Ана Менска
Арабелла. Музыка любви

Глава 5

Арабелла в это утро проснулась рано, впрочем, как и во все последние дни. Ее сон с того дня, как она ответила согласием на предложение руки и сердца Витторе Жиральдо Моразини, стал крайне беспокойным. Тревожные мысли одолевали ее с настойчивостью докучливых мух в знойный день. Она сомневалась в правильности своего решения. Прокручивала в голове сотню вариантов его последствий. Страшилась катастрофы, которая может разразиться со дня на день. И никакие увещевания ее приемной матери не могли принести ей облегчения.

Синьора Форческо не уставала повторять ей, что незамужняя женщина – изгой, который сторонится роли, возложенной на нее Создателем. По ее словам, участь старой девы совершенно незавидна. Лучше быть замужем за таким приятным синьором, как виконт Моразини, чем постоянно выслушивать вопросы окружающих о том, почему она в ее лета до сих пор не замужем. Именно эти наставления и сыграли решающую роль в том, что Белла приняла предложение Витторе Жиральдо. Но было ли ее собственное сердце в ладу с этим решением?

Определенно ответить на этот вопрос Арабелла не могла. Виконт Моразини ей нравился. Он был во всех смыслах самым достойным соискателем ее руки. Белла не могла найти ни одного «против» его кандидатуры.

И всё же было одно большое НО, которое не давало ей покоя. Ее сердце в этом вопросе было абсолютно безмолвно. В отношении Арабеллы к потенциальному жениху было больше дружеского участия, нежели сердечного расположения. Достаточно ли будет этого для семейной жизни? Ведь у нее в свое время перед глазами был совершенно иной пример. Она помнила влюбленные взгляды матери и отца. Ей о таких отношениях в данных обстоятельствах оставалось только мечтать.

Единственное, в чем Арабелла была уверена наверняка, – тот факт, что с помощью этого замужества она сможет разрешить целый клубок проблем, одной из которых было ее мнимое беспамятство. Выйдя за виконта Моразини, она окажется под его защитой и сможет признаться ему, что память к ней постепенно вернулась. То, что это уже произошло, было ее тайной. Тайной, хранить которую было всё сложнее и сложнее.

Маленькие тайны есть у каждого. Они часть нас самих. От них не убежать. Можно лишь делать вид, что их не существует. Но бывают случаи, когда вынужденная тайна тяготит сердце. Тогда человеку до отчаяния хочется кому-нибудь доверить ее, исповедаться, тем самым облегчить свою душу.

Арабелле очень хотелось поступить именно так. Жить во лжи для нее было невыносимо. Отец с детства приучал ее при всех обстоятельствах говорить правду. Он часто повторял: «У лжи короткие ноги^[93]. Правда всегда выходит наружу. Это одно из основных правил всех времен».

И хотя Белла по большому счету никому не лгала, а лишь умалчивала о том, что к ней вернулась память, но ложь умолчания есть та же самая ложь. Она капля по капле накапливается и вырастает в самую что ни на есть бесстыдную, беззастенчивую неправду. Такая ложь подобна крохотному одеяльцу: подтянешь его на себя – откроются ноги, прикроешь их – оголятся руки.

Особенно стыдно утаивать правду было от приемных родителей, синьоров Форческо. Они с такой теплотой, с такой искренней заботой отнеслись к ней, а она вынуждена скрывать и недоговаривать, чтобы сохранить свое инкогнито. И именно это угнетало ее больше всего.

Белла от природы была честна и открыта. Ей сложно не проговориться, оставаться всё время настороже, говорить с оглядкой, общаться с оговорками, когда нужно, промолчать, не высказать того, чего не следует.

Эти сложности наслаивались на прочие проблемы, которые и без того удавкой сдавливали ей горло. Они только здесь, на берегах Амальфитанского побережья, под этим ласковым солнцем, среди этой неземной красоты, стали понемногу отпускать ее. Не так волновать, не так тревожить. И всё же нет-нет да и тут нахлынут эти страхи. Колкими мурашками пробегутся по спине. Горячей волной окатят с ног до головы. Прервут мерное дыхание. Сожмут своей когтистой рукой ее сердце.

Матушка обычно перед тем, как благословить ее на ночь, любила повторять: «Придет новый день – придут новые мысли». Но теперь ей хотелось к этой присказке добавить: «И новые тревоги и переживания придут тоже».

Они приходили изо дня в день, из ночи в ночь, принося с собой пугающие сновидения, от которых становилось еще тяжелее, еще невыносимее.

Сегодня, например, Белла проснулась от того, что ей причудилось, будто она вновь барахтается в морской пучине. Намокшее платье кулем тащит ее на дно. Она захлебывается в набегающих волнах. Из последних сил цепляется за спасительную лодку. Рука коченеет и уже почти готова разжаться.

Но в этот самый момент с другой стороны перевернутой посудины из морской глубины выныривает человек, который протягивает ей руку. Ее глаза застилает водная пелена. Она не видит его лица. Сквозь шум брызг, стену дождя и завывание ветра она слышит мужской голос. Он звучит мягко, обнадеживающе: «Давай же, протяни руку! Иди ко мне! Я жду тебя!»

Она отпускает лодку, за которую держалась, и тянет к нему руку. Его ладонь, вопреки тому, что они по горло в воде, теплая и уютная. Незнакомец притягивает ее к себе… и вдруг его лицо проясняется. Это же капитан Харрис! В этот момент Белла в жарком поту проснулась и подскочила на кровати.

Арабелла еще долго сидела на постели, пытаясь осознать, что привидевшееся – лишь плод разыгравшегося воображения. Однако этот сон, таящий в себе горечь опасности, больше напоминал ужасающую реальность, нежели навеянное дурными мыслями ночное видение.

Это была не первая ночь, в которую Белла вновь и вновь переживала памятный кошмар. Она не знала, могут ли быть еще более ужасными ее ночные видения, но отчего-то была уверена, что самое страшное ей придется пережить наяву. Поэтому девушка стоически готовилась к худшему.

А ведь были и у нее в жизни беззаботные, чу́дные годы. Те времена, когда всё казалось безоблачным и безмятежным. Когда от каждого нового дня она ждала только лучшего. Когда будущность представлялась ей исключительно в розовом свете. В те дни она могла позволить себе молиться Богу о том, чего ей хотелось. Если бы она знала тогда, что ей нужно молиться о сохранении того, что она имеет!

Сейчас Белла перебирает в памяти эти греющие душу воспоминания, словно фамильные драгоценности в заветной шкатулке.

Это здесь ее все зовут Анджелиной Беатой Форческо, а в реальности она Арабелла Беатриче Доннорсо, дочь известного дипломата, графа Адриано Перроне Доннорсо, который умер, когда Белле исполнилось девятнадцать.

Ее мать Мария Эуджения Доннорсо, в девичестве графиня Абрицци, происходила из обедневшего, но знатного и достойного рода. Ее младшей сестрой была Аделина Мирелла Абрицци, ставшая впоследствии герцогиней ди Новоли. Осиротев, именно под крылом этой женщины Арабелла мечтала обрести покой. Именно для нее она везла медальон с инициалами М. Е. А. Еще недавно он принадлежал ее матери. Графиня Донно́рсо рассказывала, что точно такой же, только с иными инициалами, в день шестнадцатилетия Аделины Миреллы их общий отец повесил на шею ее младшей сестре.

Теперь медальон матери всегда у нее на груди. Белла безмерно счастлива, что не потеряла его той ночью, когда тонула. Что у нее есть зримое напоминание о минувшей жизни, которая в данных обстоятельствах подчас кажется ей плодом воспаленного сознания.

Мать вышла за отца рано. Это был брак по любви. Да в отца и невозможно было не влюбиться. Умный, импозантный, широко эрудированный, он производил неизгладимое впечатление на противоположный пол. По признанию матери, она увлеклась отцом с первой встречи. Но и он не мог не отметить симпатичную брюнетку с огромными голубыми глазами, которая к тому же оказалась весьма начитанной и рассудительной.

Белла не была первенцем. До этого родители потеряли двоих детей, которые не доживали и до полугода. Поэтому она была желанным и любимым ребенком. Этому факту поспособствовало еще и то обстоятельство, что фамилии Доннорсо иных детей Господь не даровал.

До пяти лет маленькая Белла жила с семьей в Неаполе, после чего отца на пять лет отправили в Лиссабон посланником ко двору короля Португалии Жозе I из династии Браганса. Семья, как было заведено в дипломатических кругах, последовала за своим главой. Таким образом, детство Арабеллы прошло на побережьях Средиземного моря и Атлантического океана, в двух самых очаровательных городах, залитых солнцем и обласканных теплом.

В десятилетнем возрасте Арабелла вместе с родителями переехала в Мадрид, куда личным посланником ко двору своего брата Фердинанда VI графа Доннорсо отправил неаполитанский король Карл VII.

В одиннадцать лет маленькая Белла уже бегло говорила по-португальски и по-испански. Кроме того, отец заставлял ее учить английский и французский. За неимением детей мужского пола граф Доннорсо все обязанности отца по воспитанию достойного чада сосредоточил на единственной дочери.

Белла была окружена лучшими учителями. Отец обучал ее также игре в шахматы и основам дипломатического этикета. Он любил подолгу беседовать с ней на разные темы, развивая ее наблюдательность и аналитический ум.

Из всех уроков Белле больше всего по душе были занятия музыкой с маэстро Мануэлем Пла-и-Агусти^[94] – испанским композитором, служившим при мадридском королевском дворе клавесинистом и гобоистом. Наставник отмечал потрясающие способности девочки: ее тонкий слух, отменную музыкальность, гибкость и чуткость пальцев, а также великолепную координированность.

В 1757 году, когда Белле исполнилось двенадцать, в Мадриде, на матине^[95], устроенном Карло Броски по прозвищу Фаринелли^[96], куда была приглашена вся семья Доннорсо, произошла знаменательная встреча.

Неаполитанец Фаринелли, служивший руководителем королевских театров Испании и проживавший в этой стране под королевским патронатом, был дружен с другим выходцем из Неаполя, знаменитым композитором Доменико Скарлатти^[97]. Тот тоже бо́льшую часть сознательной жизни провел в Испанском королевстве. Поэтому вполне естественно, что на утреннике у Фаринелли присутствовал и он. И было бы странно, если бы хозяин праздника не упросил друга сесть за инструмент.

Маэстро исполнил всего два своих произведения для клавесина: Сонату ре-минор K 141 и Сонату до мажор K 159. Однако юной Белле этого было вполне достаточно, чтобы заболеть музыкой навсегда.

Сонаты Скарлатти, или эссерчици^[98], как он их называл, были удивительно изобретательны, свежи, полны испанского колорита и неаполитанского очарования. Технические сложности, заложенные в них, казались непосильными даже для самых искушенных. Чувствовалось, что эти музыкальные зарисовки предназначены лишь для того, чтобы произвести впечатление на аудиторию, сразить ее виртуозностью и изяществом замысла. Казалось, для их исполнения требуется как минимум три руки. В крайнем случае – овладение приемом их «перекрещивания».

В то же время Маэстро смог увидеть в музыке больше, чем просто математику. Его трели были нежнее и элегантнее. Он мог транскрибировать в ноты звуки, которые его окружали: пение птиц, перезвон церковных колоколов во время венчания, игру испанской гитары или даже фейерверк.

Сердце Беллы ликующим зайчиком подскакивало к самому горлу, когда маэстро Скарлатти заставлял клавесин звучать местами точно так же, как тремоло^[99] мандолины. Она до глубины души была потрясена столь виртуозным исполнением и решила во что бы то ни стало попытаться приблизиться к вершинам подобного мастерства.

С того дня Беллу не нужно было усаживать за инструмент. Она сама из-за него не вставала сутки напролет. Маэстро Пла-и-Агусти нарадоваться не мог успехам своей ученицы. Он говорил родителям: «Я всегда знал о необыкновенной одаренности вашей дочери, но теперь в ее умении произошел настоящий прорыв. И, что удивительно, скорость ее исполнения нисколько не подавляет ясности и чувственности звучания».

Однако вскоре учителю пришлось расстаться с талантливой ученицей. Когда Белле исполнилось четырнадцать, вся семья переехала жить в Лондон. Графа Адриано Перроне Доннорсо отправили служить неаполитанским посланником при английском дворе.

Спустя полгода после переезда талантливую девочку незадолго до своей кончины заметил семидесятичетырехлетний композитор Георг Фридрих Гендель. Столь важное событие произошло в доме государственного секретаря Южного департамента английского правительства Уильяма Питта, первого графа Чатема.

Высокопоставленный чиновник отвечал за отношения с католическими и мусульманскими государствами Европы. Для того, чтобы наладить связи с вновь прибывшими посланниками, он пригласил их с семьями на домашний праздник, посвященный десятилетию дочери – леди Эстер Питт.

Помимо Арабеллы, на празднике присутствовали Амелия Дарси, единственная дочь государственного секретаря Северного департамента Роберта Дарси, четвертого графа Холдернесса, отвечавшего за внешние связи с протестантскими государствами Северной Европы, и несколько других детей новых посланников из разных стран. Малолетних отпрысков на этом мероприятии сопровождали отцы-дипломаты с супругами.

В качестве особого гостя на торжественный утренник был приглашен Георг Фридрих Гендель. Композитор к тому времени уже абсолютно ослеп, поэтому за ним повсюду следовал его личный секретарь и помощник.

На празднике каждый из присутствующих детей должен был сделать музыкальное или танцевальное подношение виновнице торжества. Таким образом, был устроен своеобразный концерт, на котором в качестве почетного гостя и присутствовал великий композитор.

Было заметно, как стоически терпит он потуги юных певцов, музыкантов, и в особенности танцоров, чьи танцевальные экзерсисы по причине слепоты ему были совершенно недоступны. Так было ровно до той поры, покуда за фортепиано не села юная графиня Арабелла Беатриче Доннорсо.

Для своего лондонского дебюта Белла выбрала композицию Le rappel des oiseaux^[100] Жана-Филиппа Рамо^[101]. Во время ее исполнения установилась такая тишина, что было слышно, как маэстро Гендель ботинком отсчитывает такт на паркете. Он впервые оживился за всё это время и попросил юную музыкантшу исполнить еще что-нибудь на бис.

Белла исполнила Сонату ре-минор K 141 своего кумира Доменико Скарлатти. Гендель пришел в неописуемый восторг. Он попросил юную графиню подойти ближе и дозволить ему коснуться ее пальцев.

Когда Белла затаив дыхание подошла к маэстро и протянула к нему руки, он взял ее хрупкие кисти в свои и долго перебирал тонкие девичьи пальчики. Затем, улыбнувшись, рассыпался в комплиментах.

Знаменитый композитор сказал, что исполнение этого юного ангела не просто свежо и проникновенно, но в нем заключено потрясающее сочетание эмоциональности и интеллекта. И дело здесь не только в великолепной технике, скорости и тайминге, хотя они и так выше всех похвал, но и в том, что ее порхающие по клавиатуре пальцы извлекают весьма экспрессивный, динамичный, музыкальный звук. За ее виртуозную игру на фортепиано Гендель назвал юную графиню «Скарлатти в юбке».

После этого старый композитор рассказал собравшейся публике о том, как однажды в Риме во дворце кардинала Оттобони он сошелся с самим Доменико в музыкальном поединке. Им пришлось состязаться в игре на органе и клавесине. В итоге композитора Скарлатти собравшаяся публика нарекла величайшим итальянским исполнителем на клавесине всех времен, а в игре на органе первенства удостоила его, Генделя.

Отец Арабеллы тогда рассмеялся и заметил, что слышал в Мадриде от самого синьора Скарлатти, как тот с почтением крестится, говоря о мастерстве Генделя.

Все гости после таких рассказов не могли не воспользоваться случаем, чтобы не усадить великого композитора за фортепиано. Он открещиваться не стал и исполнил для всех свою Сарабанду ре минор^[102].

И если для Генделя игра юной музыкантши стала вдохновляющим фактором, который его, абсолютно слепого, усадил вновь за инструмент, то для самой Арабеллы Георг Фридрих Гендель был той причиной, по которой она начала с еще большим усердием заниматься музыкой, а также той причиной, по которой она не раз хотела оставить это занятие, ибо понимала, что подобных вершин ей не достичь никогда. От такого мастерства захватывает дух. После этих срывов Белла твердила матери:

– Не могу исполнять музыку как Гендель даже во сне, а во сне, поверь, я воистину прекрасна!

Однако в ее жизни были и другие вдохновляющие встречи. Первая состоялась в 1762 году. Отец тогда, пользуясь своими связями, пригласил к ним в дом английского композитора Джозефа Стивенсона^[103]. Ему было тридцать девять, ей – семнадцать. Однако между ними на почве любви к музыке завязалась удивительно трогательная дружба. Композитор сразу же оценил талант юной графини. Он поражался ее умению поддерживать мелодическую линию и колорит музыкального произведения на максимальной скорости. Называл это ее умение «непостижимым» и «неоспоримым».

Когда Джозефу пришлось вернуться в свой родной городок Пул в графстве Дорсет на юго-западном побережье Ла-Манша, они продолжили общение, обмениваясь письмами. Джозеф Стивенсон расширял в переписке ее музыкальный кругозор и повышал музыкальную грамотность.

Вторая встреча произошла годом позже за кулисами Королевского театра в Ковент-Гардене. Она подарила Белле еще одного друга, точнее, подругу. Ею стала итальянская оперная певица Николина Джордани, известная под сценическим псевдонимом Ла Спиллетта^[104]. Белле было восемнадцать, Николине исполнилось двадцать два. Несмотря на юный возраст, девушка уже блистала на сцене Королевской оперы.

Белла и Николина сошлись в Лондоне на почве землячества. Дело в том, что родителями талантливой оперной исполнительницы были выходцы из Неаполя. Отец – импресарио, певец и либреттист Джузеппе Джордани, мать – певица Антония Биззи. Прежде чем поселиться в Лондоне, Николина с труппой своей семьи: братьями Франческо (певцом и танцором) и Томмазо (композитором и инструменталистом), а также сестрой Марианной (тоже певицей) – выступала в оперных постановках в Германии, Голландии и Франции. Сценический псевдоним она заслужила после блистательного исполнения главной роли в опере-буффа^[105] «Ревнивые любовники», сочиненной ее братом Томмазо.

Белла ценила Николину не только за ее певческие данные (предельную точность слуха и высочайший артистизм), не только за говорящие глаза и выразительную жестикуляцию, но и за легкость характера, веселость натуры и огромную жизнерадостность. Их объединяло многое: родной Неаполь, кочевая жизнь, любовь к музыке и искусству.

Белле нравилось проводить время с этой девушкой. Однако, к несчастью, дружба с ней подарила юной графине Доннорсо ту самую встречу, которую она хотела бы вычеркнуть из своей памяти навсегда. Это произошло за кулисами театра в Ковент-Гардене.

Как-то раз, зайдя после представления в актерскую гримерную подруги, Белла, не застав там Николину, наткнулась на щегольски одетого красавца лет сорока. Как потом выяснилось, это был любовник певицы, о котором та никогда раньше не упоминала. Незнакомцем оказался тридцативосьмилетний лорд Говард Тревор Баррингтон, четвертый граф Вудвилл.

В ту первую скоротечную встречу этот человек умудрился не только раздеть взглядом Арабеллу, но и мысленно уложить ее с собою в постель. Далекая от подобных соображений, Белла почувствовала это всем своим женским нутром, всей своей сутью, которая была заложена в ней самой природой.

Лорд Баррингтон не понравился Арабелле с первого взгляда. После знакомства с ним она старалась всячески избегать его и, как могла, отговаривала подругу от общения с этим скользким типом. Граф Вудвилл, напротив, стал упорно искать встреч с юной графиней Доннорсо.

Белла в ту пору уже была представлена в свете, поэтому Баррингтон стал выискивать ее на балах и званых вечерах. Несколько раз ей пришлось танцевать с ним, поддерживать светскую беседу. Неоднократно во время ее выступления лорд напрашивался на роль ее пейдж-тернера^[106], причем всегда это были те ситуации, когда девушка просто не могла ответить ему отказом.

Впрочем, Арабелла всякий раз пыталась дать понять этому человеку свое нерасположение. Тем удивительнее ей было застать однажды Вудвилла в кабинете своего отца.

Граф Доннорсо, по всей видимости, хорошо осведомленный о не слишком благовидной репутации визитера, с холодностью в голосе объявил дочери, что гость только что просил ее руки.

Растерявшись от неожиданного известия, Арабелла, соблюдя приличия, попросила дать ей время на раздумье. Однако, как только за гостем захлопнулась дверь, она ответила категорическим отказом, умоляя при этом отца, чтобы тот постарался оградить ее от притязаний этого человека.

Отказ лордом Баррингтоном принят был, но вот преследований своих он не прекратил. К той поре Белла была уже наслышана про многочисленные любовные романы этого сластолюбца и про самый громкий скандал, потрясший лондонский высший свет.

Находясь в гостях у своего приятеля по университету, граф Вудвилл обесчестил его несовершеннолетнюю сестру. Жениться на девушке искуситель отказался, сославшись на то, что юная красотка сама пришла к нему в спальню. Поговаривали, что у несчастной родился ребенок. Чтобы сгладить позорные последствия происшествия, ее родственники отдали малютку на воспитание в семью обедневшего баронета.

После всех этих сведений общаться с лордом Баррингтоном Арабелле было и вовсе невыносимо. Она всеми правдами и неправдами пыталась уклоняться от бесед с ним, и, пока был жив отец, ей это почти всегда удавалось. Но, к несчастью, когда Арабелле исполнилось девятнадцать, граф Доннорсо скоропостижно скончался от разрыва аневризмы. Ему было всего сорок девять лет. Его жена в свои тридцать восемь осталась вдовой в чужом городе, где муж был ее единственной опорой и поддержкой.

К тому времени родители Марии Эуджении уже умерли. Всё нехитрое имущество, оставшееся после их смерти, досталось в наследство младшему брату. Обстоятельства сложились таким образом, что графиня Доннорсо не поддерживала с ним никаких связей. Белла знала, что мать обращалась за поддержкой к родственникам отца, но получила от них по непонятным причинам отказ в помощи. На письмо сестре, Аделине Мирелле, ответа не пришло и вовсе.

Поэтому знакомые семьи совершенно не удивились тому, что через полгода после смерти горячо любимого супруга, не выждав положенного траура, графиня Мария Эуджения Доннорсо вторично вышла замуж за Артура Дэви Огдена, четвертого виконта Чевинда. Она сделала это по одной-единственной причине. Ей нужно было обеспечить будущее своей дочери. Увы, во время свадебных торжеств, проходивших зимой, графиня простудилась и вскоре умерла в горячке от воспаления легких. Так в девятнадцать лет Арабелла Беатриче осталась круглой сиротой на попечении отчима, которого практически не знала.

Лорд Огден оказался человеком хоть и богатым, но до крайности скупым и чванливым. От первого брака у него уже было двое детей. Именно поэтому такое ярмо на шее, как падчерица, его устраивало лишь в том случае, если к нему прилагалась ее мать, не растерявшая еще красоты, ума и рассудительности. Женщина, которая могла бы стать заботливой мачехой его собственным детям и хорошей женой и хозяйкой для него самого.

Так что отчим спустя неделю после неожиданной смерти второй супруги скрепя сердце выделил из своего имущества незначительное приданое для новоиспеченной падчерицы и с удвоенным старанием начал подыскивать ей жениха.

К счастью, в судьбу бедной сироты вмешался Доменико Караччиоли, маркиз де Вилламарина, бывший некогда другом графа Доннорсо и сменивший его в роли неаполитанского посланника в Лондоне. Благодаря остроумию и живому характеру, маркиз пользовался в свете большим успехом, а потому был вхож в высшие эшелоны власти как у себя на родине, так и в Лондоне.

Этот человек взял на себя обязательство выхлопотать для дочери покойного приятеля причитающееся ей наследство со стороны родственников отца. Кроме того, синьор Доменико обратился с письмом к Бернардо Тануччи, в руках которого в это время была сосредоточена практически вся власть в Неаполитанском королевстве. Маркиз де Вилламарина просил своего непосредственного начальника назначить за былые заслуги отца пенсию его осиротевшей дочери. Положительное решение этого вопроса разрешило бы для Арабеллы многие проблемы.

Пользуясь репутацией, синьор Доменико пытался подыскать для Беллы более достойную партию, нежели это мог сделать ее отчим. У того первоочередной задачей значилось сбыть падчерицу с рук при первой возможности. Маркиз же старался устроить судьбу Арабеллы наилучшим образом. Лорд Огден на эти его попытки смотрел с большим скепсисом, но всё же нисколько не возражал, чтобы осиротевшая девушка изредка сопровождала маркиза де Вилламарина на светских мероприятиях.

Юная графиня Доннорсо во всех салонах и бальных залах пользовалась неизменным успехом. Везде, где бы она ни появлялась, ее непременно упрашивали сесть за клавесин или фортепиано. Все дивились не только красоте, уму, образованности, изяществу, безупречным манерам, но и неординарному музыкальному таланту Беллы. Одно останавливало потенциальных соискателей ее руки – чересчур скромное приданое, назначенное отчимом, и туманные перспективы с получением наследства от родного отца.

Поэтому, когда в начале 1765 года к двадцатилетней Арабелле вновь посватался теперь уже сорокалетний Говард Тревор Баррингтон, отчим сразу же выразил ему свое согласие и постарался принудить к тому и падчерицу.

Белла, сколько могла, тянула с ответом. Сама же обратилась за помощью всё к тому же маркизу де Вилламарина. Тот, недолго думая, решил организовать тайное возвращение дочери покойного друга в Неаполь под крыло ее родной тетки, младшей сестры матери, герцогини Аделины Миреллы ди Новоли.

Когда же Белла высказала ему сомнения на счет тетушки, он попытался заверить ее, что не могла такая достойная во всех отношениях синьора ответить отказом на письмо ее матери. Должно быть, она не получила его вовсе либо произошло какое-то недопонимание или недоразумение.

И всё же Арабелла медлила с принятием окончательного решения. Пускаться в столь дальнее путешествие одной, пусть и в сопровождении камеристки, было более чем рискованно. В те дни Белла особенно хорошо поняла свою мать, которая хоть и безропотно отправлялась повсюду за супругом, но делала это всегда с большой неохотой. Она говорила: «Покидая насиженные места, знаешь, с чем расстаешься, но не знаешь, что ты найдешь там, куда следуешь».

Промедление Арабеллы имело неприятные последствия. Говард Тревор Баррингтон вступил в сговор с отчимом Арабеллы, отказавшись полностью от ее приданого. Лорд Огден решил не упускать такой возможности безболезненно для своего кармана сбыть с рук ненужную ему падчерицу и как опекун Беллы подписал за нее брачный договор.

Таким образом, выбор у девушки был невелик: либо стать женой сластолюбца и развратника Баррингтона, либо срочно пуститься в опасное морское путешествие. Разумеется, она выбрала второе. Однако, пока раздумывала, корабль со знакомым маркизу де Вилламарина капитаном уже отбыл в плавание. Синьор Доменико стал отговаривать Беллу от этого предприятия, но она настояла на своем. Поэтому ему пришлось на ходу менять план побега и искать новые возможности. Помощники маркиза договорились с боцманом трехмачтового флейта^[107] с пугающим названием The Black Raven^[108].

Чтобы никто ничего не заподозрил, камеристка Гвинет вышла из дома заблаговременно и ожидала их с маркизом де Вилламарина в условленном месте. Синьор Доменико заехал за Арабеллой с пустым саквояжем, куда Белла сложила только самое нужное. Обо всем остальном маркиз позаботился заранее и уже отправил с помощником на корабль. Под предлогом необходимости лично встретиться с неким стряпчим, занимающимся делом о ее наследстве, Арабелла в сопровождении синьора Доменико вышла из дома.

Маркиз довез их с Гвинет в своей карете до Куинхайт-харбора^[109], где они пересели на небольшое суденышко, которое должно было спустить их вниз по течению Темзы до места стоянки корабля. Куинхайт находился выше по течению от Лондонского моста, поэтому большие морские парусные суда не могли безопасно добираться до этой стоянки.

Сопровождал их до «Черного Ворона» бородатый мужчина, страшноватый с виду, но с очень добрыми глазами. Как потом узнала Белла, это был боцман флейта Вилли Дэвис, человек хоть и суровый внешне, но очень честный, открытый и порядочный. На его примере девушка смогла убедиться в справедливости поговорки: черт не настолько черен, как его рисуют, да и ангел не такой уж белый, каким он себя изображает^[110].

На корабле их разместили в каюте, и поначалу всё шло более чем хорошо. Возможно, потому, что они с Гвинет носа не высовывали оттуда. Еду и воду в каюту им приносил сам Вилли Дэвис. Он был грубоват в обхождении, но чрезвычайно добр по отношению к обеим девушкам.

К несчастью, когда началась болтанка, на Гвинет напала морская болезнь. И тут они как будто поменялись местами. Арабелла ухаживала за своей камеристкой, как только умела, чем еще больше расположила к себе мягкосердечного боцмана.

Однажды утром, после очередной бессонной ночи, Белла вышла на палубу. После зловонных миазмов^[111] в их каюте ей до смерти захотелось глотнуть свежего воздуха.

Каждый член команды был при деле. Один держал руки на штурвале, другой тянул шкот, третий сматывал тросы, четвертый направлял паруса. Самый юркий залез на марс^[112] и пытался оттуда, вглядываясь в подзорную трубу, различить место, где можно было бы бросить якорь. То здесь, то там слышались команды:

– Better starboard! Steer the course! Steady! Steady so! Steady as she goes! Get anchor ready!^[113]

Арабелла встала у борта, подставив лицо утреннему солнцу, и с закрытыми глазами ловила порывы ветра, как вдруг рядом с ней прозвучал мужской голос:

– Так вот кого старый лис Дэвис скрывает на моем корабле.

Девушка распахнула глаза и еще не успела толком рассмотреть лицо человека, стоящего возле нее против солнца, как тот воскликнул:

– May God strike me alive and well!^[114]What incredible eyes she has!^[115]

Белла прикрылась ладонью от слепящего солнца и разглядела молодого мужчину, безбородого, с обветренной кожей, легкой щетиной на щеках и длинными темными волосами, подвязанными сзади в хвост. Лицо этого человека можно было бы назвать симпатичным, если бы его не портил хищный нос с горбинкой и острые скулы. Но самым неприятным в незнакомце был взгляд серых с белесыми вкраплениями глаз, которые резко выделялись на его загорелом лице. Цепкий, колючий, холодный взгляд. В нем была заключена какая-то глубинная природная жесткость и безжалостность.