Алевтина Петровна Бондаренко
Отложенное детство

– Дядя Толя, – спросила я волшебника, – вы инженер?

– Пока нет, – ответил он, – но как только война закончится, обязательно пойду учиться на инженера. – А ты вот кем хочешь быть?

– Я вообще-то хотела пойти в певицы, но теперь не знаю, – сказала я, поглядывая на станок.

– Я вижу, тебе у нас понравилось, – засмеялся дядя Толя. – А у меня вот для тебя подарок образовался.

Обогнув станок, он пошёл к большому пыльному окну, и тут я увидела, что он сильно хромает. Дядя Толя принёс два деревянных кубика и дощечку.

– Ты посмотри пока, какой узор на дощечке, а я у кубиков пазы сделаю, – и он пошёл к другому станку. Вернулся быстро, взял у меня дощечку и вставил ее концы в прорези, которые появились у кубиков.

– Вот и получилась скамеечка для кукол, – сказал он. – Это тебе на память о нашем заводе.

Я поблагодарила дядю Толю, взяла немного стружки в карманы, и, попрощавшись, мы с Митей ушли. Потом долго шли по заводу, пока не вышли к воротам, что вели на улицу. Я её сразу узнала – вдали была видна знакомая столовая.

– А не зайти ли нам перекусить? – предложил Митя.

Но в столовой меня уже ждали бабушка Дуня, тётя Капа и обиженный, надувшийся на меня Павлик.

С Павликом я быстро помирилась – сказала, что у меня в кармане что-то есть, и я обязательно с ним поделюсь, когда вернёмся в школу. Кубики и дощечку бабушка сразу спрятала в сумку, чтобы он не шумел.

Это был последний наш обед в гостеприимной столовой. Ближе к вечеру к школе подошли пять больших грузовиков, совсем непохожих на полуторку. У них с двух сторон от кабины были длинные круглые печки, а в кузове, ближе к кабине, в два ряда сложены дрова – короткие чурбачки. Оказывается, эти машины ездили не на бензине, а на дровах.

Мы стали носить свои вещи к машинам, так же как и все люди, жившие в школе. Все машины, кроме двух, были загружены большими ящиками.

Женщины с детьми стали устраиваться в кузовах грузовиков, свободных от ящиков. А нас дедушка отвёл к грузовику, где в середине между ящиками и у заднего борта было оставлено место. Наши вещи быстро покидали в кузов, а потом бабушка Дуня и тётя Капа стали распределять узлы и узелочки, чтобы было где разместить нас с Павликом.

Я была рада любому местечку, лишь бы поскорее уехать отсюда, и совсем не понимала, почему женщины плакали, и даже у бабушки Дуни на глазах были слёзы.

Дорога на Орёл

Было ещё светло, когда машины не спеша выехали на дорогу. Провожающих было немного. Я стояла между ящиками, держась за верёвки, которыми они были связаны, и смотрела, как от нас удаляется школа.

– Да сядешь ты наконец! – сердито одёрнула меня тётя Капа. – Сколько можно стоять!

– Я тебе говорила, Капа, – сказала ей бабушка Дуня, – Алю между ящиками не удержишь – она обязательно должна всё видеть.

И бабушка перевела меня ближе к заднему борту на большой серый мешок, рядом с собой. Мне выделили подушку с жёсткой зелёной наволочкой, и это стало моим законным местом. Теперь я сколько угодно могла смотреть на убегающую дорогу, дома, деревья.

Павлик пробрался ко мне, пообниматься, но сразу же уполз к маме – тут ему было страшно. Вскоре бабушка выделила нам по столовскому пирожку с повидлом и налила по кружке тёплого чая из большой бутылки, обёрнутой в тёплую бабушкину кофту. Сделав несколько глотков чая и съев пирожок, я сразу согрелась, и глаза сами собой стали закрываться.

Сумерки наступили очень быстро. Машины включили фары и ехали поодаль друг от друга. Меня укрыли чем-то тёплым, и я уснула. Проснулась сразу, как только машина остановилась.

Ночь. Холодно. Все спят, только мы с бабушкой не спим.

Встав на колесо, в кузов заглянул наш шофёр Фёдор Степанович и сказал:

– Остановил военный патруль. Проверяют документы. Не беспокойтесь, всё в порядке. Скоро поедем.

Небо с одной стороны посветлело.

Но было как-то тревожно. Я прислушалась. У соседней машины слышны голоса, и среди них – голос дедушки.

Голоса приближались. Вдруг над бортом нашего грузовика показалась голова в зелёной фуражке.

– Кто это тут таращится? – строго спросила усатая голова, посмотрев на меня.

– Я не таращусь, – отозвалась я.

Сделав страшное лицо и выпучив глаза, голова сказала:

– А что, я таращусь, что ли?

Это было так смешно, что я не выдержала и прыснула со смеху.

Засмеялась и голова. Потом, отдав мне честь, исчезла.

Сразу стало веселее, и хмурое холодное утро уже не казалось таким хмурым. Мне только хотелось, чтобы машины поскорее поехали. Но машины всё стояли и стояли.

Бабушка встала у заднего борта и, когда дедушка был поблизости, спросила у него, почему мы стоим.

– Сейчас принесут карту и покажут нам, по какой дороге можно ехать. Вот и ждём, – ответил ей дедушка. – Теперь не везде проедешь. Где-то разбомбили мост. Да мало ли что ещё… Война идёт, мать.

Я немного повозилась на своём мешке и, уснув, не услышала, когда наша машина вновь покатила по дороге.

Проснулась оттого, что солнце светило мне прямо в лицо. Приоткрыла один глаз и увидела над собой ветки с жёлтыми листьями. И тут услышала голос бабушки Дуни:

– Пусть поспит. Она всю ночь не спала, дежурила по колонне.

Но что это? Ей кто-то отвечал Митиным голосом. Он говорил, что скоро принесут горячий обед и о том, что подогревать негде и надо бы покормить всех, пока не остыло.

Неужели это Митя? Но я же сама слышала, что Митя с нами не едет.

Сон с меня сразу слетел. Я вскочила – задний борт грузовика откинут, а рядом стоят бабушка и Митя в телогрейке и ушанке, из-под которой кудрявится тёмный чуб.

– Митя! – закричала я.

Он повернулся. Снял меня с машины, покружил и поставил на землю.

– Где мы? – спросила я.

– На краю земли. Но здесь есть клуб, и все наши там давно расположились. Павлик нашёл себе друга и носится с ним по коридорам. А я пришёл за тобой и Евдокией Петровной. Скоро принесут горячий суп и картошку, так что быстренько, быстренько, побежали.

– Митя, а ты решил ехать с нами? А в какой машине едешь? – вопросы так и рвались у меня с языка.

– Я не еду, Аля. Я веду самую тяжёлую машину. В колонне иду вторым.

– А покажешь машину? А в кабине посидеть можно? – не унималась я.

– Не знаю, не знаю. – Он озабоченно наморщил лоб. – Посмотрим на твоё поведение.

В клубе столов было мало. Все устраивались кто как мог: на подоконниках, а то и просто сидя на полу. Наши эмалированные миски стояли на двух ящиках, которые тётя Капа накрыла холщовым полотенцем.

На обед была лапша с поджаренным луком. Бабушка постаралась выловить ложкой лук из моей миски. Но это мало помогло, и когда Митя, пообедав, проходил мимо, я всё еще пыхтела над своей лапшой.

– Вот так вот, значит, мы едим вкуснейшую лапшу! – сказал он.

Горькие слёзы выступили у меня на глазах.

– Ладно, не горюй, – пожалела меня бабушка и выдала ещё тёплую картошку с тушёнкой, которую я сразу же съела. Потом пили чай, и вот я свободна.

На этот раз бабушка осталась с Павликом и ещё двумя малышами, а меня взрослые взяли в рощу, где пилили и кололи дрова. Я носила готовые чурбачки к машинам.

Все почему-то развеселились. Шутили, смеялись. А одна женщина сказала:

– Вот приедем в Орёл, а наши уже фашиста погнали. И нам как раз хватит дров, чтобы домой вернуться.

Кто бы мог тогда подумать, что это было только начало наших трудных дорог по тылам войны.

Ужинали поздно, какой-то кашей, молоком и очень вкусным белым хлебом. Потом все быстро собрались и пошли к машинам. Печки в грузовиках уже топились.

Мы с бабушкой, тётей Капой и Павликом забрались в кузов. Я так набегалась за день, что удобно устроившись на своей подушке, сразу уснула, не дождавшись, когда колонна двинется в путь.

Проснулась рано утром оттого, что машины остановились – проверяли документы. Услышала – кто-то сказал, что мы уже в Орле. Я встала и осмотрелась: улица, на которой стояли машины, была в тумане, и казалось, что дома не стояли на земле, а плавали в густом белёсом киселе. Было сыро, холодно и неуютно. «Лучше уж вернуться обратно в Клетню», – подумалось мне. Я вновь устроилась на подушке, прижалась к бабушке и вдруг поняла, что она тоже не спит, и ей сейчас, как и мне, холодно и грустно.

В Орле

Как только встало солнце, от тумана не осталось и следа. Дома, как и положено, стояли на земле. В саду ближнего дома на голых ветках ещё висели яблоки.

Стало теплее, а машины всё стояли и стояли на улице. К нам подходили какие-то женщины, и бабушка у них покупала разную еду. Скоро мы уже завтракали горячей картошкой и варёными яйцами с домашним хлебом.

– Хочу яблок! – кричал Павлик, который устал топтаться в кузове на одном месте, и ему давно хотелось побегать.

Но нам пока не разрешали покидать машину.

Ближе к обеду приехал дедушка на зелёном, как кузнечик, автомобиле, и вся колонна двинулась следом за ним по улицам города Орла. Мне показалось, что ехали очень медленно. Остановились у длинного дома, который все называли бараком. Как только выгрузили вещи, машины сразу же уехали.

– Поиграй с Павликом на улице, – сказала мне тётя Капа, – пока мы не устроимся на новом месте.

Но тут в небе послышался гул самолётов. Все укрылись в доме. Здесь, в Орле, тоже бомбили – где-то далеко, но всё равно было страшно.

Потом приехал дедушка и рассказал, что бомбили вокзал, но, слава богу, всё мимо, и ещё, что у нас теперь осталось всего три машины. А это значит три водителя и Тимофей Филиппович, который поедет в кабине вместе с Митей. Все звали его кочегаром, а дедушка говорил, что он главный специалист по нашим машинам.

Назавтра утром семьи тех, кто эвакуировался за Урал, переселились ближе к вокзалу. Они ждали поезда.

После обеда дедушка собрал за столом трёх водителей, Тимофея Филипповича и его жену Варвару Игоревну, бабушку Дуню, тётю Капу, меня и Павлика. Он сказал:

– Нашему небольшому коллективу предстоит дорога в город Задонск – но только в том случае, если фашисты попытаются взять город Орёл. Три грузовика, нагруженные ящиками с оборудованием, будут стоять замаскированные неподалёку. Только я надеюсь, – добавил дедушка, – что наша армия скоро даст фашистам по зубам, и покатятся они восвояси.

И тут я вспомнила сон, который приснился мне однажды зимой. Мне снилось, что в открытую форточку нашей комнаты в Бежице лезли, отпихивая друг друга, огромные клыкастые волчьи морды, с длинных языков которых капала пена. Но еще страшнее были морды хрюкающих кабанов с красными глазами и длинными жёлтыми кривыми клыками…

Наверное, я стала кричать от ужаса, потому что проснулась на руках у дедушки, который пытался меня успокоить. Но и проснувшись, я всё ещё видела этих страшных чудовищ, продолжавших когтями царапать окно.

– Это ветер, ветер стучит ветками вишни по стеклу, – успокаивал меня дедушка. А бабушка стала умывать святой водой из бутылочки и, перекрестив, прочитала молитву.

Вот и сейчас мне подумалось: может, фашисты и есть те клыкастые чудовища, что тогда мне приснились?

Два раза мы ходили с бабушкой Дуней на вокзал, провожали все поезда, уходящие на Урал.

Мне нравилось идти по длинному мосту через реку Оку и обязательно постоять посередине, откуда далеко было видно в одну и в другую сторону реки.

На вокзале, как всегда, была тьма народу. Все с чемоданами, с узлами, с детьми. Одни куда-то спешили, другие терпеливо ждали у своих вещей. Бабушка всё кого-то искала в толпе, с кем-то знакомилась и часто принималась плакать, провожая уходящий поезд, набитый до отказа людьми. Но тех, кто ехал с нами на машинах, мы так и не увидели.

Дедушка совсем не одобрял наших походов, даже на маленький рынок, что был неподалёку.

– Мать, – говорил он, – это очень опасно. В любую минуту может быть налёт фашистских бомбардировщиков или нам придётся быстро собирать вещи. Да мало ли что… Прошу тебя далеко от дома не отходить.

Бабушка согласилась, и наши походы прекратились.

Однажды Митя взял меня за руку, подвёл к бабушке и спросил:

– Не пора ли нам подстричься? По-моему, мы сильно обросли. Да и парикмахерская здесь неподалёку.

– Пора, пора, – улыбнулась бабушка, потрепав Митю по чёрной кудрявой шевелюре. Рассказала ему, как надо бы меня постричь, и мы с Митей пошли.

В парикмахерской все три девушки у больших зеркал были заняты – они стригли военных. Там стоял резкий запах незнакомого мне одеколона.

Дожидаясь своей очереди, мы с Митей устроились на стульях в прихожей. И тут я наконец решила узнать, почему на правой руке он постоянно носит перчатку.

Я и сама догадывалась, что с рукой что-то не так. Но что – спросить не решалась.

– Потому что, – ответил Митя, помолчав, – руки-то у меня, Аля, и нет. – И протянул мне руку в перчатке.

Я покраснела как помидор. Но пальцы в перчатке потрогала. Они были жёсткие и неживые.

– Это случилось давно, лет пять назад. Мне было шестнадцать. Только что на завод взяли учеником. Любопытный был. Вот и сунул руку куда не следует. И вмиг лишился четырёх пальцев и ладони. Один большой палец остался, и тот пришивали.

– Митя, но сама рука-то цела? – обрадовалась я.

– Ну, Аля, ты у меня настоящий друг.

Митя повернулся ко мне вместе со стулом.

– Я всегда говорю жалельщикам, что не надо хныкать о том, чего нет, а уметь радоваться тому, что имеешь, – он ещё немного помолчал. – Твой дедушка отправил меня в Москву, и теперь у меня такой протез, что я могу водить любую машину. Вот – два года уже за рулём.

Подошла наша очередь. Митя объяснил девушке, какой у меня должна быть причёска, и вокруг моей головы защёлкали ножницы. Волосы сыпались вокруг, щекотали лицо. Я сидела с закрытыми глазами и очень боялась за свои уши, когда сзади по голове пребольно водили машинкой. Потом девушка кисточкой смела остатки волос с лица, сняла клеёнку и сказала:

– Можешь открыть глаза.

И тут в зеркале я увидела лысого мальчика с чёлкой до середины лба и красными ушами по обе стороны незнакомого лица.

– Вот это да, – сказал Митя, но, увидев мои несчастные глаза, кивнул девушке:

– Меня, пожалуйста, точно так же.

Домой мы вернулись к обеду. Все уже сидели за столом и ели борщ, но увидев нас, есть перестали, молча рассматривая наши причёски. И вдруг стали весело переглядываться, а потом смеяться.

Даже дедушка, достав свой носовой платок и вытирая им глаза, говорил:

– Спасибо, Митя, ну и повеселил ты нас. За что же это вас так…

– Война, Пал Сазоныч, не до кудрей… – пробормотал Митя, приглаживая чуб – клочок кудрявых волос, который упрямо стоял торчком.

– Митя, оставь чубчик и попробуй пригладить уши, – хохотала тётя Капа.

– А я считаю, что их неплохо постригли, – высказал своё мнение водитель Григорий Авдеич. – Ведь сколько мыла надо было, чтобы вымыть Митину голову! А теперь какая экономия. И вытереть можно носовым платком.

Только бабушка не смеялась.

– Садитесь-ка к столу, пока всё горячее. А волосы быстро отрастут, не успеете оглянуться, – и она погладила меня по лысой голове.

После обеда бабушка повязала мне на голову платочек потеплее, и я отправилась на улицу погулять.

Митя натянул на голову свою ушанку, и они с дедушкой ушли по делам.

– Что-то взрывы стали как будто ближе. Или мне кажется, – говорила бабушка тёте Капе, выйдя на улицу и прислушиваясь к далёкой канонаде.

И тут вдруг вернулся дед с каким-то военным:

– Собираемся. Без паники, но только очень быстро.

Военный развернул на столе карту и стал что-то показывать дедушке.

Мне вручили Павлика и велели ждать на улице. Общая тревога взрослых передалась и нам. Мы с Павликом прижались друг к другу и смотрели, как возле нас стала расти горка вещей, которые носили из дома бабушка, тётя Капа и Варвара Игоревна.

Пока ждали машин, мы успели как следует подмёрзнуть. А когда они прибыли, быстро погрузились и поехали по дороге, которая должна была увести нас подальше от фронта.

Дорога на Задонск. Первые сутки

Погода совсем испортилась. Тёмные тучи нависли над дорогой. Ветер хлопал брезентом, которым были накрыты ящики, а за ними от ветра прятались мы.

На ухабистой дороге нашу машину всё время то раскачивало, то подбрасывало.

И вдруг – стоп: проверка документов. К нам подошел дедушка, спросил:

– Как вы тут?

Выслушав наши жалобы, он подбодрил всех, сказав, что мы немного меняем маршрут, и теперь дорога будет получше. Машины поехали, а я впервые не стала смотреть по сторонам и на убегающую вдаль дорогу.

– Фронт совсем близко, – сказал дядя, проверявший документы. А это значило – фашисты где-то рядом. Может быть, даже в том лесочке, который изо всех сил размахивал вершинами высоких деревьев, словно предупреждая нас об опасности.

Стало быстро темнеть. Пошёл снег. Он проносился мимо крупными редкими хлопьями. Я выставила руку, чтобы поймать хоть одну снежинку, но ничего не получилось. А тут бабушка с тётей Капой развернули над нами брезент и привязали его к заднему борту машины.

В темноте делать было нечего – только уснуть.

Проснулась оттого, что всё тело затекло. Машины стояли. Вокруг было тихо. Я подползла к заднему борту и высунулась из-под брезента. Тут меня и увидел Митя.

– Просыпайтесь, просыпайтесь, уже утро. Я давно вас сторожу.

Павлик тут же оказался рядом. Открыли задний борт, и вот мы на улице возле калитки, за которой стоял небольшой бревенчатый дом.

– Шагайте по дорожке, – сказал Митя, открывая калитку. – Вас там уже ждёт бабушка.

Снег лежал только на траве, а на дорожке, которая вела к низкому крылечку, было грязно и скользко. Встретила нас незнакомая бабушка с таким добрым лицом, что даже капризный Павлик позволил ей раздеть себя и разуть.

В кухне тепло, уютно, кругом половички. Приговаривая, какие мы хорошие да пригожие, бабушка усадила нас за стол.

– Сейчас картошечка поспеет, молочка разживёмся, – приговаривала она, нарезая ломтики от большого круглого хлеба. – А пока вот чайком погрейтесь, – она налила нам с Павликом по кружке чаю и ещё дала по кусочку хлеба с розовым салом сверху. Потом достала блюдечки, потому что чай в кружках был очень горячий.

– Откуда же вы едете, мои хорошие? – Спросила бабушка, обращаясь ко мне.

– Сейчас из города Орла. А раньше из города Клетня. А ещё раньше из Бежицы.

– Беженцы, значит, – покачала она головой, подливая чай в Павликино блюдечко.

Мы ещё не допили чай, как пришли бабушка Дуня и тётя Капа. Увидев нас за столом, они стали благодарить незнакомую бабушку, у которой оказалось очень трудное имя – Агриппина.

– Нас поселили неподалёку, в большом доме, – сказала тётя Капа. – Одевайтесь-ка, ребята, да поскорее.

Бабушка Агриппина положила в плетёную корзину хлеб, картошку, лук и пошла провожать нас.

В большом доме уже топилась печь. Нас с Павликом покормили горячей картошкой с постным маслом и отправили на печку греться. Мужчины уже сидели за столом и молча ели, когда в комнату вошли военные.

Их было трое. Двое остались у дверей, а третий подошёл к столу и спросил:

– Чьи это машины у дома?

– Это наши машины, – сказал дедушка, вставая из-за стола и вытирая полотенцем свои пышные усы.

– Ваши машины нужны фронту, – грозно сказал военный. – Немедленно разгружайте ваше барахло и передайте мне машины и шоферов.

– Я не могу этого сделать, – ответил дедушка, протягивая ему свою коричневую папку с документами.

– Ваши документы отменяются. Война, – сказал военный и, не глядя, швырнул папку – та, не долетев до стола, шлёпнулась на пол. – Вас я арестовываю – и под трибунал, – сказал он дедушке. – А вы, – это уже нашим водителям, – быстро разгружайте машины. За неподчинение по закону военного времени – расстрел.

Но никто не двинулся с места.

– А вот ты, мордастый, почему не в армии? – спросил он Митю, который в это время поднял с пола папку и теперь засовывал её под свою куртку.

– Просился. Не берут, – отрапортовал Митя, вытянувшись по стойке «смирно».

– Я помогу тебе сегодня же оказаться в окопах, – и военный ещё раз огляделся вокруг. – А пока вы трое пойдётё со мной.

Дедушка, Митя и Григорий Авдеевич вышли вместе с военными. С нами остались два водителя и Тимофей Филиппович.

Наступила оглушающая тишина.

Я понимала, что случилось что-то страшное.

Тимофей Филиппович вышел из-за стола:

– Не раскисайте тут. Работы непочатый край, – и, обращаясь к жене, – А ты, Варя, чего ревёшь-то? Разберутся там, и всё образуется.

И он тоже ушёл. Но после его слов все как-то задвигались, стали переговариваться, убирать со стола.

Ко мне подошла бабушка.

– Аля, ну-ка не плачь. Надо просто подождать. Дедушка скоро вернётся. Ведь мы же умеем ждать?

И потянулось время. Бабушка топила печку, варила перловый суп с тушёнкой в большом чугунке. Прошёл обед, но, кроме Павлика, никто не ел. Все ждали, пряча друг от друга испуганные глаза.

И всё же дедушка вернулся неожиданно. А с ним пришли наши водители и двое военных. Вот теперь все радовались и обнимались, а бабушка плакала.

Военные принесли немного продуктов. Один из них, пожимая дедушке руку, говорил:

– Вы уж извините нашего капитана…

– У меня два сына на фронте, – сказал дедушка. – А если бы они повели себя так же?

– Положение у нас непростое, – вступил в разговор второй военный. – Машин нет. Продукты к госпиталю подвезти не на чем… а тут ещё это письмо.

Потом они попрощались и собрались уходить. Но вдруг дедушка сказал:

– Мы тут посоветуемся с водителями и постараемся освободить от груза одну машину.

– Было бы неплохо, – сказал один военный, у которого тоже были усы – но не такие пышные, как у дедушки.

Когда они ушли, все быстро сели за стол.

– Перед обедом – небольшое сообщение, – сказал дедушка. – Мы все благодарим Тимофея Филипповича, который помог ускорить наше освобождение.

– Я так понимаю, что мне полагается добавка, – потирая руки, обрадовался Тимофей Филиппович.

– Будет, будет тебе добавка, – Варвара Игоревна смотрела на него глазами, покрасневшими от слёз.

– А ещё в нашей дружной семье завёлся предатель, – продолжал дедушка.

– Кто ж это?

Все смотрели на дедушку.

– Да вот он, собственной персоной. Митя.

– Я??? – Митя вскочил из-за стола. Лицо у него было такое возмущённое, что все невольно заулыбались. В словах дедушки чувствовался какой-то подвох.

– Напрасно смеётесь, – сказал дедушка. – Ведь это из-за него нас забрали. Подумали, что я вот такому молодцу с красными щеками по знакомству бронь сделал. А он стоит, руку в карман спрятал и помалкивает.

– Да как бы вы без меня справились?! Да за вами всё время пригляд нужен! Даже документы с собой не взяли! – гремел Митя, но все уже от души смеялись.

– Ешь, Митя, ешь, – прятал улыбку в усы дедушка. – А за документы так и быть, мать, подлей ему ещё супчику.

После обеда на убранном столе разложили листочки, над которыми склонились водители. Я теперь не отходила от дедушки ни на шаг и всё время лезла ему под руку.

– Пусть пока посидит, она мне не мешает, – защитил он меня от бабушки (та хотела меня увести). – Итак, решили. Освобождаем от груза вторую машину, – и дедушка подвинул листочки к себе поближе. – Вот эти ящики под номерами…

И тут я увидела в окно, как к дому подъехала небольшая зелёная машина, которая сегодня утром забирала дедушку и водителей.

– Не волнуйтесь, – предупредил он тревожные взгляды. – Эти ребята приехали нам помочь. Времени у нас слишком мало. И ещё дров нам должны подвезти.

И все заторопились на улицу.

Ближе к вечеру пришла бабушка Агриппина и принесла простокваши. Мы все были ей очень рады.

– Вот, Петровна, для деток, – сказала она бабушке.

Мы с Павликом поели вкусной простокваши и опять отправились на тёплую ещё печку. Угревшись, Павлик сразу уснул, а за ним и я.

Проснулась оттого, что стала открываться и закрываться дверь. На столе горела керосиновая трёхлинейная лампа, которую бабушка возила с собой в ведре, укутав старым полотенцем, чтобы не разбилась.

– Ну что, все собрались? – спросил дедушка, подкручивая фитиль в керосиновой лампе, отчего в кухне сразу стало светлее. – Давайте прощаться.

И тут Григорий Авдеевич стал пожимать всем руки, приговаривая:

– Ну, всего вам… Не поминайте лихом… Прощевайте… Может, свидимся…

Бабушка обняла его и дала с собой свёрточек, сказав:

– Перекусите там, может, где, Григорий Авдеевич.

А дедушка достал сложенную в несколько раз бумажку и положил ему в нагрудный карман со словами:

– А это перечитаешь на досуге.

И тот ушёл.

– Ну, теперь есть и спать, – устало сказал дедушка.

Но когда все разошлись отдыхать, они с бабушкой, прикрутив фитиль в лампе, встали по обе стороны окна и, повернувшись друг к другу, стали негромко разговаривать.

Я ещё в Орле заметила, что в конце дня они любили поговорить, и почему-то всегда стоя у окна.

Сейчас дедушка спросил:

– Ну что, мать, трудный денёк выдался сегодня?

Бабушка промолчала и вдруг сама задала вопрос:

– А как же вам Тимофей Филиппович помог?

– Да он у нас такой человек, через любые двери пройдёт.

– Отец, мне показалось, или на улице командовал солдатами тот самый офицер, который вас утром арестовывал? – продолжала допрашивать его бабушка.

– Он это, он, – согласился дедушка. – Неплохой парень оказался, – и, не дожидаясь, пока бабушка станет возмущаться, рассказал, что там, в комендатуре, получили письмо без подписи, а в письме подробно было изложено, что в то время как весь наш народ, наша армия сражается с фашистом, едет тут буржуй на трёх машинах, спасает свою семью и своё барахлишко.

– Ну и дальше там всякие измышления… Вот и воспылал офицер праведным гневом.

– Да кто же мог написать такое? – возмутилась бабушка.

– Никогда не догадаешься, – вздохнул дед. – Я сегодня и отдал ему его пачкотню. Пусть подумает.

– Господи, воля твоя! – ахнула бабушка. – Неужели Григорий Авдеевич?

– Он же всё время меня просил сделать ему бронь. Хотел к семье на Урал уехать. А я ведь ему говорил, что нет у меня такой возможности, да и власти такой тоже нет. Видно, не поверил…

– Бог ему судья, – тихо сказала бабушка. – А лет-то ему сколько?

Дедушка вздохнул.

– Призывные у него пока лета – вот и всё.

Он обнял бабушку за плечи, и они ушли отдыхать.

Дорога на Задонск. Вторые сутки

Утром нас разбудили ещё затемно. Павлик расплакался и никак не переставал капризничать. Тётя Капа сказала, что у него горячий лоб.

Погрузились мы быстро. Теперь первую машину будет вести Митя, а в кабине рядом с ним поедет дедушка. Нашу машину, как всегда, поведёт Фёдор Иванович, а рядом с ним будет сидеть Тимофей Филиппович, который, как я теперь узнала, может быть не только кочегаром.

В нашем кузове стало совсем тесно, ведь с нами поселилась и Варвара Игоревна. Сидели, прижавшись друг к другу. Как только машины поехали, Павлик замолчал – наверное, уснул.

Холодно, ветрено, ночью выпал снег. Всё вокруг стало ослепительно белым, и только после наших машин на дороге оставались следы – они тянулись за нами двумя чёрными полосами.

Иногда слышалось глухое грозное отдалённое уханье. Утром говорили, что где-то совсем близко идут бои.

Бабушка и Варвара Игоревна волновались, что взрывы стали гораздо слышнее. У всех было такое чувство, будто мы не удаляемся от фронта, а приближаемся к нему.

На очередной остановке, которая называлась технической, мы вылезали из своих норок, чтобы размять ноги. Водители заправляли машины дровами, а потом вместе с дедушкой озабоченно что-то искали на карте.

Дедушка говорил:

– Немцы рвутся к Москве. С каждым часом всё может поменяться. Непонятно только, почему здесь, на этой дороге, совсем нет никакого движения.

А дорога дальше пошла неровная – вверх-вниз. Заметно потеплело, пригревало утреннее солнце, оно растопило снег на дороге. Cтало грязно и скользко.

Машины снова остановились – чтобы надеть цепи на колёса. Работали торопливо, подгоняя друг друга. Совсем недалеко за холмами слышались взрывы, и был виден дым.

С цепями машины пошли быстрее. И тут перед нами вырос огромный холм, на котором густо росли берёзы. Надо было выбрать, какой дорогой ехать: одна шла понизу, вокруг холма, а другая извилисто взбиралась на холм.

– Внизу мы увязнем, – говорил водителям дедушка. – Поверху дорога должна быть посуше.

– Надо посмотреть, – предложил Митя.

Он побежал вверх по дороге и скоро скрылся в березняке. Когда он вернулся, я услышала:

– Да там сухо, ещё снег не растаял!

И мы поехали верхней дорогой.

Машины шли вверх, покачиваясь и переваливаясь с боку на бок. Дорога оказалась узкой, и кое-где берёзовые ветви хлестали по кабине и по брезенту, которым мы укрылись с головой.

Наконец выехали на поляну. Дорога пошла ровнее, но тут машины остановились. Впереди – пологая ложбина, в середине которой темнела подозрительно большая лужа, похоже – глубокая. Мужчины померили палками глубину – оказалось и в самом деле глубоко, взяли топоры и пошли рубить молодые берёзки.

Работали быстро, спешили, но мне показалось, что время разделилось: для нас, кто был в кузове, оно словно топталось на месте, а для всех, кто бегал вокруг машин, оно летело, катилось кубарем, но всем было страшно оттого, что мы безнадёжно застряли.

Наконец, забросав ветками лужу, решили: можно проехать.

Я нырнула под брезент, чтобы не видеть, как машина будет тонуть в этой луже. Павлик, который держался за меня обеими руками, нырнул следом за мной.

Ура – одна машина уже на той стороне. Теперь наша очередь.

Но что-то произошло за то время, пока мы сидели под брезентом. Первая машина, переехав лужу, задними колёсами выбила яму ещё глубже, и надо было снова забрасывать её ветками. Это я поняла из обрывистых слов, которыми обменивались взрослые.

А снизу, откуда мы только что уехали, послышался громкий треск и одиночные выстрелы.

Женщины, сбросив обувь, прямо в чулках спрыгнули с борта нашего грузовика и стали бегать вокруг, собирая сухие сучья, камни, носили срубленные мужчинами деревца, и всё это кидали в чёрную воду.

Наконец дедушка скомандовал:

– Поехали! Быстро!

Мотор нашей машины заработал. Только задние колёса почему-то стали крутиться на одном месте. Мы с Павликом стояли в кузове и сверху смотрели, как все, кроме Фёдора Ивановича, который был за рулём, пытались столкнуть её с места.

И вдруг из-за берёз на поляну выбежали наши солдаты. Дедушка, раскинув руки, что-то кричал им, но они пробежали мимо и скрылись за деревьями на другой стороне поляны.

Я подумала, что сейчас за ними из-за этих берёз покажутся фашисты. Скорее всего, они будут похожи на тех чудовищ, которые однажды в моём страшном сне лезли из темноты в форточку нашего дома в Бежице.

От ужаса мир вокруг меня вдруг изменился, замер, исчезли звуки, и я увидела, как появившаяся из-за берёз большая группа солдат во главе с командиром вдруг побежала через поляну как-то медленно, плавно, высоко поднимая ноги.

Очнулась я, когда они, облепив кузов грузовика со всех сторон, столкнули машину с места, и она, благополучно переехав через лужу, остановилась на противоположной стороне.