Алла Горбунова
Другая материя

777

В те годы натыканы были повсюду игровые автоматы, и я грешным делом пристрастилась. Однажды пришла к моему другу философу Александру Секацкому, мы выпили и пошли проигрывать его зарплату. Вроде прилично так проиграли тогда. А иногда я выигрывала с помощью магии: раскладывала специальный магический пасьянс, брала с собой на прогулку колоду карт, где они были сложены в том порядке, чтобы пасьянс сошёлся, доставала по очереди каждую карту и совершала на улице какое-то маленькое действие, которое номиналу и масти этой карты соответствовало (там была целая система). А когда доходила до игрового автомата, как раз была очередь доставать бубновый туз, который обозначает выигрыш, – я его доставала, нажимала кнопку, и так иногда выигрывала по мелочи.

И вот зашла я как-то раз вечером, поздней осенью, в игровые автоматы недалеко от дома, потратила несколько сотен, ничего не выиграла и пошла домой. За мной шёл какой-то молодой человек, но я не обращала на него внимания. Молодой человек обогнал меня и первым подошёл к подъезду, как будто собирался войти. Я посмотрела на него: войдёт – не войдёт? А у нас там у подъезда маленькая лесенка, и вот он внизу этой лесенки как бы замешкался, с ботинок снег стряхивал. Я смотрю, а на ботинках-то снега и нет. А он всё стряхивает и стряхивает. Тут-то мне бы и догадаться, в чём дело, да и развернуться, а я вроде и насторожилась, а всё равно действовала неправильно: прошла мимо него, поднялась к двери, но подумала: дай-ка я ему дам понять, что сейчас домой позвоню, кого-то вызову, и достала из сумки телефон, взяла в руку, будто сейчас звонить буду. А он всё снег стряхивал. Тогда я быстро открыла дверь подъезда и попыталась её захлопнуть сразу за собой. Но не успела: он подскочил, напал на меня в подъезде с криком «Я тебе не бомж какой-нибудь!», ударил меня ногой в живот, выхватил у меня из рук телефон и с ним убежал. Телефон был – дешёвенькая старенькая кнопочная Nokia, уж не знаю, кому он нужен был даже тогда. А я с тех пор в игровые автоматы не ходила, а вскоре они и вовсе перешли в полуподпольное существование.

Беседа по домофону

Ходят и будят разносчики рекламы, звонят в домофон, и всё тут, спасу от них нет. Рассовывают бумажки с рекламными предложениями в почтовые ящики, а для этого им же надо как-нибудь внутрь попасть, вот они и звонят, и все почему-то в нашу квартиру. Одно время повадились вообще чуть не каждый день звонить. А я в тот раз с похмелья была, спала, разбудили меня, сволочи, хоть и время уже обедать, а всё равно обидно было. Лежу, пытаюсь спать, а домофон всё пиликает и пиликает, встала еле-еле, потащилась в прихожую. Взяла трубку домофона и самым похмельным голосом, какой можно себе представить, спрашиваю: «Кого дьявол принёс?» Раньше я всегда им открывала, а тут терпение моё кончилось. На том конце трубки несколько секунд удивлённо молчали. «Вообще-то это детский врач!» – наконец раздался возмущённый женский голос. Уж не знаю, почему она звонила именно к нам, видимо, не открывали ей в той квартире, куда она пришла, но так или иначе оказалось, что моё терпение, истощённое толпами разносчиков рекламных листовок, закончилось именно на детском враче. Ну, что поделаешь. Пустила я её, конечно.

Первая смерть

Баба Клава, мама моего дедушки, жила в городе Петропавловске в северном Казахстане, у неё болели суставы, и она пела песни – русские народные и из репертуара Анны Герман. Иногда она приезжала к нам и пела песни мне, она была очень добрая и ласковая. Помню, как она пела мне жалостную песенку: «Вышла кисонька из кухни, у ней глазоньки опухли…» Как-то раз дедушка приехал на дачу, и я побежала его встречать к калитке, остальные сидели и пили чай на веранде. У дедушки было взволнованное и опечаленное лицо, как будто произошло что-то очень плохое. Я спросила его, что случилось, и он сказал мне прямо там, у калитки: «Баба Клава умерла». Я побежала на веранду и сообщила всем эту новость. Бабушка всполошилась, но сказала: «Ты шутишь, что ли?» Взрослые отчего-то склонны не доверять информации, получаемой от детей. Тут подошёл дедушка и всё подтвердил. Долго обсуждали, ехать ему в Петропавловск или не ехать. Я была очень маленькая и плохо понимала, что такое смерть. Бабу Клаву я любила, но не умела тогда долго печалиться и переживать из-за смерти, как-то просто всё принимала, а потом разучилась этой простоте и научилась ужасу перед смертью и разлукой.

Чувство юмора и способности к медицине

У дедушки было очень развито чувство юмора, и он во мне его воспитывал и действительно воспитал. Чёрный юмор он тоже любил и частенько шутил так, что бабушка вначале пугалась, а потом начинала на него страшно ругаться. Он мог позвонить другу, пока этот друг был на работе, и напугать его, сказав, что у него дома пожар. Правда, говорил он это особым тоном, по которому все знающие люди определяли, что он шутит. Меня ему никогда не удавалось обмануть. Но настоящие плохие известия он тоже любил сообщать первым; например, если умирал кто-то из бывших однокурсников, он обзванивал остальных и сообщал. Бабушка ругалась на него за это и называла «могильщик».

Ещё дедушка иногда сожалел, что не стал врачом, и чувствовал в себе медицинское призвание. Он действительно превосходно понимал устройство человеческого организма и успешно лечил всех домашних, так что нам почти никогда не приходилось обращаться к врачам – достаточно было советов дедушки. Был у него какой-то такой дар. Одно время он увлекался иглоукалыванием и имел для этого специальный аппарат, разбирался и в травах. Своих друзей и сестру тётю Лиду он лечил по телефону и всегда правильно ставил диагнозы. Ему только начинали говорить, что где болит, как он уже понимал, что это, и подсказывал, что делать. Но при этом он был очень осторожен в своих советах и рекомендовал только безопасные способы лечения, а если случаи были более серьёзные – прямо говорил, что нужно к врачу. Он всегда повторял мне, что главная заповедь врача – «не навреди», и руководствовался ей.

Ещё дедушка любил иногда похвастаться и говорил: «Сам себя не похвалишь – никто тебя не похвалит» – и гладил себя по лысой голове. И вот как-то раз в какой-то долгой очереди в каком-то бюрократическом заведении, где сидели дедушка с бабушкой и чего-то ждали, дедушка разговорился и стал рассказывать об этих своих удивительных медицинских способностях, о том, как он всем ставит диагнозы по телефону, разошёлся и долго увлечённо про это говорил случайным собеседникам, пока одна суровая пожилая женщина из очереди, которая до поры молчала, наконец не взяла слово и негромко, но выразительно сказала: «Вы знаете, а я врач. Психиатр», – и задумчиво посмотрела на дедушку. Дедушка замолчал. Больше, до самого окончания очереди, дедушка не сказал ни слова.

«Домино»

Когда мне было восемнадцать, одно время, после первых отношений с девушкой, я думала, что я лесбиянка. Потом оказалось, что это не так: просто мне вообще без разницы, какого пола человек.

Так вот, как раз в то лето, когда я думала, что я лесбиянка, мы с мамой поехали отдыхать на море в Одессу. Перед поездкой я решила подготовиться по лесбийской части: узнать, какие есть клубы для лесбиянок, и списаться в интернете с парой одесских лесбиянок, чтобы было с кем провести время. Переписка закончилась договорённостью о встрече только с одной девушкой, а что касается клубов – я узнала, что главный одесский гей-лесби-клуб (это был микс-клуб: и для геев, и для лесбиянок одновременно) называется «Домино» и находится в том же районе города, что и наш с мамой пансионат.

В Одессе мы ездили с мамой на всякие экскурсии и много гуляли по городу. Я погрузилась в одесский миф – в город Привоза и воров, Сонечки Золотой Ручки и Япончика. Но про лесбиянок я тоже не забывала, и в один из дней мы встретились с юной одесской лесбиянкой в центре города. Мы гуляли, болтали о всяком, и она рассказала мне, что Филипп Киркоров – гей, а Лайма Вайкуле – лесбиянка, и они с ней чуть не переспали после её концерта. А я читала ей среди буйных растений и одуряющих запахов стихи Михаила Кузмина, которые были мне тогда особенно близки. Сказала ей, что он тоже был гей, и она согласилась послушать. «Мне не нравятся такие стихи, слишком понятные, я люблю, когда непонятные», – сказала она. Тогда я выискала ей какое-то совсем непонятное его стихотворение, и она сказала: «Вот это уже лучше». Я спросила её, где находится клуб «Домино», – я никак не могла его найти, и она сказала, что он на той же трамвайной остановке, где мы с мамой жили в пансионате, сразу налево. Мне это было не очень понятно, потому что сразу налево был как раз наш пансионат. С девочкой этой мы как-то не очень понравились друг другу и больше не встречались.

Видела я ещё пару лесбиянок на специальном нудистском пляже, к которому надо было довольно долго идти, минуя череду обычных пляжей. Я несколько раз дотуда доходила, раздевалась и загорала вместе с нудистами. Меня хорошо приняли, но тамошние девушки предупредили меня, что нудистские пляжи бывают очень разные, и на одних положено быть с бритой пиздой, а на других, наоборот, обязательно должны быть на ней волосы, иначе будут смотреть с неодобрением. И если ты не знаешь специфику пляжа, лучше просто так на нём не показываться, потому что можно нарваться. На том пляже, где загорала я, любили умеренно короткие причёски на пизде, но в принципе были ко всему достаточно толерантны.

А клуб «Домино» я нашла однажды ночью, выйдя немного подышать воздухом. Я стояла рядом с пансионатом, смотрела на него и вдруг обнаружила, что в огромной столовой пансионата, где мы едим каждый день, происходит какая-то движуха: оттуда выходят парни и девушки соответствующего вида, горят огни, слышна дискотечная музыка. Оказалось, по ночам столовая нашего пансионата превращается в главный гей-лесби-клуб Одессы. Меня подивило это чудесное превращение: уж где-где я ожидала найти клуб «Домино», но только не в нашей столовой. Оказывается, всё это время он был у меня под носом. И все оставшиеся ночи я там плясала.