по коридору. Я чувствую, что сейчас исполнится мое заветное желание, привстаю и спрашиваю нетерпеливо как ребенок: «Где моя секретарша? Где?». Я верчу головой в разные стороны, она вдруг стала вращаться свободно, как будто кто-то ослабил невидимый штифт. Кресло везут слишком медленно, оно не поспевает за моими мыслями. Я хочу скорее увидеть секретаршу, поэтому вскакиваю, опускаюсь на четвереньки и пытаюсь бежать, но меня поднимают, во мгновение ока, а не мешкают, как вчера в колонном зале. Секретаршу, полцарства за секретаршу! Пустите, я хочу догнать свои мысли, но вслед за ними разбегаются и слова.
Ничего удивительного, слова давно вытекали из моей головы тонкой струйкой, как сквозь дырявый мешок. Меня завозят в палату, очевидно, детскую, потому что все стены раскрашены картинками из сказок, и наконец-то я вижу ее. Слезы застилают глаза, я спешно развязываю мешок, где оставалось еще немного слов, и шарю по дну, но они уже вытекли, я все растерял, на пресс-конференциях, за бесконечными разговорами и выступлениями, ничего не сберег, вот дурак.
Я встаю с кресла и ковыляю к секретарше, раскрыв объятия, а она сидит и улыбается мне сквозь слезы. Я подхожу и, не говоря ни слова, кладу голову ей на колени, она гладит меня по голове и заправляет непослушную прядь волос за ухо, мой тайный вихор, который не мог пригладить никто, даже мать. Вместо слов у меня остались только сопли и слюни, извини, но чем богаты, и я щедро размазываю их по ее подолу. У секретарши теплые колени, теперь я понял, почему выбрал ее, из тысяч красавиц, которых так и не успел привести хранитель в очочках.
Она берет в ладони мое обслюнявленное лицо, целует лоб и щеки, а я, блаженно улыбаясь, проваливаюсь в затхлый, пахнущий сыростью туннель. Я слышу слова, которые уже почти перестал различать, но эти заставляют меня напоследок вздрогнуть, как человека, который слишком поздно понял, что обознался. Ей говорят:
