Анастасия Головкина
Виталий Головачев и Мария Петровых: неоплаканная боль

Свою причастность к группе «Борьба» Виталий поначалу тоже отрицает, а по поводу машинки говорит, что на ней он печатал научные работы своего «дяди» Петра Петровича Лебедева. На следующий день чекисты задерживают его мать, Елизавету Николаевну, и вместе с машинкой доставляют на Лубянку для дачи показаний.

Из протокола допроса Е.Н. Головачевой:

«Мой сын Виталий Дмитриевич Головачев иногда вместе со мной работал на пиш. машинке, выполнял чаще всего работы моего хорошего знакомого Петра Петровича Лебедева – профессора ин-та инженеров транспорта. Предъявленный мне журнал, судя по шрифту, по-видимому, отпечатан на моей машинке, но я никогда не видела, чтобы В.Д. Головачев занимался на машинке какой-либо нелегальной работой. Точно так же я не знала, что мой сын принимает участие в какой-либо нелегальной организации. Из знакомых В.Д. Головачева знаю Игоря Алексеева и Нину, фамилию ее не знаю» [1:59].

Арест матери производит на Виталия определенное впечатление. На допросе 1 января 1929 года он признает свою причастность к группе и достаточно подробно излагает ее теоретическую позицию, а в заключение называет цену своих показаний:

«Оба номера журнала «Борьба» печатал я. Моя мать об этом не знала. Лебедев Петр Петрович тоже об этом не знал» [1:66об].

С этого момента Виталий занимает ту же позицию, что и Браилко: показания дает только об уже арестованных участниках, не допуская расширения их круга.

«Кружок, упоминаемый в записке, который мы предполагали образовать, должен был заниматься исключительно изучением современной литературы. Никакого отношения к группе «Борьба» этот кружок не имел, хотя двое из предполагавшихся участников кружка (я и Н.А. Быстряков) состояли в группе «Борьба». Нина Юрьевна Лурье никакого отношения к группе «Борьба» не имела и едва ли знала о существовании этой группы, по крайней мере, я об этом ей ничего не говорил» [1:104].

«Я знаю всех членов группы «Борьба»: я, Браилко, Сафонов, Алексеев, Быстряков, Лялин, Казбан (к тому моменту арестован по другому делу – А.Г.), Лесевицкий. Больше никого в группе не было» [1:107].

«Долгих Борис, Стручков Георгий к группе никакого отношения не имели. В отношении Нины Лурье я предполагал бы ее вовлечь в группу, но едва ли что из этого вышло бы. Статья «Против меньшевиков» была написана Браилко. Остальные статьи были написаны членами группы, кем, я сказать не могу, т.к. не знаю» [1:110].

«Утверждаю, что члены группы «Борьба» состояли только из москвичей. В других городах членов группы не было. Как квалифицировать ленинградских товарищей, имеющих с нами связь и получавших журнал «Борьба», я не знаю».

«Это отношение известно следствию», – добавляет от себя оперуполномоченный [1:128].

«В начале 1928 года ОГПУ стало известно, – гласит обвинительное заключение, – что в Москве и в Ленинграде существует нелегальная студенческая организация, именуемая «Социалистической группой «Борьба»». Указанная организация возникла, по-видимому, перед 15 съездом ВКП(б) и имела четкое организационное построение.

По предварительным сведениям, установка «Социалистической группы «Борьба»» была такова:

«Революция не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Ее результаты оказались совершенно непредвиденными былыми вождями пролетариата, полагавшими, что Октябрь откроет новую эру всемирной истории».

«Все прочнее, все крепче, все увереннее водворяются вновь на территории СССР основные определяющие начала обычного буржуазного строя».

<…>

Материалами, имеющимися в деле, и показаниями обвиняемых установлено:

что «Социалистическая группа «Борьба»» возникла в 1926 году. Построение группы было по принципу троек-пятерок, группа имела свой устав (выдержки из которого уже приводились) и программу, группа имела филиал в Ленинграде (члены Ленинградской группы «Борьба» также арестованы и привлекаются к ответственности), группа, начиная с 1926 года, почти еженедельно устраивала строго конспиративные собрания членов, на которых (собраниях) обсуждались вопросы борьбы с ВКП(б) и существующим Правительством, заслушивались доклады членов группы на различные политические и экономические темы, обсуждались вопросы вербовки в группу новых членов, обсуждались вопросы о выпуске нелегального журнала и т.п., вплоть до образования второй партии и захвата власти» [1:119 – 124].

Изучив материалы дела и сопоставив показания фигурантов, мы можем заключить, что вышеизложенное в основном соответствует действительности, кроме намерения участников свергнуть большевистское правительство и захватить власть. В уставе группы одной из задач действительно значится создание новой рабочей партии, но нигде не сказано, что она должна истребить всех своих конкурентов и стать единственной политической силой в стране. На данном же этапе главной своей задачей участники группы видят осмысление текущих политических событий с опорой на марксистскую теорию и разработку альтернативной программы строительства социализма в СССР.

«Понять то, что делается, – вот что нам нужно в первую очередь, – говорится в уставе группы, – ибо наша задача заключается в том, чтобы перерожденческой провокационной политической идеологии одних, растерянности и утопизму других противопоставить холодное острое оружие передовой революционной теории» [1:119 – 124].

В этом же ключе задачи группы формулирует в своих показаниях Головачев:

«Идеологическая работа внутри группы, направленная на уяснение конкретности переживаемого периода, реального положения пролетариата и перспектив развития его классовой борьбы, распространение своих взглядов среди пролетариата и студенческой молодежи, устно и печатно, концентрирование революционных элементов» [1:66об].

Как видим, позиция группы в принципе исключала насильственные действия и резкие политические шаги. Предполагалось, что рождение новой рабочей партии произойдет естественным путем, через осознание пролетариатом своего исторического значения и перспектив развития.

Тем не менее при всем своем миролюбии группа «Борьба» была реальной организацией с определенными политическими установками, которая, как и всякая организация, стремилась к укрупнению и расширению своего влияния. Такая деятельность властями жестко пресекалась на протяжении всего периода существования СССР. По этому делу Головачев будет реабилитирован лишь в 1991 году, через тридцать с лишним лет после реабилитации по делу 1937 года.

Заметим между прочим, что идея «возвращения к истокам» оказалась на редкость живучей и особенно широкое распространение получила после XX Съезда КПСС, когда «восстановление ленинских принципов советского социалистического демократизма» было провозглашено в качестве официального курса правящей партии. Независимо друг от друга кружки сторонников «подлинного марксизма», «истинного ленинизма» и т.д. и т.п. появляются в 1950-е, 1960-е и даже в конце 1970-х! Заканчивалось это для инициаторов одинаково плачевно, но на смену одним приходили другие.

По постановлению Коллегии ОГПУ от 11 марта 1929 г. участники группы «Борьба» получили по 5 лет концлагеря [1:139]. Несмотря на все усилия Головачева, Нину Лурье отвести от группы не удалось. Она была арестована 3 января 1929 г. и осуждена тем же постановлением, но тут же отдана на поруки матери. Дело в отношении Варвары Голубковой было прекращено за недоказанностью ее вины.

Маруся не знала всех подробностей этого дела и лишь в самых общих чертах понимала рассуждения Виталия о строительстве нового общества, в основе которых лежали рациональные конструкции немецкой философии. (К философии она никогда не испытывала особой склонности.) Но она видела главное – что Виталий любит свою страну, что боль его – о России, что оба они никогда не покинут Родину.

Бурная и напряженная переписка между Марусей и Виталием завязалась сразу после его прибытия в лагерь. К сожалению, значительная часть писем 1929 – 1932 гг. была изъята на обысках при следующих арестах Виталия и бесследно утеряна, а остатки сгорели в апреле 1941 года при пожаре в доме Петровых на 5-м Лучевом просеке. Уцелело только одно письмо Виталия из Вишерского лагеря, написанное им во второй половине декабря 1929 г. Но и этого письма достаточно, чтобы ощутить всю глубину и многомерность отношения Виталия к Марусе.

Он обращается к ней то как к другу:

«Сейчас – я знаю – Ты у меня одна, которая встретит меня по-человечески просто, и только в Твоей руке я не почую холода недоверия, ни дрожи превосходственной жалостности».

То как к единомышленнику:

«… я знаю теперь, что я прав, знаю настоящую цену этому и себе … Родная, рост дается нам всем жестоко трудно, ибо с раскрытыми, но не видевшими глазами вступили мы в жизнь… Жизнь принимает только те вызовы, которые брошены со всей полнотой сознания их…»

То как к возлюбленной:

«Сейчас жадность к Тебе неизмеримо глубже, чем когда бы то ни было, и тревогой, и болью за Тебя полнится во мне все. Береги же себя.

В осязании Твоих писем неизбывная радость и неутолимая тоска о будущем.

Неотрывная моя, дальняя моя, пиши.

Жду – не расскажешь» [Прил. № 7].

В те годы в окружении семьи Петровых репрессии и связанные с ними хлопоты становятся нормой жизни.

В 1929 году в Казахстан был сослан Иван Семенович Петровых (митрополит Иосиф), который приходился дальним родственником отцу Маруси, Сергею Алексеевичу Петровых.

В 1930 году за решеткой вновь оказывается Дмитрий Смирнов. Марусина мать, Фаина Александровна, принимает активное участие в судьбе брата, обращается в ОГПУ с ходатайством о его досрочном освобождении [Прил. № 8].

В крайне сложное положение попадает после суда Нина Лурье. Освобождая ее из-под стражи, чекисты взяли с ее матери расписку в том, что она ручается за надлежащее поведение дочери [Прил. 4]. Это означает, что если Нина снова будет замечена в компании нехороших мальчиков, отвечать за это придется Ольге Исааковне. Кроме того, сотрудники ГПУ взяли с самой Нины подписку о невыезде за пределы Москвы, от которой она потом долго не сможет избавиться [Прил. № 10 и 12].

О свидании с Николаем Быстряковым, осужденным по делу «Борьбы» чуть раньше Виталия и отправленным в Ярославский политизолятор, хлопочет его жена Наташа Радченко [Прил. № 11].

«Маруся Петровых дала мне письмо к своим родственникам или знакомым в Ярославле, чтобы было где остановиться на три дня. Добрые люди приняли меня приветливо и тепло.<…> На другой день после моего приезда к гостеприимным хозяевам пришли из УВД с вопросами: кто к вам приехал, кем она вам приходится, зачем пустили, если не родственница? От меня одни неприятности добрым людям, а они так участливы, так заботливы. Жаль, но имени и фамилии не помню» [28:453 – 455].

Однако из дальнейшего повествования становится ясно, что речь идет о семье Маргариты (Мары) Германовны Саловой, одной из самых близких подруг Марии Петровых со школьных лет:

«Запомнилось одно только имя шестнадцатилетней их дочери – Таня. Такая милая, с длинными косами, улыбается с фотографии в рамке. Девочка отравилась сулемой, спасти не смогли. Покончила с собой из-за «несчастной любви». Бедная дурочка: какая в шестнадцать лет может быть нечастная любовь? Да в эти годы любовь только счастье, только полет – даже в страданиях» [28:455].

Прежде Марусю с Наташей объединяла лишь учеба и нечастые встречи на студенческих вечеринках. Но общая беда сблизила их настолько, что Маруся без колебаний пристроила Наташу на ночлег в доме самых дорогих ей людей, оставшихся в родном городе.

Но и сама Маруся не остается без поддержки. В течение всего срока заключения Виталия всегда рядом с ней Сергей и Марьяна, которая в связи с репрессированием Игоря обладала богатым опытом общения с советской правоохранительной системой. Почти не вызывает сомнений, что именно благодаря общим усилиям родных и близких удалось добиться для Виталия некоторого смягчения участи.

Решением Президиума ЦИК от 20/V – 1932 г. последние полтора года лагерного срока были заменены Головачеву ссылкой под Архангельском [9:76об]. Из рассказов А.В. Головачевой мы знаем, что в ссыльный поселок Мария Сергеевна приезжала к нему не один раз. Но на этом, пожалуй, хорошие новости заканчиваются, ибо условия существования ссыльных в Архангельской области были далеки от санаторных [Прил. № 9]. Паспорт, позволяющий покинуть место ссылки, Виталий получил 8 февраля 1934 года [2:21] и вскоре объявился в Москве, где ждала его она…

Не забыть мне февральского дня.

Сердце мчалось гонимою ланью.

Мой охотник! Ты видел меня

Золотыми глазами желанья.

Жизни наши сомкнулись тогда,

Как под утро встречаются зори.

Этот день сторожила беда,

Этот день караулило горе.

Помнишь ночь? Мы стоим на крыльце.

Гробовое молчанье мороза.

И в круглунном неясном кольце

Затаенная стынет угроза.

Мы ютились в студеной избе.

Постояв, помолчав на крылечке,

Обнимаясь, ушли мы к себе,

К нашей люто натопленной печке.

Там другая, там добрая ночь,

Вся в сиянье, как счастья начало,

Отгоняла предчувствия прочь

И за будущее – отвечала.

Что ж! Ее предсказанье сбылось:

Всё исполнила, что посулила.

Жизни наши свершаются врозь,

Но живет в них единая сила.

Пусть пытают опять и опять, –

У нее вековое здоровье.

Не замучить ее, не отнять,

Называемую любовью.

М. Петровых

1935 – 1939

[26]

ДЕЛО РАБОТНИКОВ РАДИОВЕЩАНИЯ 1935 г.

Эйфория от обретения друг друга на вольных ветрах быстро улетучилась под натиском суровой действительности. Тяготы неволи не затронули личности Виталия. Он вернулся абсолютно равным себе прежнему. Но за ним тянулся шлейф судимости по политическим мотивам, утяжеленный тем, что он остался верен той позиции, которую занял на предварительном следствии. Он признал лишь фактическую сторону обвинения: участие в оппозиционной группировке. Но он не признал себя виновным в контрреволюционных преступлениях и не осудил свои политические взгляды. А это сильно затрудняло его интеграцию в советское общество. Нужно получить прописку, найти работу. И везде ему будут задавать вопросы… Он готов промолчать или ответить уклончиво. Но если его спросят прямо, изменились ли его убеждения, он так же прямо ответит, что ничего не изменилось. Убеждения неприкосновенны!

О совместном будущем Маруся с Виталием даже не говорили, слишком зыбким было настоящее. В ожидании ответа на свое ходатайство о предоставлении столичной прописки, направленное в Московское управление милиции, Виталий жил нелегально у родителей на станции Клязьма (улица Гоголевская, д. 31). Если в прописке откажут, о работе в Москве можно будет забыть. И тогда снова полнейшая неясность. Надежда была только на то, что в самой системе работают разные люди. И на понимающих людей Виталию везло. Как мы увидим чуть ниже, наиболее участливые из них заплатят за свою участливость немалую цену.

О работе Виталий предварительно договорился уже в конце марта. Помогла ему Белла Левина, старинная его приятельница. Работала она тогда в Центральном доме художественного воспитания детей (ЦДХВД), где как раз была открыта вакансия методиста радиокабинета, которая требовала знания иностранных языков. Однако в связи с реорганизацией радиокабинета встреча Виталия с будущим работодателем состоялась только в мае.

Заведовал радиокабинетом Владимир Теннов, ровесник Виталия, окончивший Университет Искусств Наркомпроса и Педагогические курсы МОНО. В профессиональном отношении они с Виталием быстро нашли общий язык. Настал момент рассказать о судимости. К облегчению Виталия Теннов удовлетворился его схематичным и безоценочным рассказом, не вдаваясь в подробности. А болезненная тема убеждений и их возможной эволюции и вовсе не затрагивалась. Иных препятствий для трудоустройства не было, и уже 25 мая Виталий был принят в штат ЦДХВД с окладом в триста рублей. Располагалось новое место работы по адресу: Москва, Мамоновский переулок, дом 10 (где ныне помещается Московский театр юного зрителя).

Однако вопрос прописки повис в воздухе, и в глубине души Виталий не надеялся на успех. День за днем всё ярче проявлялась неискоренимая черта его характера, которая доставит Марии еще немало страданий: когда в его жизни наступали трудные времена, он замыкался в себе и отдалялся ото всех. Чем сложнее проблема, тем глубже его самоизоляция.

«Мне поистине трудно заставить себя говорить о себе сейчас даже с самыми близкими людьми, – пишет Виталий Кате в начале июня 1934 года. – И не то чтобы во мне рождалось отчаяние, нет, но слишком много я сейчас несу в себе, не будучи вместе с тем уверен в завтрашнем дне. <…> Я не жалуюсь, Катенька, – я бесконечно счастлив. Я хочу только объяснить Тебе причину моего молчания…» [Прил. № 13]

С Марусиного горизонта Виталий тоже исчезал надолго. Побуждали его к этому самые благие намерения. Он хотел прийти к ней достойным выпавшего на его долю бесконечного счастья, а не обременять ее своим подавленным душевным состоянием. Он хотел добиться хотя бы ясности, где он будет жить и кем работать. Но Мария усматривала в его исчезновениях лишь небрежное отношение к себе. Неужели же всей своей жизнью в последние годы она не доказала ему, что ее не страшат никакие трудности?! Она будет счастлива с ним в самой заброшенной дыре, в самом грязном чужом углу! Почему же он сейчас воздвигает между ними эту непробиваемую стену?! Или… может быть… он просто охладел к ней?

Как Виталий и предполагал, в прописке ему отказали. Не в ту инстанцию он обратился и не с теми словами. А за этим неизбежно последовало увольнение с работы. Не желая доставлять родителям лишнее беспокойство, Виталий решил покинуть их дом. Он не мог простить себе историю с пишущей машинкой, из-за которой мать оказалась на Лубянке. И теперь ему хотелось поскорее испариться, чтоб даже мысли о неприятностях, которые может навлечь на родителей его присутствие, не тревожили их душу.

Уехав с Клязьмы в ноябре 1934 года, Виталий стал пропадать уже совсем неизвестно где. Теперь он поставил себе целью зацепиться где-нибудь в окрестностях родной Москвы и был несказанно упрям в своем намерении. Единственным его заработком были нерегулярные заказы на составление обзоров по материалам зарубежной прессы, которые Теннов от лица радиокабинета продолжал давать ему на договорных началах. Наступил новый 1935 год, шли месяцы, а ситуация не менялась.

Маруся впала в отчаяние. Но тут в дело вмешалась предприимчивая Катя. В июле 1935 года, когда Виталий в очередной раз объявился, она рассказала ему о Константине Горелове, с которым она познакомилась в 1928 году в Клубе работников народного хозяйства им. Дзержинского. Горелов входил в состав президиума клуба, а Катя работала в библиотеке иностранных каталогов. Совсем недавно Горелов был назначен директором станкостроительного завода в городе Егорьевске и сейчас ищет человека на должность заведующего технической библиотекой. Кандидатура Виталия уже предложена и предварительно одобрена Гореловым. Правда, Катя пока не говорила ему о судимости. Но она уверена, когда Горелов познакомится с Виталием лично и поговорит с ним, он не откажет. Там и прописаться несложно. Ведь Егорьевск – это 101-й километр от Москвы.

Так Головачев становится референтом, а затем заведующим технической библиотекой завода «Комсомолец».

Работа увлекательная. Неожиданно востребованными здесь оказываются литературно-просветительские таланты Виталия. Он задействован как переводчик технических текстов, пишет статьи о заводе для местной печати, преподает русский язык на курсах мастеров соцтруда. На заводе 18 иностранцев – живая языковая среда.

Станкостроение в СССР тогда только зарождалось. Это давало Виталию столь необходимое ему ощущение сопричастности к важному общему делу. Он расцвел и повернулся к Марусе новой гранью. Прежде она ценила Виталия за гражданскую зрелость, черту довольно редкую в среде молодых литераторов. Но по мере того, как он адаптировался к вольной жизни, постепенно открылись перед ней и другие его сильные стороны: трудолюбие, высокая работоспособность, самодисциплина и нацеленность на созидание. Именно таким она и представляла себе главу семьи, образ которого был навеян личностью отца, всю свою жизнь посвятившего любимому делу. Но самое главное – Виталий наконец перестал от нее бегать и позволил ей быть рядом с ним!

От завода ему предоставили комнату в коммуналке (г. Егорьевск, улица 9-го Января, д. 21). Шумно, грязновато, но всё же свой угол. А если они с Марусей распишутся, то смогут рассчитывать и на квартиру.

Но планы пришлось отложить…

Во второй раз В. Головачев был арестован в середине декабря 1935 года по обвинению в пропаганде идей фашизма (ст. 58.10 УК РСФСР). Обвинение звучит весьма настораживающе даже по нашим временам, поэтому нам особенно важно досконально разобраться, как такое могло случиться.

В конце лета 1935 года Виталий получил от Теннова заказ на составление обзоров по достаточно специфической теме – техника детского радиовещания за рубежом. Такого рода работу радиокабинет ЦДХВД выполнял для Всесоюзного радиокомитета (ВРК) по особому договору. Специалистов ВРК интересовал любой зарубежный опыт, без каких-либо политических ограничений. Зная, что по Великобритании и США подобные обзоры уже составлены, Виталий на свою беду решил взять Италию и Германию – страны с фашистским политическим режимом. Теннов был в курсе и никаких возражений не высказал.

Материалы для будущих обзоров Виталий совершенно официально запросил в библиотеке Всесоюзного радиокомитета, где ему предложили немецкий журнал «Дер Шульфунк» и итальянский «Радио рурале». Последний содержал текст радиопередачи «Поход на Рим», пропагандирующей приход к власти итальянских фашистов.

Свою задачу как переводчика Виталий видел в том, чтобы максимально точно перевести все материалы, которые могут быть интересны с точки зрения техники вещания, а их отбор и рецензирование считал обязанностью Теннова. При передаче готовых обзоров оба проявили небрежность: Головачев не обратил внимание Теннова на то, что в итальянском обзоре приведен полный текст фашистской передачи, а Теннов вчитываться не стал. Зная Виталия как хорошего специалиста, он был уверен в качестве его работы. И вот так вслепую он передал обзоры Георгию Солдатову, заместителю заведующего сектором детского радиовещания ВРК. Видимо, Теннов немного страдал от избытка простодушия и верхоглядства: он даже не подозревал, что Солдатов уже давно имеет на него зуб и ждет удобного случая, чтобы его зацепить. Несколько дней спустя Солдатов в разговоре с Тенновым выразил глубокое возмущение фашистской направленностью итальянского обзора и вскользь обмолвился, что в случившемся должны разбираться соответствующие службы…

«Поражает тон и содержание обзоров, – строчит Солдатов на Лубянку, – автор которых не только формально излагает принципы фашистского вещания, но даже популяризирует их с некоторым сочувствием. Прилагаются большие отрывки из ярко фашистских передач» [2:63].

Расследование было поручено оперуполномоченному Шнейдеру, который оказался человеком неглупым и обладал достаточно высоким культурным уровнем для рядового сотрудника госбезопасности тех лет. Прочитав послание Солдатова, он сильно засомневался, что «дело» получится, и попросил инициатора разбирательства объяснить более подробно, что же его так взволновало.

«В конце ноября, – спешит Солдатов с новым донесением, – тов. Теннов, зав. радиокабинетом, принес и передал лично мне два обзора о вещании в Италии и Германии. Передавая обзоры, он просил дать их прочитать редакторам сектора детского вещания.

Я считаю, что эти обзоры не только нельзя давать для ознакомления редакторам, но необходимо проверить людей, которые составляют такого рода обзоры и систему распространения таких обзоров» [2:64].

<…>

«Прилагать целые передачи фашистского характера («Поход на Рим») – нельзя, ибо с этими обзорами, по замыслу тов. Теннова, должны были ознакомиться редакторы сектора детского вещания – довольно значительный круг людей.

Таким образом, надо проверить систему составления и рассылки обзоров и устранить бесконтрольное отношение к этому очень важному участку» [2:65].

Но на этом Солдатов не останавливается и сообщает следствию дополнительные сведения, компрометирующие Теннова, дав волю личной к нему неприязни:

«Что касается т. Теннова, в связи с этим фактом следует привести один случай, который происходил в конце лета 1935 г. Беседуя на различные темы, тов. Теннов между прочим заявил, что он должен идти в военкомат на призыв, но что ему не хочется идти в армию, вот почему он собирается уехать в командировку, а в конце призыва, когда набор в основном будет закончен, он явится на призыв и тогда он будет наверняка оставлен дома.

Так как тон этого разговора был шутливый, я ему ответил на это предложением пойти сразу после получения повестки на призыв, а не шутить такими вещами. Подробностей этого дела я не знаю и привожу этот факт лишь в связи с тем, что обзоры заставили еще раз проявить бдительность» [2:65].

Но и после этого сообщения дело заведено не было. Для полноты картины Шнейдер решил побеседовать с другими свидетелями и вызвал на допрос директора ЦДХВД, тридцатичетырехлетнего Владимира Зельдовича. Ознакомившись с его показаниями, мы для себя отмечаем некоторую несогласованность между отделами ЦДХВД и недостаток контроля сверху.

«Вопрос: Какая иностранная литература используется для составления обзоров?

Ответ: Этого я не знаю, т.к. всей методической работой руководит мой заместитель тов. Перес Б.С., он же утверждает все методические материалы секторов, контролирует их научно-методическую работу. Перес Б.С. был председателем комиссии, созданной для обследования сектора радиовещания, окончившей на днях свою работу. Комиссия дала положительный отзыв о работе сектора.

Вопрос: Вы лично как руководитель всего учреждения контролировали сами когда-нибудь методическую научную работу сектора радиовещания?

Ответ: В течение отпуска Переса Б.С. летом 1935 г. я руководил и методическо-научной работой, но за это время никаких материалов от сектора радиовещания не поступало. Сектор отчитывался о своей работе передо мной, но материалов, выпускаемых сектором, я не читал, и специального контроля-проверки не проводил.

Вопрос: Были какие-либо контрреволюционные проявления со стороны кого-либо из работников сектора радиовещания?

Ответ: Не было» [2:11 – 12].

Несложно догадаться, что следующим на допрос был вызван заместитель Зельдовича Борис Перес.

«Вопрос: Кто контролирует все научно-методические работы радиосектора?

Ответ: Все методические научные материалы, выпускаемые ЦДХВД, в том числе и выпускаемые радиосектором, контролирую я – Перес Б.С. Контроль заключается в том, что без моей визы ни один документ не размножается и не идет в печать.

Вопрос: Вы санкционировали составление и передачу в ВРК двух обзоров радиовещания, составленных в ноябре с.г. радиосектором ЦДХВД по материалам фашистских журналов: итальянского «Сельское радио» и немецкого «Дер Шульфунк»?

Ответ: Указанные вами предъявленные обзоры я здесь вижу первый раз, мне их никто никогда не показывал. Также я не знаю, чтобы они составлялись, и не знаю, кто из работников радиосектора работал над этими документами, несмотря на то, что на обзорах стоит штамп ЦДХВД. Возможно, эти обзоры составлены кем-либо из работников радиосектора по специальному заказу сектора детского вещания ВРК, т.к. отдельные работники радиосектора ЦДХВД за аккордную плату выполняли некоторые работы для ВРК. С моей же стороны никаких заданий на составление предъявленных мне обзоров никому не давалось.

Вопрос: Практикуется ли в работе ЦДХВД составление научно-методических пособий по радиовещанию на основе фашистской литературы?

Ответ: ЦДХВД использует методы зарубежного радиовещания с надлежащим критическим к ним отношением, но мы в работе безусловно не используем самого содержания зарубежных, а тем более фашистских радиопередач, что имело место в предъявленных мне двух обзорах.

Вопрос: В конце немецкого обзора поставлено: «Вит. Головачев». Является указанный Головачев работником ЦДХВД?

Ответ: В ЦДХВД Головачев не работает. Мне известно, что Головачев составляет для ВРК отдельные работы по радиовещанию» [2:14 – 15].

Итак, что видит следователь? Перес говорит, что без его визы материалы не размножаются, а на предъявленных обзорах его визы нет; методы зарубежного вещания используются с критическим к ним отношением, а в данном случае без всяких комментариев цитируется фашистская радиопередача. Вышло так, будто Теннов с Головачевым по собственной инициативе продвинули в ВРК откровенно фашистский материал. Однако с юридической точки зрения этого еще недостаточно для признания их виновными в антисоветской пропаганде. Нужно еще доказать наличие у них «контрреволюционного умысла», то есть что они это сделали в целях подрыва или ослабления Советской власти и Рабоче-крестьянской партии. Только в этом случае они подлежат уголовной ответственности. Распространение антисоветских сведений по каким-либо иным причинам, – в научных целях (как это было в данном случае), по недомыслию, по неосторожности, спьяну, – не является уголовно наказуемым.

Поскольку факт использования фашистской литературы налицо, главная задача Шнейдера – установить, был ли контрреволюционный умысел у инициаторов ее распространения.

На следующий день после Переса на Лубянку был приглашен Теннов.

«Вопрос: Для каких целей Вам нужны были эти обзоры?

Ответ: Я эти обзоры заказал для того, чтобы иметь возможность лично ознакомиться с состоянием детского радиовещания в Италии и Германии. Помимо того, эти обзоры предназначались мною для передачи в сектор детского радиовещания ВРК в качестве научно-методического материала для ознакомления сотрудников сектора радиовещания ВРК с содержанием обзоров.

<…>

Вопрос: Вы знаете содержание этих обзоров?

Ответ: Германский обзор я читал сразу же, как только мне его передал Головачев. Итальянский обзор был мною только просмотрен не до конца перед передачей Солдатову. В итальянском обзоре приведена фашистская передача «Поход на Рим», что является ошибочным. Сами же по себе оба обзора составлены правильно и являются нужным пособием для работников радиовещания, изучающих технику вещания за границей.

Вопрос: Если вы считаете оба обзора необходимыми как методический материал, то почему же вы, направляясь по вызову в НКВД, взяли с собой один из обзоров? Ведь Вас никто не предупредил, что Вас будут допрашивать по поводу обзоров?

Ответ: Да, меня никто не предупреждал. Но, просмотрев после заявления Солдатова «Поход на Рим» в итальянском обзоре, я сделал вывод, что именно по этому вопросу будут спрашивать.