Алёшка Емельянов
Бесконечность

От автора.

Это восьмая по счёту книга (11 марта – 29 июля 2022 гг.), с говорящей за себя обложкой, которая сочетает в себе знак "бесконечность" и цифру 8.

В очередной раз книга создаётся с новой уверенностью, что всё-таки когда-то мои стихи станут народно любимыми и нужными в моей стране и за её пределами.

С самого начала на творчество влияли:

1) уединение на рабочем месте и дома;

2) кино (особенно драмы и мелодрамы);

3) музыка (особо Александр Башлачёв, Владимир Высоцкий, Егор Летов);

4) книги и аудиокниги (отечественные и зарубежные прозаики, в основном классики. Например, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Э.М. Ремарк, Г.В. Миллер, Л.Н. Андреев, О.Л. Хаксли, А.И. Солженицын, В.М. Гюго, Дж. Оруэлл и т.п.);

5) образование (исторический факультет ВГУ (2004-09 гг.));

6) замкнутый образ жизни, с тщательным выбором близких людей;

7) нетрудоёмкий стиль работы продавцом (сантехники – с октября 2010 по февраль 2014 гг., мебели – с марта 2014 по май 2018 гг., ковров – с октября 2018 г. по настоящий момент). Хотя с детства не любил эту касту и род занятий ввиду его спекулятивной составляющей и элементарного смысла. Но в капиталистической системе выбор невелик… Таков уж 21 век…

В течение жизни я всегда искал ответы на людские проявления и вопросы мира, а особенно на суть своего ремесла.

Всегда задавался вопросом: "Что такое стихотворения?" Для меня это:

1) результаты особого внутреннего мира, говорящего с внешним;

2) итог особенного склада ума и духа;

3) чёткие и меткие цитаты без прозаической "воды";

4) описания историй людей и всех живущих, с их печалями, мечтами, трудами, болями и радостями;

5) творческая альтернатива прозе жизни;

6) философия, биология и психология;

7) музыка и песня;

8) вера, религия и исповедь автора;

9) рифмованные отражения мира; фантазий, комплексов и реальности

10) синонимы неожиданной влюблённости, флирта, внезапного секса и оргазма;

11) мелкие акты мировой и личной воли;

12) факты и иллюзии сумасшествия;

13) мистика – "шёпот" потусторонних (или присутствующих) сил;

14) поимки духовных и космических вибраций;

15) внешнее отражение внутреннего мирка (личного или чужого опыта);

16) раскрытые и задокументированные желания и тайны;

17) микромирок среди макромира и мегавселенной;

18) исповедь перед миром или самим собой;

19) рассуждение о высшем, земном или подземном мире;

20) воспитательно-напутственная сущность и духовная материя;

21) буквенно-чёрно словесная картина на белых листах, играющая в разуме разными красками;

22) …

И этих тезисов бесконечное множество…

Всеобщее безмолвие и, видимо, поддержка

Король совершает режим злодеяний,

вбирает налоги, как русский Кощей,

не слышит стенаний, молитв, покаяний,

свирепствует между отцов и детей,

дарует расстрелы, заклания, ссылки,

кутит, сквернословит, распутствует, лжёт,

пинает в зады и стучит по затылкам,

не кормит кормящий и нищий народ,

вершит беззаконие и своеволит,

чудит, самодурствует, тратит казну,

врагов, неугодных неволит и колет,

солдат, генералов бросает в плену,

тиранит и мучит любых подчинённых,

чинит беспредел и возмездье своё,

сплетает чужих, разлучает влюблённых,

крушит несогласных, как мух и жульё,

громит оппозицию, мысль и науку,

дробит все слои и плодит деспотизм,

приказами рубит то шею, то руку,

безумствует годы, забыв гуманизм,

Сегодня ж привычный денёк и событье.

Беснуются очи и речи людей,

что ждут новой жертвы из стада, прибытья

на празднество пыток, мучений, смертей.

На мне безучастно колышется маска.

Скрипит постамент и гордится толпа.

Молчу, как и вся всенародная масса,

опять протерев остриё топора…

Жадина

Супруг разобиделся и обозлился,

срастился с досадою, срамом, стыдом,

надулся, озлобился и отслонился,

познал унижение перед котом,

поник, опечалился, впал в отрешенье,

замкнулся, затих и замолк, очерствел

и видом своим показал отвращенье,

от непонимания чуть покраснел,

забыл уважение, чуткость, заботу

и стал относиться не так, как к жене,

почуял себя оскорблённым в субботу,

насупился и отвернулся к стене.

Такая вот странность ночных ситуаций.

Такие, по сути, смешные дела.

А всё потому, что средь дней менструации

ему возбуждённому я не дала…

В чуждой стране

Клянчит огниво, рубли, сигарету,

ходит до Пасхи по снегу и льду,

бродит по мусору с лета до лета,

ездит по битым асфальтам в бреду,

гордо твердит о значеньи страданий,

ропщет и ноет, живёт без любви,

корчит величье, духовность, исканья,

молится богу еврейской молвы,

страх пропускает в живущие части,

ждёт облегчения тягла и мук,

вечно боится служителей власти,

с родов живёт в положении слуг,

важно внимает служителям храмов,

лижет зимою брикет, эскимо,

лечит в домашних условиях раны,

видит повсюду врагов и дерьмо,

верит репрессиям, царским особам,

верно блюдёт вековечную лень,

часто страшится бродячих, поборов,

смотрит устало на начатый день,

верует в высь богоизбранной роли,

хвалит тирана, собор и шута,

терпит нужду и побои, и боли,

чествует прошлое войн и труда,

часто прощает дворянам наживу,

взорит на пряник и ворох плетей,

любит печаль и вещателей лживых

нация лучших на свете людей…

Новое утро

Солнце согрело рассветное утро,

птички запели на ветках в садах,

ветер гоняет цветочную пудру,

рыбы проснулись в далёких прудах,

бабочки мило и пышно порхают,

синее небо висит над землёй,

кошки с котами в теньке отдыхают,

жёлтые звёзды раскрыл зверобой,

речка, ручей шелестят, как деревья,

свежий рассвет одурманил края,

рвётся на волю поток вдохновенья,

кладка поленьев у стенки жилья,

видятся дырки в побелке и клади,

спину испачкал ячеистый мел,

я же прижался к кирпичной ограде

и ожидаю свой первый расстрел…

Свет в материнском окне

Горчичные брёвна поджарой избушки,

что вздумала лютую зиму встречать,

как будто дубовая стойка, катушка.

А вьюга замыслила ствол обмотать.

Кружит и пушистый моток наполняет,

вращая метельные ленты, витки,

в белейшие нитки, мороз одевает

и вяжет кустарники, ветки в пучки.

Поветрия гнут деревца молодые.

Бушует январская сила средь дня.

Пуховая пена, как льды вековые.

Небесною манной укрыта земля.

Базальтовый, мраморный верх рассыпался,

спускаясь на рощи, владенья славян.

Порхающий пух о меха ударялся,

беззвучно ложился на старый каштан.

Засыпанный люд всё смотрел из стекляшек

на чистые хлопья и белую пыль,

как близился вечер средь пухлых кудряшек,

сливаясь с пейзажем, что солнце забыл.

На дом свой гляжу, умиляясь природе,

тому, что без тела сижу в облаках,

тому, что впервые слежу за погодой,

тому, что я – призрак, не знающий страх.

Оранжевой кладки почти что не видно.

Всё гуще чернеет небесный гранит.

В избе моей матери, что инвалидна,

лишь только неяркая свечка горит…

Бытование

Боясь повышения цен и иной передряги,

топча возвышения, ямы, промоины, гладь,

страшась выйти замуж за пьянь или скрягу,

век опасаясь взять в жёны психичку и бл*дь,

пытаясь уйти от призыва, семейного долга,

ведя разговоры с питомцами, чаще с собой,

ища справедливость, богатство и Бога,

стремясь отстраниться от быта и связи с толпой,

стараясь изведать все яства, напитки и страны,

творя созидание, отдых, сраженья и лень,

желая познать все мечты, сексуальные станы,

хотя побывать средь чудесно-больших перемен,

мечтая о девах чужих и соседних мужчинах,

играя планетные роли по общей вине,

борясь с одиночеством, хворями, бедностью чина,

живём в безразлично-порочной стране…

Жительство

Среди прозябающих, глупых и ленных,

мечтающих сразу об всех пирогах,

юродивых, бедных и неоткровенных,

чудных и в наставленных, пышных рогах,

любимых, нелюбящих и нелюбимых,

любовных и любящих, быстрых в любви,

измученных, брошенных и нелюдимых,

изгоев и гоев в душевной крови,

девиц, трёхотверстно пробитых мужьями,

воров, спекулянтов, проныр и убийц,

невольных и вольных бродяжек с ножами,

кривых музыкантов, певичек и чтиц,

никчёмных сограждан в хоромах, хрущёвках,

неверных, тупых, свиновидных мамаш,

подростков в подаренных, модных обновках,

гуляющих, пьющих и бьющих папаш,

шумящего, дымного города-монстра,

преклонных и рослых, кто смог озвереть,

гостей роддомов и квартир, и погостов

стараюсь творить, помогать им умнеть…

Военный наймит

Я выем все земли, как жадный термит,

и буду насильничать, драть, издеваться,

стрелять, мародёрствовать, яростно бить,

безумию, злобе в делах предаваться.

Военные формы, законы, устав

над мною, всесильным и диким, не властны.

Попрал уже своды моралей и прав,

став самым безжалостным, грозным, опасным.

Никто не указ мне. Я сам уже Бог!

Шныряю я в поисках девы Афины,

какую, издав свой воинственный слог,

супругою сделаю возле рябины.

Вдвоём мы захватим податливый мир,

и будем шакалить, трофейничать вволю,

а после устроим кровавейший пир

на пепле, руинах, убитых и болях…

Дератизация

Из бункера, где мне теплей, безопасней,

где можно покушать, питаться и спать,

даю указанья упорно, негласно,

чтоб воинов, подростков на бой посылать.

Уверен, что вождь – наивысшее имя,

важнее, чем лучший, единственный Бог;

мессия, чья сущность светла, негасима

и неуязвима, бесспорна весь срок!

Я дал этой нации шанс на величье,

какой она вдруг упустила в борьбе

за земли, гражданское чудо-отличье,

за власть над планетой в умелой резьбе.

Сижу в подземелье и слушаю взрывы.

Порою, как крот, выползаю наверх,

смотрю на железных стрекоз, что ретиво

бросают снаряды на город и всех.

Давно я покинул дворцы и трибуны.

Но это лишь временный факт для страны.

Надеюсь, спасусь, и помогут мне руны,

апрельские ночи, предмайские дни…

Волхв

Колдун, волхователь и маг превеликий,

всегда пребывающий в духе, волшбе,

варящий отвары и снадобья, дикий,

десятками месяцев верен судьбе.

Он может нагадить животным и людям,

умеет менять изъявленья стихий

и властен над живностью, явью и чудом,

научен гадать, быть опасным, как змий.

Косматый и пахнущий ведьмой, маслами

шептун злонамеренный и ворожей,

делец, что заведует горе-делами,

шаман или портельщик, и чудодей.

Ведьмак, чарователь и травник спесивый

вершит ремесло все живые года.

Но, жаль, не способен он сделать счастливым,

ведь милым насильно не быть никогда…

Набожный инок

Люблю поклонение лысым вагинам.

Момент причащения – радостный миг.

Шепчу возле влажной иконы, картины.

В молитве ладони похожи на них.

Сочнейшие действа средь комнаты, сада,

вкушенья бутона, взиранья меж схем.

Вкуснейшие трещины, как от шпагатов.

Ворота, калитки и двери в Эдем.

Блаженная мякоть прекрасного свойства

привносит старание, страсть и любовь,

смущение, смелость, покой, беспокойство,

усердье, цикличность, желанье трудов.

Я буду фанатиком, верным до тризны,

адептом, вкушающим мокренький край,

слепым обожателем мест живописных,

который при жизни отведал сей рай!

Зоопарк и красный дрессировщик. 1991 г.

Пора распускать этот странный альянс,

основанный только на недрах и страхе.

Большой ком растёт каждый метр и час -

тем самым уже приближается к краху.

Давно надо цепи все снять, не тая,

без казней, плетей и иной укоризны.

Пусть вольно живут населенья, края,

имеют все шансы и векторы жизни.

Не нужно неволить, кормить тех ребят,

тянуть весь улов растянувшейся сетью.

Так, лисы и волки, хотя и едят,

но смотрят на лес, где их логово, семьи.

Животные рвутся из клеток, грызут,

подкопы творят и кричат оголтело,

совсем не жалеют клыки или грудь,

и лапы, и морды, и клювы, и тело.

Вольеры с породами шатко стучат.

Невольники требуют воли и счастья

средь шума и скорости новеньких дат,

пока ещё просят так робко, безвластно.

Устали охранники, все повара

и зрители с западной, яркой трибуны.

Пора же! Пора же! Пора же! Пора!

Настал век свободы, законов, фортуны!

Все дамбы, плотины не вечны в годах.

Поток и дожди насыщают сверхсыто.

Терпения рвутся у птиц и зверей.

Пускай все расходятся! Двери открыты…

Мышечный, духовный и умственный рост

Мечтаю разрушить овал скорлупы,

стесняющей душу и сочные крылья.

Желаю разбить эту корку рабы,

какая под шинно-земельною пылью.

Стараюсь познать назначенье и роль.

Скафандр иль кокон сжимает так страшно.

Стремлюсь через леность, привычку и боль.

В стеснении душно, темно и так влажно.

Хочу расколоть этот дом меловой,

стуча мелким клювом о крепкие стены.

Алкаю откинуть сей панцирь тугой.

Родные оковы привычны, сильнее.

Мне здесь безопасно, уютно, тепло,

поэтому страшно так выйти наружу.

Но мышечный рост, как и вера в добро,

ведут из обители мысли и душу.

С рожденья в тюрьме. Не моя в том вина.

Пока что не знаю, какая я птица.

Но знаю, что срочно мне воля нужна!

Быть может, я курица или орлица…

Russian winter

Вот все мы ступили на скользкие тропы,

в перины, кашицу и жижи снегов,

на рытвины грязи, песка средь сугробов,

на ямы, коржи наслоившихся льдов,

под навесь клыкастых, текущих сосулек,

что часто кусают идущих внизу,

на лужи, распутицы тающих суток,

на сажу и мусор в морозном часу,

на соль и экземы, мазки золотые,

под белые волны ярма, хомута,

на ленты колей, на графиты сырые…

Ведь в лучшей России настала зима.

Но всё нипочём: тротуаров неровность,

падения, срач, переломы ноги…

На то несмотря, будем славить духовность

и жаждать апреля, и мыть сапоги…

Пьяные дворы на ул. Семилукская

В округе завядшие бабки и старцы,

влачащие плесневый смрад и житьё,

лежащие в мухах кровавые пальцы,

убожество мыслей и быта, бельё,

лентяи, лоточники, пьянь и барыги,

пройдохи, шалавы и язвы родов,

их детки (воры, каторжане, расстриги),

больные, безногие, плеши голов,

лесбийские страсти, попойки и драки,

одно мужеложство, а там уж как знать,

бутылки, шприцы, безголовые маки,

недевственность с детства, желанья рожать…

Так сложно быть здравым и им неподобным

средь улиц – Кунсткамеры мутной, живой!

Так трудно поэту средь скотства и топи!

Эх, не перейти бы с письма на их вой…

Серебряно-бронзовый лёд

Серебряный, бронзовый лёд Черноземья,

что оттепель встретил, мороз проводил,

бульвары и улочки с чёрною сетью,

весь город огромным катком застелил.

Тот глянец коварный окинул все веси,

впитался в асфальты, брусчатки и грязь,

впаялся свинцом, пластилиновым весом,

замазал ячейки, залил каждый лаз,

приклеился мазью, густою мастикой,

лёг атласной скатертью между домов,

разлился сметаной по глади великой,

став сморозью между лучей и ветров.

И этот сияющий блеск с отраженьем

подарит всем чувства опаски средь дней,

событья скольжений, езды и падений,

надломы и парочку-тройку смертей…

Народец

Какой-то чудной, непонятный народец!

Ругает князей, восхваляет свой флаг,

соседям навалит куч на огородец,

готов накормить всех дворняг и бродяг,

и пьёт на поминках, как будто на свадьбе,

в соборах челом и коленями бьёт,

услужлив дворянам в хоромах, усадьбе,

а жёнушек лупит, пугает, клянёт,

плутает и ищет любовь и семейность,

ночует и днюет в постелях чужих,

не знает свободу и личную ценность,

не видел молитв и писаний святых,

глотает порочные воды и смеси,

ворует, когда и светло, и темно,

лежит на печи и порой дружит с бесом…

Понять парадоксы, увы, не дано.

Мартовский студень столицы Черноземья

Как муха по жирной и сальной прослойке,

покрывшей застывший, большой холодец,

по грязной, желейной и каменной корке,

по масляной глади, что как леденец,

по мокрым настилам, покрытых эмалью,

по тесту, повидлу с кусками стекла,

по чудо-варенью с камнями и сталью,

по озеру, что из пылинок, сукна,

по тропам средь кучных зефирных сугробов,

по сливочным ширям, слоистым краям,

по гуще, мороженым далям и пробам,

по мутным, хрустальным, чужим сторонам,

по мятой муке и кисельному гелю,

по зельцу, фаянсу, керамике, льну,

по твёрдой воде, пастиле и коктейлю,

иду по высокому, подлому льду…

Татуировки. Готовность к преображению

О, мастер, раскрась эту скучную дерму,

формовку округлостей, гладей, углов,

набей мне животных на чистенькой ферме,

портреты на поры альбомных листов,

впиши поэтизмы в одежду сухую,

вонзи разноцветность в невинный рельеф,

вдави красоту в красоту молодую,

чтоб стал ещё краше, брутальней, как лев;

твори ремесло на свободных полотнах,

укрась пресвященность покрова писца,

внеси семь сюжетов, работая плотно,

одень мою бежевость кистью творца,

вживи в мои блёклые сетки картинки,

врисуй в меня лучшее чувство – любовь!

Бери уже краски, эскизы, машинку,

ведь я к процедуре, тушёвке готов!

Сострадание или логика

По мусоркам шастают стаи собак,

везде ковыряются, ищут обеды,

обнюхав прохожих и вспененный бак,

рычат и грызут за штаны и пакеты,

всё чаще без бирок на грязных ушах

блуждают по улицам, за гаражами,

пугают славян, что обходят, дрожат,

страшат матерей, что идут с малышами.

Потомки волков средь полудня, во тьме

отчаянно лают, скулят и грызутся,

разбойными стаями бродят везде,

плодятся и к людям так бешено рвутся.

Старухи их кормят, как бесы чертей.

Зверьё – и друзья, и враги человека.

Другие мечтают раздать акт смертей

бродягам среди двадцать первого века.

Арену Ананяну

Черепки – 73

Интимность Адама над Евой, как самоинцест.

Бывали убийцы, изменники в деле.

Иисус от грехов всех спасал, выбрав крест.

В аду никого? Прощены и в Эдеме?

***

Тираж людской бракован изначально.

Глупцы, капризные, с преступнейшим умом,

грешны, чудны, коварны, безобразны

и озабочены телесно, с алчущим нутром.

***

Война ведь не только кладёт наповал,

крушит, надрезает, гремит, ненавидит,

осколки вживляет в филе и овал,

порой, как меня, навсегда инвалидит.

***

Я – франт, путешественник и Казанова,

порхаю крылато от стен до стены,

от женщины к женщине снова и снова,

поэтому нет ни детей, ни семьи…

***

Помпезные оды вождю – анилингус

при свете, во мраке, прилюдно, в тенях.

Поклонники эти повсюду, как вирус.

А впрочем, горчит и во рту у меня…

***

Так, "твари по паре" с начала времён.

Корова и бык иль дуэт крокодилов,

белёсая Ева и красный Адам…

А дальше инцест иль смешение видов?

***

Коварствуют бывшие жёны и дети.

Народы и живность, как тина и рой.

Вокруг агрессивность, обманки и сети.

Я – рыба, что хочет в тот космос, покой.

***

Залупы без краешек плоти прекрасны,

что в банной парилке, в пару, полутьме,

висящие скромно пучком безучастным,

похожи на жёлуди в мягкой листве.

***

Дома-эскимо и с начинкой брикеты,

избушки-ириски, ТЦ-шоколад

средь пудры, киосков-зефирин в пакетах…

А я – Гулливер, их хочу облизать!

***

Реальное творчество, мысль дешевеют,

вагины, квартиры взлетают в цене,

любовь исчезает, а пуза жиреют…

Весь этот прогнивший мирок не по мне.

***

Кино "Один дома" – сплошная потеха.

Падения, крики, опасность с углов…

История, полная доброго смеха,

о том, как пи*дюк зае*ал двух воров.

***

Вино не успеет испортиться, верь,

не выстоит долго у стойки, кровати.

Ведь я – алкоголик и жаждущий зверь,

хоть пусть я и девушка, и воспитатель.

***

Взъ*бав мои нервы, крича и смеясь,

внезапно утихла, присела, забылась.

Недавно ведя себя, будто бы мразь,

вдруг делаешь вид, что ничто не случилось…

Мышечно-кожаное богатство

Люблю этот мышечный, жилистый орган,

наполненный кровью и силой живой,

который из гладкой материи соткан,

бесценен с известною, чёрной ценой.

Он – меч-кладенец, что влагается в ножны,

какой может в нужный момент наказать,

в обёртке из нежной и шёлковой кожи,

который не стыдно вонзить, показать.

Таран с наконечником розовым, бойким,

что входит в любую прощелину, щель

зарядом, напором умелым и стойким;

и знает свою увлажнённую цель.

Интимный посредник ума и природы,

немного изогнутый, твёрдый канал.

О, лучшее в мире богатство с породой,

которым когда-либо я обладал!

Блюющий историк

Рыгая в уборной столичного клуба

в ракушку фаянсовой чаши простой,

взирал, как обрызгал рубашку и губы,

и как оскотинился я в выходной.

Склонившись у зеркала, лампочки блёклой,

над мутной, коричневой жижей, струёй,

я тужился прессом и рожею-свёклой,

давя из себя пище-водочный рой.

Ужасная мука, раздутое чрево,

как будто у жабы, совсем не кота.

Следил за закрытою дверью, что слева,

чтоб люд не вошёл, не увидел скота.

Когда я хлебал дорогущую водку,

я думал, прозрею, пойму всё и вся.

Но понял лишь то, из пороков я соткан

и то, что я – пьянь и тупая свинья…

Львица и белочки

Апрельская львица гуляет средь елей,

имея заведомо сказочный план,

в финале чудной, суматошной недели,

с желаньем покоя и солнечных ванн.

С мешочком семян, ароматных орехов,

порою смотря под зонты фонарям,

поправив изыски горчичного меха,

ступает по снежным, безлюдным краям.

Лесок оглядев кареоко и важно,

вкушает пейзаж, освежающий миг,

шагает легко, бестревожно, вальяжно

навстречу природе средь стен городских.

Увидев спустившихся рыженьких странниц,

чудных, пышнохвостых, взиравших на зябь,

следит умилённо за стайкой красавиц

и щедро их кормит с подушечек лап.

Наталии Денисовой (в дальнейшем – Наталии Воронцовой)