Алер
Перевоплощение

Позже, после занятий, Яна убедила себя, что скатывание в первую цивилизацию – это не обязательно обрастание шерстью, потеря языка, интеллекта и всяких приятных технологических достижений, для современной девушки это нестерпимо и омерзительно, есть другой способ – потеря чувственных ориентиров, ценности жизни и измерение всякого действия номинальной полезностью для общества, а жертвы – разумеющийся фактор, поправка на ошибку (это называется принципом меньшего зла). Так ей показалось симпатичней – юношеский максимализм временами чудовищен.

Говоря о переходе от второй цивилизации к третьей, в физическом смысле, в части изменения условий, наиболее интересна тема всемирного потопа (отстоящая от изгнания из Эдема более чем на тысячу лет, в ветхозаветном исчислении) – слишком уж радикальная мера только для вразумления зарвавшихся чад. Временной парадокс преодолим, это как каприз ребёнка или шутка седых летописцев, коих не так уж и мало на пронумерованных полочках истории. Истинная причина ныне неведома, но извинением (и одновременно намёком) послужило описание повторного основания той же цивилизации, теперь уже Ноем и его семьёй, в общем, отсчёт следует вести от потопа. Это уже не Яна, это как бы Костя.

12

Помаявшись ещё какое-то время, она распрощалась с утренней вялостью, мягкостью, податливостью, влажностью – кое-что относится и к постели, на которой встречаешь утро, – и что хорошего в затягивании маяты, уж лучше шагнуть под лучи вертикально нависшего солнца, явно недружелюбного и чужого, норовящего исцарапать, обжечь или даже испарить неуместную в этих широтах светлокожую даму. Дамой – серьёзной и неприступной – её начинали считать, попадая под пронзительный изучающий взгляд чуть усталых глаз, в этот момент выдающих её подлинный возраст, так же, как и губы, становящиеся вдруг тоньше и напряжённее, превращая все изгибы в прямую линию, нет, она точно не по силам ленивым островным плейбоям (это её мнение). Иногда выходило забавно, а всё оттого, что со спины она выглядела очень молодо, ей давали не больше двадцати пяти лет, впрочем, минимальный порог определялся опытом и желанием смотрящего, так вот, вчера вечером её окликнул совсем юный претендент (возникало сомнение в его совершеннолетии), а она рассмеялась, ничуть не скрывая комичности ситуации, но она себя недооценила, потому что он не смеялся в ответ, а после того как она перестала видеть его лицо, заплакал… бедняга.

Когда плачут вслед – это плохо, когда порываются что-то сказать, но не говорят, а только плачут – это плохо вдвойне, впрочем, хуже, когда проклинают, слёзы оставляют некоторый шанс не допустить отторжения, изгнания из мира, подобно уничтожению злокачественной клетки. Юлия Максимовна тонула, делая это необычайно плавно и изящно, словно осенний листок, оторвавшийся от ветки, неторопливо раскачиваясь, скользит к подножию своей недолгой жизни. Ей представлялось, что она спит, странное дело – только что плыла, а теперь спит, причём опять-таки видит вчерашнего мальчика, только теперь это не какой-то мальчик – это её сын, вне всяких сомнений, разве что моложе своего нынешнего возраста года на два-три. К чему это? Как и вчера, она проходит мимо, будто не имея ни малейшего желания общаться, как и вчера, он плачет, но теперь она видит эти слёзы, видит каким-то невозможным всеобъёмным зрением… она открывает глаза, а вокруг лишь вода, одна вода, очень солёная и противная. Делая судорожные движения всем телом, она стремится к поверхности, и тут её подхватывают чьи-то сильные руки и бережно переносят в невесть откуда взявшуюся лодку. Уф-ф!

Она привлекла его внимание, как только вышла из-под пальм на песок, Серж сидел в катере (обычном катере из числа тех, что используются для морской рыбалки – с креплением для удочки и креслом в кормовой части), но сегодня он не рыбачил, пребывая в одиночестве и разглядывая в бинокль женщин, пришедших на пляж. Серж скучал, неделю назад он расстался с очередной симпатией, наверно, зря, она не хуже остальных, это осознаётся позже, когда не находишь радости ни от рыбалки, ни от проституток, ни даже от денег, а потому он сел на катер и подошёл к пляжу со стороны океана, но не слишком близко, так, чтобы солнце светило в спину, не позволяя обнаружить (или позволяя размыть очертания) довольно приметного катера. Он смотрел, ожидая знакомого ощущения шевельнувшейся страсти, сначала исподволь, словно с неудовольствием, а потом более жгуче и требовательно…

Спасение получилось на редкость удачным, она почти не наглоталась воды и сразу пришла в сознание, вот только спасителя разглядеть никак не могла, так как тот усиленно обмахивал ей лицо каким-то русским журналом, мешая сосредоточиться на образе самого себя. Впрочем, сильное литое тело спрятать невозможно, возраст (?) – немного постарше, чем она, а лицо – она жестом руки прекратила искусственный ветер – что ж, лицо как лицо, в конце концов, это лицо спасшего её человека, и она ему как минимум благодарна.

– You all right? – якобы спросил Серж, кляня свой отвратительный английский, при этом понимая, что упустил какое-то слово.

– Конечно, – Юлия улыбнулась (долой отчества!). – Спасибо вам за моё спасение.

– А, пустяки, – словно каждый день вытаскиваешь из воды красивых женщин. – Вы тоже из России?

– Пока мне кажется, что я из пучины, то ли несостоявшаяся русалка, то ли наоборот, – гм, без комментариев.

– Ах, да, я не предложил вам чего-нибудь выпить, – интересная интерпретация, неожиданная и для Юлии, ставшей на мгновение снова Максимовной…

– Не слишком крепкого и холодного.

– Может, пива, – сострил Серж, он приходил в себя.

– А может, кваса, – у него слишком простое лицо, подумала вслед Юлия, стоит ли тогда обижаться.

Потом они пили что-то тонизирующее, после чего представились друг другу, и вот Серж испытал знакомое шевеление:

«Ну, началось».

– А как ты меня сюда затащил? – Юлия разглядывала борта катера, словно показывая, что из воды её перекинуть невозможно; на самом деле она выжидала, оставаясь в рамках нейтральных тем, а переход на «ты», давно известно, способствует снижению напряжения в подобных ситуациях.

– По трапу, – он показал. – А сейчас, если ты не против, прокатимся вдоль острова, – Серж действительно почувствовал себя лучше, в смысле легче, непринуждённее, сообразно последним десяти годам своей беспечной разгульной жизни.

Она согласилась, а как иначе, не возвращаться же в скучный отель, в пустой и тоскливый номер, где время тянется бесконечно долго, либо на успевший надоесть пляж, где время не замедляет ход, но некуда скрыться от постоянных нескромных взглядов, иногда, когда становилось совсем противно, она была готова снять купальник, чтобы все они утолили свой вуайеристский голод и оставили её в покое. Здесь – другое дело, здесь лишь один мужчина, к тому же не блеющий и не пускающий слюни, а стремящийся заполучить её более красивым (а может статься, что и приятным) способом, понятно, что от Юлии не скрылись все эти шевеления.

Пока шли вдоль береговой линии, она узнала, что Серж разбогател вдруг и сразу, оказавшись в нужном месте, в нужное время и, самое главное, с нужными людьми. До этого он работал в финансовых органах за зарплату (как все в то время) и относительно быстро дорос до руководителя среднего звена, имея брючное преимущество. С девяносто первого года перекинулся в один из московских банков, сразу на должность вице-президента (предыдущая должность позволила), не самого главного, но всё-таки, а потом состоялась сделка (подробности он опустил) и куча денег на выходе. Дальнейшая работа лишена смысла, конечно, если ты не «двинутый» работоголик, не патриот или не алчешь больших денег. Серж не такой, он ушёл от всякой деловой активности и, не связанный семейными обязательствами, принялся поглощать удовольствия.

– А я замужем, – как бы заметила Юлия, однако, подумав, умолчала о взрослом сыне.

– Это не подлежит сомнению, – немного двусмысленно, но уже в привычном стиле. – А муж тоже на острове?

– А что ты хочешь услышать?.. Нет?.. Пусть будет нет, – она не собиралась ни с кем, тем более с возможным любовником (быстро!), обсуждать свои претензии к мужу.

На самом деле Серж не интересовался местонахождением её мужа, главное, что здесь и сейчас она одна, а тот вопрос выражал обыкновенную инерционность мышления. Серж давно научился не реагировать на реплики, подобные последней реплике Юлии, женщины любят и умеют провоцировать мужчин, это как организация обороны с подготовкой туннелей для отступления, например, чтобы разыграть обиду, обосновывая последующую холодность, но не ту, за которой следует окончательный разрыв, а ту, которая даёт женщине контроль над мужчиной. Этот контроль – пустой звук, но лишь до тех пор, пока не осознается значимость ответа и на инерционный вопрос. Серж схитрил:

– Посмотри-ка, – он указал в сторону берега, – там есть замечательная бухточка, где я люблю купаться.

– Отличная мысль, – уверенно поддержала Юлия, она утратила бы часть уверенности, узнав, как сложно мыслит Серж, подозревающий какие-то подставы и комбинации там, где их никто не видел, но она не узнает, а предложение искупаться ей понравилось.

Когда они достигли бухты и резвились, забыв обо всём, в отеле забеспокоились: многие видели, как Юлия направилась к воде, но никто не видел, как она вернулась, опять же вещи (халат, полотенце, пакет с мелочами) так и лежали на пляже. Впрочем, хода делу не дали, отложив решение до утра следующего дня, мало ли куда ушла эффектная женщина. Бюрократия она везде бюрократия, ведь замени слово «ушла» на слово «уплыла», и ответ не покажется столь забавным.

Несмотря на продолжительность совместного барахтанья, на катер поднимались с неохотой, боясь оставить в воде те свежие ощущения, что наполнили их едва начавшееся знакомство. Перемены коснулись обоих, но если Сержа справедливо обвинять в озабоченности, а оттого и неискренности (мол, опытный ловелас хорошо играет роль), то Юлия выглядела беззаботно. Возникшие нежность и трогательность пересеклись во взглядах, улыбках и жестах, повторились в словах и растаяли в напряжённом дыхании, вырвав чувственность из паутины здравого смысла и целомудрия, выразившуюся поначалу в как будто детской бесстыдности, а уже потом в отчаянном срывании с себя кожи и сплетению окровавленных тел. Общепринятое мнение ошибочно: в сексе нет ничего красивого для стороннего наблюдателя, а то, что кажется красивым, – фальшиво… Наконец, они надели кожу и вернулись в нейтральный мир.

Темнело. На этих широтах темнеет рано, не то, что в Москве, и Юлия подумала о возвращении в отель, слишком много событий на сегодня, событий, способных выбить из привычной жизни, а то и вообще из жизни.

– Отвези меня к отелю, к тому пляжу, от которого и забрал, – ласково, но настойчиво.

– А может, останешься? У меня на острове бунгало, там просторно и тихо, – без особой уверенности.

– Нет, в отель, меня будут искать, – в точку, но косит под отмазку.

– Но мы ещё увидимся? – с надеждой.

– Конечно, – с нежностью.

Юлия вновь напугала людей, теперь как ожившая утопленница (внутренне-то все понимали), но проблема исчерпалась, а серьёзных объяснений не требовалось, мол, плавала, далеко уплыла, вернулась на другой пляж и подобная пурга.

13

Яна слушала время – это большие напольные часы, равномерно урчащие в каминном зале и столь же равномерно прерывающие рокот звоном, сдавленным звукоизоляцией, но вот вмешались новые звуки от появившихся людей, хаотично снующих, разговаривающих, а потом взрывающих пространство воем пылесосов, и Яна услышала своё сердце, словно рвущееся на свободу из тесной клетки, всё громче и всё настойчивее, оглушая и подчиняя. Весь мир – это одно лишь сердце. Его единственное желание – быть свободным.

«Свободным от самого себя или свободным в самом себе? – уже легче, но шум продолжает давить. – Вперёд, назад или пора считать вероятности?» – нет ответа, лишь мгновение далёкого странного крика из какой-то чужой жизни, словно демонстрация чужой боли как предостережение или как предсказание.

Свобода не абсолютна, она – вероятностный выбор из существующих путей, из нитей, протянутых будущим и предлагающих собственный вариант жизни, где всё известно и предсказания безупречны, будто кто-то прожил эти варианты и с ухмылкой или жалостью (но не бесстрастно) предлагает ухватиться за одни из кончиков и двинуться навстречу разгаданным шарадам, навстречу прошлому, терпеливо ожидающему в будущем.

Накрывшая тишина отозвалась приближающимися шагами, быстрыми и требующими к себе внимания, что подтвердил хорошо знакомый – резкий, но не властный голос:

– Яна, возьми телефон и поговори с батюшкой.

Яна ответила, преодолевая сонливость, сковавшую движения и речь.

– Девочка моя, – её отец, – почему ты переехала на квартиру, что случилось?

Яна сослалась на сессию, так удобнее учиться, и Яна просила не переживать, она не маленький ребёнок, а вполне самостоятельная женщина, впрочем, последнее лишь себе (в сопровождении мимолётной улыбки), зачем расстраивать отца и рисковать самостоятельностью.

– Ладно, но только на время сессии, и прошу – если вызываешь обслугу из дома – ставь меня в известность.

Удачно. Девушка получила квартиру, машину с шофёром и полную свободу действий. Так вернулись былые лоск и уют, а пыль, мусор и иные недоразумения удалились вослед прислуге. Потратив часок лично на себя, Яна вышла к машине, с удивлением обнаружив, что уже стемнело.

Она поехала известно куда. Чего она ждала от встречи? Наверное, просто встречи, возможности видеть, слышать, прикасаться, говорить и смеяться, старательно оттягивая время расставания, а потом, ухватившись за накопленные впечатления отдаться во власть этому желанному, но недоступному образу. А ещё она ждала ответного порыва, старательно укрываемого от посторонних взглядов, предназначенного ей, ей одной и теперь отдаваемого вместе с ключами от сердца. Так? – Смешно. – Смешно? – Ну, тогда грустно. – Грустно? Пожалуй, потому что нелепо, немыслимо представить наивные и возвышенные переживания даже от столь юной особы, ещё не совсем циничной, но уже понимающей, как устроен мир и как утопично его переустройство.

Яна остановилась, не доезжая до Костиного дома (конспирация), и неспешно пошла через двор, пока ещё видимая шофёру, с тем чтобы, только завернув за угол одного из домов, направиться к нужному подъезду. Подходя, она увидела, как из него выскочил какой-то парень, размахивающий пластиковым пакетом и, не глядя по сторонам, шагнул (почти шагнул) под проезжающую чужую машину, Яна спасла парня, резко дёрнув за рукав и отправив в ближайший сугроб. Парень выглядел обалдевшим, благодарным, беззвучно вращающим глазами и кивающим головой (натурально, игрушечный болванчик). Яна собралась засмеяться, но обратила внимание на знакомую тетрадь, явно выпавшую из пакета спасённого парня:

– Очень похожа на мою тетрадь, – звучало глупо и неуместно, поэтому она исправилась. – Как ты, не сильно ушибся?

– Я? Нет. Нормально. А ты… вы… ой, я лучше встану, – парень поднялся, отряхнул снег, всё ещё приходя в себя, и произнёс более внятно: – Похоже, вы меня спасли.

– И, возможно, не зря, – девушка улыбнулась и добавила: – Яна, – при этом, чуть церемонно склонив голову. Что это – воспитание или паясничанье? Скорее второе, хотя о женщинах никогда ничего нельзя знать точно.

– А я Вик, – кто ж ещё, Жора ленив для подвигов.

Убедившись (каким-то собственным способом), что прошедшее время удовлетворяет приличиям, а состоявшееся знакомство это подтверждает, Яна разрешила свои сомнения – это действительно её тетрадь.

– А теперь объясни мне, откуда у тебя моя тетрадь, – прозвучало не как вопрос, а как приказ.

– Твоя? – Вик не заметил, как перешёл на «ты». – Ну, дела! Тогда забирай, Костя говорил, что её надо вернуть, правда, он думал завтра… Да, а откуда ты узнала?

– Что узнала? – Яна растерялась, смутилась, обиделась (на Костю, «обозвав» его треплом – впрочем, это как-то не вязалось, и она перевела обиду в разряд потенциальных), а ещё запуталась – слишком много несвязной информации.

– Действительно, – Вик потихоньку врубался в ситуацию. – Зная, ты бы здесь не присутствовала, ну я и тупица.

– О чём ты?

– Ну, Костя в больнице, ничего страшного, похоже на сотрясение мозга…

Диагноз предполагаемый, а сюда Вик приехал из больницы, где Костя, выглядящий более-менее нормально (в понимании Вика), попросил друга съездить на свою квартиру и привести кое-какие мелочи (в их числе и тетрадь Яны), на всякий случай, если придётся задержаться; также он просил ничего не сообщать родителям, Вик обещал, но лишь до завтрашнего вечера, а там по обстоятельствам. Ещё Костя спросил, как там девочки (Мара и Ёлка), Вик отмахнулся, руками и ресницами, здесь не место слезам Мары, её странным непонятным словам между всхлипами и частой дрожи, снятой хорошей порцией водки, не место необычному поведению Ёлки, зацепившейся за некое знание, скрытое от Вика, но очень и очень важное, здесь не место всему, чем легко расстроить человека. Вик вернулся в общагу после отъезда скорой, он слышал удаляющийся вой сирены, добавивший зябкости стоящему морозу, но примечательно, что вернулся он значительно раньше запланированного срока. А всё оттого, что Светка провалила зачёт, расстроилась, расплакалась, уткнувшись Вику в грудь, и попросила проводить её до общежития, что категорически не устраивало Вика – третьей парой значился важный семинар (собственно важен не семинар, а преподаватель, настолько важен, что дерёт со студентов три шкуры на отработках), поэтому Вик отказался. Светка – импульсивная натура – обиделась, смазав (для убедительности) Вика пощёчиной, не столько звонкой, сколько мелодичной, после чего благородно удалилась. И что делать парню, удостоенному при всём честном народе, конечно, последовать за своей девушкой, обязательно предварительно выматерившись – непривычно длинно и неприлично громко. Вик успевал перехватить Костю, и, возможно, всё бы обошлось, но Светку будто бес попутал, неожиданно повеселев, она затеяла игру в снежки, поначалу с Виком, а потом и с окрестной ребятней, появившейся как по заказу и дружно бросившейся в гущу снежного сражения. В общем, Вик пришел, когда пришёл, раньше ожидаемого, но позже возможного.

Яна поехала с Виком, она благодарила бога за удачную встречу, за то, что она в курсе происходящего, а не обрывает телефоны московских больниц или ещё хуже, а она бы не успокоилась, не заснула, не выяснив, что с её любимым. А Вик, рассмотрев Яну, вынес вердикт:

«Ну, не Мара, но всё равно – супер!»

Сидя в машине, Вик в очередной раз задался вопросом, почему Косте так везёт на красивых девушек, ведь школьные годы в этом смысле ничуть не отличались от институтских, и даже то, что Вик старше Кости, а в нежном возрасте это значимо, не давало Вику никаких преимуществ. Вот и сейчас, отношение Яны к Косте не вызывает сомнений, слишком много чувств, а ведь Костя занят, занят без всяких шансов для других девушек, вот бы и посмотрели на Вика:

«Эх, – отчаянно подумалось ему, – ради Яны я б и от Светки отказался».

Разворотец, однако. Вик изумился подобной мысли, но она не показалось абсурдной, выходит, Светка для него – никто (как и он для неё), просто сексуальный партнёр (откуда-то выплыло – партнёрство во имя мира)… Вик отложил тему – они подъехали к больнице.

Ребятам сообщили, что больной отдыхает и беспокоить его запрещено, Яна зашуршала купюрами, но наткнулась на укоризненный взгляд (феноменально!) и бессильно развела руками. Впрочем, пакет для Кости приняли, туда Яна кинула записку о том, что она в курсе и завтра приедет. Неожиданно в больницу вошли ещё двое – Мара и Жора.

Познакомились накоротке, а Жора пошутил (со смыслом), у него глаз намётанный, когда Вик представлял Мару, Жора добавил:

– Кстати, жена Кости, – и после паузы, вызванной осуждением со стороны Мары, исправился: – Будущая жена, я хотел сказать, будущая.

С этим никто не спорил, а для Яны наступил момент истины.

– Теперь уже всё равно ничего не изменить, – вполне в духе Вика, – а завтра что-нибудь прояснится, глядишь, и вовсе выпишут, – двусмысленность исчезла, и Вик неторопливо пошёл к выходу, первым.

– Он прав, отложим новости на завтра, – Жора двинулся вторым, пряча взгляд от Яны, чтобы не смотреть на неё как на чужака.

– Похоже, мой черёд, – Яна.

– Завтра ждите много посетителей, – Мара обратилась к дежурной сестре (или врачу), оставшейся безразличной к этой информации. – До свидания, – Мара вышла за Яной, подумав, что у Кости заботливые и любящие однокурсники, при этом не испытывая ревности. То, что Яна влюблена в Костю, Мара видела не хуже других, но это нисколько не задевало, наверно, это удивительно, непривычно, но верится, что так когда-нибудь и будет, ведь Мара – четвёртая.

На улице, несмотря на мороз и устоявшиеся привычки, она закурила, пощипывало пальцы, пощипывало губы, но ей необходима симметрия, просто пар – выходящий изо рта – бессмысленная физиология, когда появляется табачный дым – появляется и человек. Мара незримо уловила переход от обычной пассивности к желанию сравнивать и противопоставлять, причём переход состоялся не сегодня и не сейчас, но теперь наверняка, слишком наглядно отличие от «сравнивать и следовать».

– Я могу вас подвезти, – обратилась Яна к Вику и Маре, не найдя Жоры.

– Мы не против, в принципе, – ответила Мара за себя и Вика. – Но Жора наверняка ловит машину, так что поезжай сама.

– Давайте поедем втроём, а Жора пусть катается на такси, – не унималась Яна.

– Знаешь, – Мара улыбнулась, – если тебе скучно, отвези Вика, а я приеду с Жорой.

Вику мысль понравилась, но Яна показала лучшую реакцию:

– Пожалуй, я поеду домой, пока.

– Вик, – Мара ласково посмотрела на друга, – не пытайся получить эту девочку, она не для тебя.

Когда подкатил Жора, он оказался не один, а с ящиком пива, которое выпили по прибытии в общагу, на этот раз без сторонних собутыльников, эксцессов и курьёзов, если не считать того, что Светка, присоединившаяся к процессу распития, заметила в Вике перемены.

До сего момента она полагала их отношения больше прагматичными, чем романтическими – когда каждый, получая желаемое, думал о партнёре во вторую очередь – этим объяснялась и сегодняшняя прилюдная пощёчина, и быстрая перемена настроения в лучшую сторону, и многое такое, о чём знают двое. И вдруг холодность и отстранённость человека, оказавшегося настолько дорогим, что возможная его потеря представилась немыслимой, такой же, как и вся эта идиотская прагматичность, или это тоже прагматичность(?), только в особой форме. Когда Жора, в процессе общего разговора, без желания поддеть Вика (но не Светку и не Мару) сказал, что «наш тихоня раскатывал сегодня с роскошной девицей, на роскошном автомобиле», Светка даже не вздрогнула, она улыбнулась приготовленной улыбкой (ждала чего-то похожего) и несколько позже покорно (!) склонила голову на плечо сидящего рядом Вика. Подобные перевёртыши иногда случаются с лидерами пар.

Вик всё пережёвывал слова Мары, а вслед за ними события сегодняшнего вечера, но так и не подступился к источнику столь категоричного совета. Жора завёл что-то из «атмосферы» и Вик погрузился в созерцание своих впечатлений о Яне, о восходящих потоках тонких чувств, неземной радости и просветлении восхищённой души, разве это сравнится с каким-то сексом, всего лишь сексом, даваемом ему Светкой, – капризной и эгоистичной натурой (!). Вик вознамерился распалиться ещё сильней и немедленно сообщить ей о прекращении отношений, но она опередила Вика и склонилась беззащитная, достойная не гнева, а жалости. Порой Жорины подколки оказываются весьма своевременными.

По окончании не слишком весёлой пьянки Мара, поднявшись к себе, обнаружила Ёлку спящей, что ж, не худшее решение. Ребята поступили аналогично, Севу ждать не стали.

Войдя в квартиру, заперев за собой дверь и убедившись, что она одна, Яна отпустила слёзы, они самостоятельно созрели где-то в уголках глаз и, не встречая сопротивления привычного платка либо мимолётного движения пальцев, легонько щекотали красивое юное лицо, застывшее, но не потерявшее цвета и правильных очертаний, не перечёркнутое болью, но исполненное глубокой грусти. Она сидела на краешке кресла, словно натурщица перед строгим мастером, теперь вдохновлённым и спешащим запечатлеть этот почти ускользающий образ, который сделает его знаменитым, и он это отчётливо понимает, уже решив, что название «Плачущая девушка» слишком банально для такой картины, требуется иная реальность, иное видение, может, даже с политическим подтекстом. Чушь – первое название самое лучшее.

Зазвонивший телефон прогнал видение, Яна взяла трубку и услышала голос отца:

– И что ты делала в той больнице?

– Хотела навестить больного.

– И кому же такая честь?

– Не смешно, папа, просто я учусь с этим мальчиком, а узнав, что он в больнице, поехала проведать.

– У тебя просто, а у меня сведения, что вчерашняя подруга и сегодняшний больной на одно лицо.

– Водитель идиот, – соображать требовалось быстро, и Яна нашлась: – Подруга осталась дома, а больной – это её парень, но никак не мой, – не так и много лжи.

– Ага, значит, твой парень – это тот мордатый бычок, с которым ты приехала в больницу.

– Мордатый бычок, если тебе интересно, брат подруги, и поехал он со мной для того, чтобы потом рассказать ей о самочувствии больного, – не возьмёшь.

– Ну, милая, тебя послушать – телевизор не включай.

– В отличие от меня, в телевизоре всё врут.

– Тогда, честная моя, поясни тупому, что там ещё за парочка нарисовалась, с которой и уехал этот подозрительный брат.

– Ну какая тебе разница, пусть будут друзья-подруги, видела я их впервые, это что-нибудь меняет?

– А тот жирняк точно не в твоём вкусе?

– Папа, ты меня не слышишь, а спрашиваешь, спрашиваешь, тогда спроси и про девушку…

– Вот даже как…

– Опять?

– Девочка, да ты пойми, мне же интересно, кто твой парень.

– Нет у меня парня. Нет! Нет!

– Ладно-ладно, верю, и не кричи на отца, нет, так будет, никаких проблем, ты главное помни, что я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, – через паузу: – Я могу ложиться спать?

– Да, конечно, спокойной ночи, дочь.

– Спокойной ночи, папа.

Яна дождалась, пока отец положит трубку и, наконец, облегчённо выдохнула.