Алевтина Петровна Бондаренко
Отложенное детство

День рождения

72 дня до войны

11 апреля 1941 г.

От погоды – то солнечной, то пасмурной, то дождливой, то ветреной, – менялось настроение окружающего меня мира. Но была еще одна погода – грустная. Это когда неизвестно почему не хотелось играть, а порой и занять себя было нечем. Тогда я бежала в сарай к поросенку Харитоше. Уж он-то знал, как меня развлечь. Радостно хрюкая, он сначала носился по закутку, потом тыкался в руки влажным пятачком в ожидании угощения, подставляя бока – для поглаживания и почёсывания.

Этим утром я проснулась и, еще не открывая глаз, уже поняла, что погода солнечная – и значит, день будет разноцветным.

Помогая мне одеваться, бабушка Дуня говорила:

– Сегодня тебе исполняется шесть лет. И пора бы самой всё натягивать, застёгивать и завязывать.

– Но ведь у лифа и платья пуговицы сзади, – возразила я.

– Ничего, – ответила бабушка. – Научишься. Не буду же я до старости помогать тебе одеваться.

Я сразу спросила:

– До чьей старости?

Но бабушка мне не ответила.

Много раз слышала я, как гости говорили бабушке Дуне, что она всё молодеет и хорошеет.

Что такое старость, я знала. Это сгорбленные старушки у церкви с жестяными кружками для милостыни. Это старички с палочками, едва бредущие по улице. Это бабушка Вапче, которая часто приходила к нам поговорить с бабушкой Дуней. Она трудно дышала, забираясь на пятую ступеньку высокого крыльца, приговаривая: «Старость не радость, Алдокия Петровна, вапче и в опчем».

А может, и до моей. Это обо мне часто говорили, как я подросла и повзрослела. Так и до старости недалеко, грустно подумала я.

– Завтракать! – Скомандовала бабушка. – Но сначала умываться.

В рукомойнике во дворе вода была холоднющая. Я смочила кончики пальцев и провела ими по лбу и по щекам. Потом ещё погремела рукомойником для виду и вытерлась холщовым полотенцем.

Бабушка Дуня была главной кормилицей в доме. Вставала чуть свет, топила печь и готовила сразу завтрак и обед на большую семью. Ещё она успевала полить свои грядки и покормить поросёнка Харитошу – и всё это пока я спала.

Дедушка, который работал в городе Клетня, приезжал только по воскресеньям. В эти короткие промежутки он меня воспитывал – сажал на колени и рассказывал поучительные истории из своей жизни или читал лекции о том, как я должна себя вести. Я часто засыпала у него на руках и слышала сквозь сон, как бабушка смеётся:

–Отец, да она уже спит совсем!

А он отвечал:

– Ничего, мать, во сне всё лучше усваивается.

И ещё он всегда говорил, что я должна слушаться бабушку и помогать ей во всём. А это значило возиться с маленьким вредным Павликом, сыном тёти Капы, которая была бабушкиной дочерью. Она недавно приехала к нам и уже устроилась на работу. Папа Павлика, дядя Володя, вернётся из армии только осенью, и Павлик его очень ждёт. А пока он на целый день остаётся с бабушкой и со мной.

Тётя Капа меня не замечала, как будто меня и не было вовсе. Всё время, пока она была дома, то и дело слышалось: «Павлик, мой сыночек! Павлик, солнышко!»

Меня так никто не называл. Зато у меня были два родных дяди, которые, я это знала, любили меня.

Дядя Миша работал на заводе самым главным сварщиком. Его друзья говорили, что он ещё и лучший бригадир сварщиков.

Однажды за ним приехала большая чёрная машина и увезла в Московскую область чинить очень нужный самолет, у которого при посадке произошла авария – сломались колесо и одно крыло. Мы ждали дядю Мишу целую неделю и очень волновались. А он приехал домой с почётной грамотой, деньгами и подарками.

Сегодня дядя Миша обещал прийти с работы пораньше, чтобы отвести меня в парк покататься на качелях. Я уже приготовилась ждать.

И вдруг этот день стал приносить мне одни неожиданности.

После завтрака бабушка сказала:

– Ну, Аля, танцуй! Тебе пришло письмо из Ленинграда.

Ура! Это письмо от дяди Серёжи. Он в этом году заканчивает Ленинградское артиллерийское военное училище. Потом он обещал взять меня и свою невесту Любу, и мы поедем служить в армию.

Я открыла конверт и достала красивую открытку с цветами и ещё письмо, где в конце странички дядя Серёжа нарисовал две смеющиеся рожицы.

Бабушка прочитала мне письмо вслух, о том, что сейчас он готовится к экзаменам, но, как только сможет, сразу приедет. Потом прочитала открытку, которая была написана только для меня и начиналась словами: «С днём рождения, моя дорогая племянница!»

Но день рождения только начинался.

Вскоре бабушка позвала меня делать пирожки и плюшки. Русская печка весело потрескивала, а пирожков и плюшек было так много, что я спросила:

– Это мы печём на целую неделю?

– Что ты, – смеялась бабушка, – лишь бы хватило на всех. Ведь у нас сегодня будут гости.

А потом вдруг приехал дедушка. И это была такая радость, что даже Павлик визжал от восторга.

Дядя Миша пришёл с работы очень рано, и они с дедушкой и Павликом ушли в сад, готовить для меня подарок.

Мы с бабушкой в это время встречали гостей. К нам приехали родственники из Брянска, из посёлка Радица, а из села Вязовск – дедушкина сестра с мальчиком, который был старше меня всего на три года. Мне сказали, что он мой двоюродный дядя.

А ещё пришли соседи. И все дарили мне подарки. Но какие-то неинтересные – рубашечки, кофточки, носочки. Дед Иван Сидорыч, наш сосед, что пришёл со своей женой тётей Верой, сказал:

– Какие ей теперь игрушки? Возраст не тот.

И заставил примерить халатик, который сшила мне тётя Вера из цветастого ситчика.

Наконец-то открылась калитка, и дядя Миша позвал меня:

– Аля, иди, принимай подарок!

Я вприпрыжку побежала в сад – и там, между яблонями, увидела настоящие качели, жёлтые, еще пахнущие краской, с удобным сиденьем. Наверху у них с двух сторон были большие деревянные «солнышки», которые поворачивались, когда раскачивались качели.

Мне что-то говорили дедушка и дядя Миша. Я ничего не слышала… Я была счастлива.

Дядя Миша посадил меня на сиденье, подтолкнул, и я стала взлетать вверх-вниз, вверх-вниз, от одной яблони до другой. Ура-а-а-а!

Тут же набежали дети, которые приехали в гости вместе с взрослыми. Это были мои многоюродные братья и сёстры. Видела я их редко и некоторых из них даже не знала по имени. Да они и сами не очень хотели со мной знакомиться поближе. Почти все были старше меня, и именинница казалась им малявкой. Но качели – это совсем другое дело, и все сразу меня заметили и стали просить: дай покачаться.

Выстроилась очередь. И я безропотно слезла с качелей и встала в конец очереди – ведь они же были гости. Только одного мальчика – моего дядю – не заинтересовали качели. Он сказал, что у него дома есть такие, которые взлетают высоко над рекой.

– А какая у вас река? – спросила я.

– Очень красивая река, Десна, – ответил он. – Приезжай к нам в гости.

– А это далеко? – спросила я.

– Не близко, конечно. Мы с самого утра к вам шли, потом ехали.

Тут я подумала: как это может быть, что и у них, и у нас одна и та же река Десна? Надо бы спросить об этом у дедушки, а ещё про Вязовск – где он находится и можно ли нам туда съездить в гости.

Стол накрыли на веранде. И скоро нас позвали на большой пир. Все ели, пили, поздравляли меня и даже тянули за уши, а потом пели любимые дедушкины песни: «Из-за острова на стрежень» и «По диким степям Забайкалья».

Но вот наступил и мой звёздный час: дядя Миша взял в руки мандолину, тётя Капа гитару, и я стала петь. Всем очень понравилась песня про старушку нищую, а когда я запела «Катюшу», все стали весело подпевать. А потом хлопали, хвалили меня, и дед Сидорыч сказал дедушке:

– Пал Сазоныч, а ведь артистка растёт! Голосок пробивается.

– Инженером она будет, Иван Сидорович, – улыбнулся дедушка, вынимая изо рта трубку и разглаживая свои пышные усы. – А петь – пусть поёт себе и нам на радость.

Мой дедушка был великаном. Когда он разговаривал с Иваном Сидоровичем, тот едва доставал ему носом до плеча.

– Павел Сазонович, ты усы отращиваешь и кительки на заказ шьёшь специально? – допытывался он. – Чтоб на нашего вождя похожим быть?

Дедушка только отмахивался, потягивая свою трубочку.

–И трубку держишь совсем как он. Признавайся уже! Только вот волосы под ёжика зачем-то стрижёшь.

– Должно же быть какое-то отличие, Иван Сидорович! – Дедушка весело смеялся, обнимая соседа за плечи.

Когда гости разъехались, я побежала в сад осматривать свои качели – целы ли они после такого нашествия родственников. Павлик уже спал. Пришла бабушка и, одев меня потеплее, сказала:

– Покачайся, наконец, на своих качелях, пока мы посуду уберём.

Но время было позднее, из дальних уголков сада, где, притаившись, ещё лежал тёмный ноздреватый снег, поползли ночные тени.

Я закрыла глаза. Я всегда боялась темноты, но уходить домой сейчас не хотелось.

Заходящее солнце, выглядывая из-за соседского забора, отбрасывало длинные тени от яблонь, на которых уже набухли зеленоватые почки. Покачиваясь, я запрокинула голову и посмотрела на небо – оно было высоким и густо-синим, с редкими розоватыми от солнца облачками.

День рождения прошёл, но у меня остались воспоминания и замечательные жёлтенькие качели.

Отчего же было грустно? Может быть, оттого, что мне сегодня исполнилось шесть лет, а меня никто так и не назвал «моё солнышко, моя доченька».

Когда я была поменьше, бабушка часто говорила, что приходили за мной разные родители, но, посмотрев на меня и на то, как я себя веду, все разбежались.

Теперь я уже большая, веду себя хорошо, но родители так и не пришли на меня посмотреть.

В гости к бабушке Мане

21 июня.

Сегодня утро было пасмурным – но только не для меня. Ведь мы едем в Брянск, в гости к сестре бабушки Дуни – бабушке Мане. Это настоящее путешествие.

Мы ехали сначала на автобусе до самого Брянска, а потом долго шли пешком по зелёным улочкам. Я смотрела на дома, на цветы в палисадниках, на собак, которые лаяли на нас из каждой подворотни.

Улица, что вела нас к бабушкиному дому, поднималась вверх, и мы скоро устали.

– Это не улица Масловка, а какой-то пыхтун, – говорила бабушка Дуня, вытирая большим белым платком пот со лба.

Прошли до конца улицы, потом свернули в переулок, что шёл вдоль глубокого оврага. Дом бабушки Мани в переулке был первым, но из-за зелени не был виден в глубине двора.

Мы вошли в калитку. Вдоль забора на цепи бегала рыжая с белыми пятнами собака. Она не залаяла на нас, а завизжала от восторга.

Из дома выбежали две тёти – тётя Таня и тётя Тамара, дочери бабушки Мани. Страшными голосами они закричали:

– Мама! Мама! Тётя Дуня приехала!

Когда оглохшая, немного помятая от объятий и вкусно накормленная, я выбралась наконец из-за стола, сразу же побежала за дом, вдоль грядок, к ещё одной калитке, за которой совсем близко был край оврага.

Я слышала однажды, как бабушка Дуня говорила:

– Маня, как ты можешь столько лет жить на краю этой пропасти?

Бабушка Маня только смеялась:

– Где бы я ещё своих козочек пасла? А знаешь, какие родники у нас бьют в овраге?

Я не знала, где в овраге родники и кого они там бьют, но эта пропасть притягивала меня как магнитом. По её склонам, как светлые ленточки, петляли тропинки, а там, далеко внизу, бежал ручей.

Весь склон оврага зарос какими-то колючими и пахучими травами, да кое-где кустарниками. У многих корни торчали наружу.

На другой стороне оврага тоже были дома, но не такие, как у бабушки Мани, а белые, двухэтажные.

Мне строго-настрого запретили спускаться в овраг, и я устроилась на травке, на самом краю. Солнышко давно разогнало облака и усердно разогревало землю. Только из оврага слегка тянуло прохладой.

Я притихла и стала слушать. Мир был полон звуков. Кузнечики стрекотали, щебетали птицы, ветер шумел в саду, во дворах лаяли собаки, но все эти звуки не мешали мне слушать тишину, которая здесь была повсюду. Может быть, она жила в этом таинственном овраге и ночью вместе с туманом поднималась и заливала сады, дома и дороги.

Вечером к бабушке Мане пришли ещё гости. Чай пили в саду и, конечно, пели. Бабушка Дуня запевала своим высоким, сильным, красивым голосом незнакомые мне народные песни.

«А почему она дома никогда не поёт? – подумала я. – Вот бы дедушка удивился!»

У меня стали слипаться глаза.

Так закончился день, который уже завтра для нас останется в том мире, что был до войны.

Первые дни войны

22 июня

Утром в доме у бабушки Мани я впервые услышала слово «война». Ещё не зная, что это такое, я по лицам взрослых, по тревожным разговорам начинала понимать, что пришла большая беда.

Провожая нас, бабушка Маня плакала:

– Что же теперь будет, Дуня?

Они стояли, обнявшись.

– Не знаю, Маня. У меня сыновья. Сама понимаешь.

По улице Масловка, которая теперь была под горку, мы с бабушкой почти бежали.

На автобусной остановке было много народу. Все стояли молча у столба, где из громкоговорителя доносился мужской голос. То и дело были слышны слова «вероломное нападение фашистской Германии».

Многие женщины плакали, и незнакомая тревога стала сжимать моё сердце. Теперь она ползла по дорогам, заполняла улицы, переулки и, казалось, что как-то сразу потускнели окна домов с резными наличниками, и зелёные палисадники с пышными цветами на клумбах.

23 июня

Утром приехал дедушка. Я ещё спала. Проснулась оттого, что он, чмокая меня, пощекотал щеку своими пышными усами:

– Вставай, Аля. Пора завтракать.

Мне хотелось вскочить, попрыгать, повисеть у него на шее – ура, дедушка приехал! Но вдруг я всё вспомнила.

Сегодня дядя Миша уходит на войну. И его друг, наш сосед, дядя Володя Сидоров, сын тёти Веры, тоже. И мы все идём провожать их до военкомата. Потому и дедушка приехал.

Утром народу у военкомата оказалось так много, что мы и близко не могли подойти.

– Дальше не ходите, – сказал нам дедушка, и мы стали прощаться. Тётя Вера обняла сына и стала громко причитать. А бабушка Дуня держалась, только всё поправляла волнистые волосы на голове дяди Миши.

Он взял меня на руки.

– Видишь, сколько народу идёт на войну? А теперь скажи главные слова.

– Мы обязательно победим, – пропищала я, потому что глаза щипало, и голос куда-то делся.

Они ушли, даже не обернувшись, и как-то сразу растворились в толпе. Вместе с ними пошёл только дедушка. А мы еще долго стояли и смотрели, как мужчины то с чемоданчиками, то с тощими мешками за спиной всё шли и шли к военкомату.

Вечером бабушка Дуня с тётей Верой плакали.

Но я-то знала – раз дядя Миша с дядей Володей ушли на войну бить фашистов, значит, мы обязательно победим.

Он сам мне об этом сказал.

И потянулись для нас тревожные дни в ожидании писем и новостей.

Середина июля

От дяди Серёжи пришло два письма из Прибалтики, из города Кингисепп. После окончания училища ему было присвоено звание лейтенанта. И теперь в воинской части, куда он был направлен, его назначили начальником военных мастерских. Мы все очень этим гордились. Дедушка Сидорыч говорил:

– Надо же. Всего девятнадцать лет, а уже командир, начальник.

А дядя Серёжа писал нам, что ему очень понравился город Кингисепп, и обещал приехать домой в положенный ему отпуск.

Только эти письма были написаны еще до войны.

Последнее письмо он написал из города Рига. Оно было коротким – о том, что выслал бабушке аттестат, что скоро всё закончится, фашиста мы разобьём. И просил: берегите детей. Это значило – меня и Павлика.

Я всегда первой встречала нашего почтальона. Но от дяди Серёжи писем больше не было. Открытки от дяди Миши приходили не реже двух раз в неделю. Бабушка положила ему в чемодан целую пачку открыток с заранее написанным нашим адресом. Дяде Мише оставалось только написать о себе – где он сейчас и что делает.

Писал он карандашом, иногда всего несколько строчек. И в конце – «Всех целую. М.»

Однажды я видела, как бабушка достала из своего сундучка маленькую икону. Поставила её на кровати, прислонив к подушке, стала на колени и за что-то благодарила Николая Угодника. Только потом я услышала, как она говорила соседке тёте Вере, что дядю Мишу отправили учиться на командира, и что помог Николай Угодник, которому она молится.

– Пока Миша будет учиться, и война закончится, – говорила бабушка.

А мир вокруг нас менялся до неузнаваемости. Мы каждый день собирались у репродуктора слушать новости. Я тоже слушала и понимала, что пока нашей армии приходится отступать, но никак не могла понять про потери, которые они несут. Что бы это означало? Ещё я запоминала наши города, которые захватывали фашисты. Вечером дедушка Сидорыч меня спрашивал, приходя к нам на крыльцо, чтобы обсудить последние новости с фронтов – скажи-ка, Аля, какие города мы сегодня потеряли?

– Мы ничего не теряли – говорила я. – Просто фашисты захватили без разрешения. – И я перечисляла ему эти города.

Двадцатые числа июля

Я уже знала, что такое воздушная тревога. Первое время мы с бабушкой исправно бегали в бомбоубежище в Крамском переулке и сидели вместе с другими людьми до самого отбоя воздушной тревоги. В бомбоубежище было душно и скучно. Но однажды я познакомилась там с девочкой Лёлей. Она была немного старше меня, а в бомбоубежище, как и я, приходила с бабушкой. Лёля первая подошла ко мне познакомиться, а потом мы подружились.

У меня появилась подруга, и теперь время, которое мы проводили в плохо освещённом, набитом людьми помещении, проходило для меня незаметно. У Лёли была такая же тряпичная кукла, как у меня. Только у её куклы были настоящие наряды – вязаные шляпки, юбочки, кофточки.

Однажды Лёля принесла целый мешочек красивой одежды. Всё это связала ей мама из разноцветных ниток. Лёля разложила все наряды на лавке, а потом всё поделила поровну. И мне показалось, что самое лучшее она отдала мне.

Я растерялась. Что же я могу подарить Лёле? И вдруг сказала:

– Лёля, у меня в саду настоящие качели. Может быть, твоя мама разрешит тебе приходить к нам?

Лёля спросила, и – ура! – её мама стала приводить к нам Лёлю на целых полдня. Оказывается, Лёлин папа был на фронте, мама работала, а бабушка могла приходить только во второй половине дня. И нередко всё время до обеда Лёля сидела дома взаперти.

Теперь мы каждое утро встречались, играли, качались на качелях, возились с Павликом, особенно Лёля. Ей это нравилось больше, чем играть в куклы. Она его умывала, причёсывала, рассказывала сказки. Он всё принимал с удовольствием, но постоянно следил за мной. Стоило мне только отойти от них, он тут же забегал вперёд и спрашивал:

– Ты куда?

Лёля обижалась и однажды придумала:

– Давай вместе позовём его. К кому он пойдёт?

Мы разбежались в разные стороны и стали его звать.

Леля:

– Павлик, миленький, хороший мальчик, иди ко мне!

И я:

– Павлик, иди ко мне! Сейчас же! – и я топнула ногой.

Павлик сначала растерялся. Потом отвернулся от нас и разревелся. Мы бросились его утешать.

Наша семья перестала ходить в бомбоубежище, и во время бомбёжки мы прятались в большом погребе нашего сарая. Иногда бомбили так близко, что даже в глубоком погребе ощущалось, как вздрагивает земля.

Шла война, над нами летали самолёты, на город падали бомбы, а в уютном мирке нашего сада мы играли, ели яблоки, качались на качелях и всё-таки были счастливы.

Но однажды рано утром …

Дедушка приехал на грузовой машине-полуторке. Меня разбудили. Дома суматоха. Собирали вещи в узлы и бросали в кузов машины. Нас с Павликом покормили и тоже – в кузов. Когда мы уже отъехали, я спросила у бабушки:

– Мы надолго?

– Скорее всего, надолго, – обнимая нас с Павликом, сказала бабушка. В глазах у неё были слёзы.

– А как же мои куклы? А как же Лёля? – спросила я. – Мы с Лёлей даже не попрощались.

И я расплакалась, уткнувшись лицом в бабушкину кофту.

В городе Клетня

Как только мы выехали из города, дорога пошла через лес. Полуторка быстро бежала, то покачиваясь, то подпрыгивая на ухабах.

Я сидела у самого борта грузовика, глазами встречая и провожая высокие деревья, что росли на краю леса, и ещё смотрела, как от нас убегает дорога. День был пасмурный, где-то наверху ветер раскачивал ветви деревьев, а мне казалось, что это они прощаются с нами и грустно машут нам вслед зелёными вершинами. И я тоже стала на прощанье махать им рукой.

Иногда лес кончался, и шли поля, потом дома. Деревенские собаки бежали нам вслед, облаивая полуторку. А потом – опять лес.

Меня наконец укачало, и, прижавшись к бабушке, я уснула. Проснулась оттого, что машина остановилась, и дедушка сказал:

– Просыпайтесь, приехали!

Откинули задний борт. Сначала помогли слезть бабушке и тёте Капе, а потом сняли нас с Павликом.

Я сразу стала осматриваться. Нас высадили возле большого двухэтажного здания, которое оказалось школой.

В просторной, чистой комнате, куда привёл нас дедушка, в углу доверху были сложены столы, стулья и лавки. Сюда же принесли наши вещи.

Дедушка перенес в свободный угол два стола, две лавки и один исправный стул. Он усадил на него бабушку, взял её руки, погладил и сказал:

– Ну, мать, устраивайтесь потихоньку. Придётся здесь несколько дней пожить. Столовая недалеко. Я договорился. Всё приготовят по твоему заказу из того, что у них есть. Борщи хорошие готовят. Молоко для детей можно купить на рынке.

И дедушка ушёл.

Потянулись длинные и какие-то одинаковые дни. Мы с Павликом гуляли во дворе школы. Двор был вытоптан – почти весь голый, кое-где огороженный низеньким заборчиком, и только там пучками росла трава. Была ещё большая клумба, на которой цвели мелкие ромашки.

Только потом мы обнаружили с другой стороны здания настоящий сад из нескольких яблонь и слив. На яблонях уже не было ни одного яблочка, но играть в саду было интересней. Играли в прятки. Павлик всё время водил, а я пряталась. Сам он прятаться совсем не умел. Встанет за ближнее дерево и кричит:

– Ищи меня. Я здесь!

Такой смешной.

Далеко от школы нам отходить не разрешали. Над городом часто летали самолёты, и в любой момент могла прозвучать сирена воздушной тревоги. А это значило, что нам с Павликом надо было быстро бежать к входной двери в школу, где нас будет ждать бабушка, и мы все вместе поспешим в бомбоубежище. Уже два раза мы там были, но нас так и не бомбили, только где-то далеко было слышно тяжелое уханье.

Шла уже третья неделя. Дедушка приходил часто, но ночевал в своём кабинете на заводе. А мы спали прямо в этой большой комнате на матрасах. Нам принесли только одну детскую кроватку для Павлика, но он наотрез от неё отказался и спал со своей мамой на полу. Зато мне досталась кровать.

Сегодня у нас большое событие. На знакомой полуторке к школе привезли несколько семей. Сразу стало шумно и весело. Маленькие дети бегали по коридору школы, а с детьми постарше я пыталась познакомиться – хотела найти себе подружку. Но все три девочки, которые приехали, были намного старше меня.

В нашей комнате поселилась одна семья: тётя Полина, бабушка Надя, двенадцатилетняя Неля и четырёхлетний Петя. Петя и Павлик сразу подрались – Петина игрушка понравилась Павлику. Вообще Петя всё время жаловался и хныкал. Пришлось мне Павлика уводить во двор поиграть.

Бабушка сказала:

– Пусть Петя привыкнет к новой обстановке.

Моя бабушка сразу подружилась с бабушкой Надей. Вечером, как только окна завесили одеялами, они долго сидели за столом у керосиновой лампы и составляли список продуктов, которые надо будет взять с собой в дорогу.

Ура! Значит, мы скоро уедем отсюда.

Мне здесь совсем не нравилось.

Прошла еще неделя. Ночами я часто просыпалась. Над нами летали самолеты. Было так тревожно, что и взрослые долго не спали, тихо переговариваясь. Однажды под утро по сигналу воздушной тревоги нас с Павликом разбудили, одели, и мы побежали в бомбоубежище. Я всё время отставала, и бабушка тащила меня за руку. В бомбоубежище было холодно. Мы долго сидели на неудобных лавках и совсем замёрзли. Но самолёты в этот раз нас не бомбили.

Всё случилось следующей ночью. Так же завыла сирена воздушной тревоги. Так же переговариваясь, все быстро собирались, и я услышала бабушкино негромкое: «Аля, вставай».

Просыпаться не хотелось. Хныкал сонный Павлик. Я натянула одеяло на голову и, прижавшись к стенке, вновь уснула.

В темноте и суматохе меня забыли, и я осталась одна ночью в опустевшей школе.

Только на этот раз стали бомбить.

Проснулась от страшного грохота. Меня подкинуло вместе с кроватью. Что-то гремело и падало, звенели разбитые стёкла. И почти сразу – ещё один удар. С треском распахнулась дверь. Меня опять подбросило. Казалось, что в ушах лопнуло по огромному воздушному пузырю.

Я скатилась на пол и забилась под кровать.

Вдали еще раз ухнуло.

Через некоторое время я пришла в себя. На полу было холодно.

– Бабушка-а! – закричала я изо всех сил, но сама себя не услышала.

Вокруг меня была тёмная тишина. То ли от страха, то ли от холода меня сильно трясло. Я хотела ещё покричать, но сил не было.

Протянула руку вверх, нащупала угол одеяла, долго старалась, пока не стянула его на пол. Потом стала возиться, заворачиваясь в него, чтобы не осталось ни щёлочки. Но скоро воздух под одеялом закончился, и мне пришлось высунуть нос наружу. Зато я перестала трястись от холода.

Прислушалась – никого нет.

Я поняла, что все ушли в бомбоубежище, и мне надо только подождать, пока они вернутся. Отчего-то сильно болел живот. Я ещё покрутилась, чтобы найти положение, когда он будет болеть поменьше.

А может быть, бомба попала в школу, и всё кругом разрушилось, только моя кровать и эта стена уцелели?

Дедушка, когда приезжал за нами в Бежицу, попал под бомбёжку и даже получил лёгкую контузию. Он не раз об этом рассказывал.

Теперь, наверное, и у меня контузия. И может быть, я даже оглохла, как он тогда. Почему-то я совсем ничего не слышу…

Прислушалась ещё, чуть-чуть приподняв одеяло. Тихо.

И вдруг неподалёку мяукнул школьный кот. Значит, я здесь не одна, и всё слышу. «Киса, кисонька, где ты?» – неожиданно всхлипнув, позвала я кота. Кот мяукнул снова, уже ближе, и где-то устроился.

Я знала, что этот кот не любил детей и никогда не давал себя погладить, как мы с Павликом его не подманивали. Но сейчас, когда он был где-то рядом, мне стало не так страшно одной в пустой школе. Кот жив, может и школа цела.

Приоткрыв одеяло, я вся обратилась в слух, и тут от ветра хлопнула дверь или окно, где-то упало и грохнуло разбившееся стекло, так звонко, что я вздрогнула.

Прислушалась ещё – тихо. Глаза стали слипаться. Только успела подумать о том, что бабушка опять устроит мне взбучку.

Первое, что я услышала, просыпаясь – захлопали двери, и в комнате заходили, заговорили, заохали.

С окон сняли одеяла, и сумеречное утро, как могло, осветило серые стены.

Но в мой угол под кроватью оно даже не добралось.

Спать на полу, скорчившись, было так неудобно, что всё тело затекло, никак не открывались слипшиеся глаза.

Тут дедушка встревоженным голосом спросил:

– Мать, а где Аля?

– Да с Капой, конечно, – ответила бабушка.

И я поняла, что надо выбираться из-под кровати. Непослушными руками и ногами стала выпутываться из одеяла, и тут кто-то взялся за его край и вытащил весь клубок на свет. Это дедушка спас меня из одеяльного плена.

Пришла тётя Капа. Она держала Павлика на руках. Спросила:

– Что случилось-то?

А дальше меня обнимали, спрашивали, трогали, крутили. Сонная, растерянная, я понимала – что-то произошло и, наверное, это из-за меня, из-за того, что я осталась в школе.

Дедушка молчал.

Бабушка плакала.

Никто меня не ругал.

Когда я была одета, дедушка сказал:

– Мы уходим. Я обещал Але показать завод.

И вдруг тётя Капа попросила:

– Папа, не забирай Алю. Павлик сейчас раскричится – не успокоим.

– Павлик?! – неожиданно грозно посмотрев на неё, сказал дедушка.

И мы вышли в полной тишине.

Я была рада, что иду с дедушкой на завод. Но когда мы оказались в коридоре школы, я замерла. Большинство окон было выбито, весь пол усеян разбитыми стёклами.

Я стояла, не зная, куда наступить. Дедушка меня не торопил, потом взял на руки и пошёл по битым стёклам к выходу.

Мы прошли через двор и там, в дальнем углу, возле заборчика, я увидела большущую круглую яму.

– Вот здесь и упала бомба, – сказал мне дедушка.

Ёжась от утреннего холода, люди, стоявшие у ямы, показали нам, где упала вторая бомба. Совсем недалеко, сразу за дорогой. И тут я впервые узнала, что эти ямы от бомб называются воронками.

У школы нас ждала полуторка. Мы сели в кабину, и дедушка познакомил меня с шофёром.

– Митя, – представился молодой черноглазый парень и протянул мне левую руку. На правой у него была кожаная перчатка. В ответ я ему протянула правую:

– Аля.

– Красивое имя, – улыбаясь, сказал Митя, и потряс мою руку.

Мы потихоньку поехали, объезжая край воронки.

– В бомбоубежище-то слышно было, как здесь бомбили? – спросил меня Митя.

– А она, Митя, в это время в школе была. Одна.

Полуторка дёрнулась и остановилась.

– Вы серьёзно, Павел Сазонович?

– Уж куда серьёзней, – ответил ему дедушка.

Митя опять протянул мне левую руку.

– С боевым крещением, Аля, – его улыбчивое лицо на этот раз было серьёзным.

Когда мы вошли в дедушкин кабинет, там, на большом письменном столе звонил и звонил телефон. Пока дедушка был занят разговорами, я присела на чёрный кожаный диван и осмотрелась. На стенах кабинета висели портреты. В углу стояла кадка с высоким красивым деревцем, которое цвело красными колокольчиками. Ещё в кабинете было два окна и много-много стульев. Больше рассматривать было нечего, и я пошла к окнам.

Молодая женщина с закрученной вокруг головы косой принесла нам чай, тарелку с хлебом и яичницу. Как только мы позавтракали, дедушка взял папку с документами, и мы пошли на завод. На улице нас ждали Митя и ещё несколько мужчин.

И тут дедушка, повернувшись ко мне, сказал:

– Аля, ты уж прости меня. Надо срочно идти по делам. Придётся мне попросить Митю показать тебе завод. А потом он отведёт тебя в школу к бабушке.

Мы с Митей пошли по широкому проходу, где по сторонам были сложены штабелями доски, толстые брусья и даже целые брёвна.

Рассказывая обо всём, мимо чего мы проходили, Митя вдруг развёл руками и грустно сказал:

– Видишь, людей на заводе почти нет. Тихо. Это потому что завод не работает. Но не везде. Сейчас мы пойдём с тобой в цех, где делают заготовки для мебели, и ты увидишь, как здорово завивается стружка из-под резца, и пахнут смолой сосновые доски.

В цеху я заворожённо смотрела, как работает станок, спиральками вьётся стружка и, отламываясь, падает на пол. А на станке получается гладкая жёлтенькая доска. Поднимая ещё тёплую стружку, я подносила её к лицу, нюхала, разглядывала.

Дядя Толя – так звали волшебника, работающего на станке, выключил его и подошёл к нам.

– Ты кого это привёл? – спросил он Митю.

– Да вот внучка Павла Сазоновича. Интересовалась посмотреть, как вы тут работаете, – пошутил Митя.

– А что? Мы гостям рады.