Алексей Васильевич Губарев
Край сгубил суровый
Об одном из таких загадочных свойств бандитской слободы мне повезло узнать. Даже немногим назад город грешил тем, что девушки из благополучных районов, выйдя замуж, изводили местных гинекологов бесконечными посещениями в пустой надежде забеременеть. В деревянных же строениях "аула" местные барышни и те из благопристойных, которые случайно заглянули в праздник на огонёк, беременели со скоростью света, не успевая попасть под венец и зачастую задолго до совершеннолетия. Внеплановый плод, как правило, отчаянно сражался за свою жизнь и ни разу не проиграл битву с всесильной подпольной медициной – малыши появлялись на свет крепенькими и с завидной регулярностью. Гинекология отказалась объяснить этот дивный факт, хотя к спонтанным родам имела самое прямое отношение.
Весна потихоньку вступала в свои права. На граждан с крыш сваливались сосульки, вдоль тротуаров текли бойкие ручейки, у подъездов образовались лужи.
Визитная карточка «аула» также довольно поистрепалась. Недавно Гематоген потерял маму (в одно прекрасное утро она просто не проснулась – сгорела от водки), а сам он обрюзг и стал терять коренные зубы. По всему ему было лет сорок с небольшим, но выглядел он на все шестьдесят. Часто его можно было видеть у завалинки и скармливающим крошки хлеба снующим мурашам.
День клонился к вечеру, когда в соседний подъезд постарался незаметно прошмыгнуть неизвестный. Не тут-то было. Завидев скромника, Гематоген, бесцельно подпирающий дверной косяк, грубо пробасил: – Чё крадешься? У нас так не принято. Ты хто?
– Да мы тут поживем немного, хату сняли вот – с опаской промямлил застенчивый парень.
– А-а, новый сосед, ну тада не боись, иди себе с миром, – промычал Гематоген.
На том знакомство соседей и закончилось.
Прошло минут двадцать, и новоявленный поселенец «аула» вынырнул из подъезда. За ним вышла небольшого росточка миловидная девушка. За руку она тянула девочку трех лет…
Так уж устроен этот жестокий мир, что когда человек выберет положенный ему срок, он меняется. Независимо как при этом проявляется его новый характер и манеры поведения, но в облике такового хорошему наблюдателю всегда явится маска смерти. Увидев Гематогена, я сразу понял, что не долго ему осталось наслаждаться рассветами, но причин этому понять не мог. То ли это была некоторая отрешенность взгляда его огромных глаз, то ли излишняя симметрия лица, не знаю. Но мне показалось, что он словно прощается с этим миром. Я был уверен – скоро этого человека не станет, хотя видимых признаков и не было. Но так и случилось.
Молодая семья жить старалась неприметно и вела себя тихо. В противность прежнему, Гематоген не только не обижал новоселов, а от чего-то привязался к девочке, которую старался угостить, самым непостижимым образом добывая шоколадные конфеты. Разбойник, не имеющий принципов и всё что слабее принимающий за поживу, последнее время старался опекать мирных соседей от любых неприятностей. Часто можно было слышать его приказное обращение тем, кто посягал на спокойствие молодоженов: – Эй, а ну-к осади! Осади грю! И зарвавшийся тут же отступался от своих притязаний.
К лету дошло до того, что родители оставляли девочку гулять во дворе под присмотр громилы. А в июле Гематогена, любившего качать на коленке ангелочка с розовыми бантиками, не стало.
В тот год всё было наперекосяк. Дурачилась даже луна в вечернем небе. Беды ничего не предвещало. Как обычно родители оставили дочурку на попечение Гематогена. День был жарким, поэтому Гематоген с малышкой были за бараком. Там всегда стояла прохлада. Верзила сидел на земле, при этом прислонившись спиной к дощатой стене, и дремал, а девочка скакала с бордюра на бордюр у пустынной дороги. Машины тут были в редкость. Как на огромной скорости из-за угла на заброшенную улочку вылетел обшарпанный Газ-53 объяснить невозможно. От испуга девочка выскочила на дорогу и упала. Грузовик был метрах в пяти от ребёнка, и тормозить, по-видимому, не собирался. Гематоген не осознавал, что делает. Он оторвал огромное тело от земли и, с неимоверным напряжением производя огромные шажищи, рванулся вперёд. В одно мгновение стареющий здоровяк оказался между грузовиком и девочкой. Внутри что-то резануло и с болью надорвалось, но он не обратил на это внимания. Он ухватил малышку за шиворот, поднял над землей и, падая на асфальт, на сколько мог тянул руку к другой стороне дороги, чтобы уберечь ребенка от удара. Груженый щебнем грузовик передними колесами на всем ходу наехал на Гематогена, подскочил, немного изменил направление и раздавил несчастного задними колесами, после чего капотом ткнулся в дерево.
Происшествию был один свидетель, случайно оказавшийся невдалеке прохожий. С его слов Гематоген умирал тихо и душа несчастного отлетала совсем недолго. Один глаз бедняги был раздавлен, а который остался цел, неестественно выпучился и всё смотрел на плачущую маленькую девочку. Ещё тот свидетель упорно утверждал, будто видел, что на окровавленных губах Гематогена блуждала так не к месту дурашливая улыбка.
Виновного водителя не оправдали, но и не посадили. Экспертиза установила, что Гематоген был обречен уже за мгновение до того, как его переехал грузовик. Когда он ринулся под машину, от неожиданного перенапряжения при рывке у него то ли оторвалась, то ли лопнула аорта, поэтому он и почувствовал нестерпимую боль в груди…
Могилки у Гематогена по сути-то и нет. Так, невзрачный холмик в который небрежно воткнут безликий крест, более как для опознавания, мол, и этот вот жил. Без красивостей, в общем. Но к ней иногда наведывается девушка и на холмике всегда лежат цветы, и на почерневшем кресте подвязан розовый бантик.
С тех пор среди жителей города бытует мнение, вроде в этом проулке часто видят призрака с почти незаметными крыльями то сидящим на ветке, то стоящим у дороги. И всегда этот призрак грустен, а крылья бессильно опущены. Возможно, это и есть назначенный Гематогену свыше ангел, но который по неизвестной причине где-то задержался и слишком опоздал…
Опоздал на целую жизнь.
Дездечадос(лишенцы)
К своим двадцати семи ничего особенного из себя Владик не представлял. Он не был женат, любил бесцельно валяться на диване, пялясь в телевизор, удить в реке рыбу и неразлучно таскал с собой мечту мгновенного обогащения. Поверх этого незатейливого скарба у него была ещё одна сущая безделица – невостребованное высшее образование.
Это был один из самых серых представителей разношерстной толпы провинциальных балбесов в потёртых джинсах, кургузом свитере и кепке, в поисках работы по десятому кругу отирающий отделы кадров десятка городских компаний и полутора сотен мошеннических контор, облепивших улицы города, как мухи бумажный абажур.
С некоторого времени Владик невзлюбил свой город. Город, в котором не было врача-рентгенолога, работало два светофора, были разворованы и впоследствии превращены в развалины Помпеи сорок предприятий и сбежал в Англию губернатор, протеже президента.
Виной тому, как ни странно, была кастрюля водоизмещением в четыре литра, облезлый бок которой украшали две сочные ягоды земляники и зеленый кленовый листок. Эта кастрюля, помнившая наваристые борщи на мозговых косточках и некогда баловавшая детство тушеной капустой с говядиной, давно была водворена под кухонный стол, где и пылилась, прозябая в глубочайшем забвении.
Как и подавляющее большинство жителей, Владик с мамой от времён горбачёвской анархии и ельцинского бандитизма привыкли обходиться супами из пачек, сухарями, маргариновой дрянью «Покровское» и сублимированной китайской лапшой «Доширак», отчаянно заглушая хроническое чувство голода множественными приёмами чая безо всякого на то повода.
Да, Владик жил с мамой. Этой вечно больной женщине и были обязаны все его двадцать семь лет, которые при, не дай того Бог, её уходе из мира сего давно оборвались бы от истощения. Его друзья, собрав пожитки и остатки долготерпения, давно бежали в благодатные районы страны, тем самым значительно увеличив необжитые пространства восточных окраин Родины, при том своей выходкой немало удивив власть. И теперь в опустевшем городишке ранимый его возраст переживал тяжелейший моральный кризис по ущербу сопоставимый с экономическими руинами Детройта.
То, что предлагал избалованный работодатель, не устраивало отравленную нищетой душу, а места, которым могло снизойти сердце Владика, были заняты преклонным возрастом. И как ни билась его судьба, а удобоваримой ниши ей занять пока так и не удалось.
Случайных денег не было, и уже вторую неделю Владик негодовал. Нет, если бы подобное навалилось летом, ему было бы значительно легче. Часть переживаний он добросовестно утопил бы на городском пляже, частью поделился бы в неподдающихся исчислению пивных, а оставшееся горе расплескалось бы в многочисленных бессонных ночах и беспорядочных случайных связях. Но, как назло на дворе зверствовал кризис и стояла затянувшаяся мрачная дальневосточная весна, которая, судя по всему, освобождать место и не собиралась.
Вторая половина человечества, ставшая жертвой астрономического упадка и санкций, но обладающая более ясным сознанием в отличие от первой, здраво расценила ситуацию в стране, приравняв действительность к жизни на каторге. Поэтому на обычно бушующие в это время гормоны женской половине невероятным образом удалось наложить епитимью в виде бессрочного поста, отчего единственный роддом, что желтел на улице Ленина, к осени поклялся переквалифицироваться в мертвецкую, а бывший форпост страны стал скучен, как испанская лестница в Риме.
Очередной раз, проведя впустую день в очередях, изголодавшись и основательно промочив ноги, опустошенный он поплёлся домой. Путь, выключая пару главных улиц и десяток незатейливых проулков, основой своей пролегал по тоскливому бульвару, усеянному по обеим сторонам рядами хилых ясеней и разноцветными филиалами многочисленных банков. Эти отпрыски легализации награбленного нагло швыряли в лица горожан издевательские предложения быстро решить все накопленные ими проблемы в обмен на куда более тяжкие обстоятельства, завуалированные дежурной улыбкой банковских фурий.
На этот раз финансовый порок капиталистического жульничества, который уже неоднократно опутывал Владика непомерными долгами, не мог омрачить итак невесёлых мыслей.
Остановившись, Владик запустил руку в карман брюк, сгрёб в кулак и явил свету весь свой капитал. Капитал был также жалок, как и его лоснящаяся по подпалинам уставшая кепи. Пересчет потертых никелевых монет дремлющее сознание не ободрил. Впрочем, Владик стоически отнёсся к неприветливой сумме, которая в значительной мере уступала стоимости жестяной банки пива, и небрежно высыпал мелочь обратно. Пить не хотелось совсем.
Немного поразмыслив, он прошел несколько метров вперед, уселся на почерневшую скамью и начал созерцать. Бульварные дали, доступные усталому взгляду, были пустынны. Вдоль унылых зданий, едва переставляя нездоровые ноги, бесцельно шлялась в потрясающе ветхом наряде капиталистическая скука.
Сначала взор Владика изучил трогательный ромбовидный рисунок из розовых и серых тротуарных плит. Затем его глаза скользнули по стволу ясеня с дуплом, что печалился на другой стороне дорожки и обещал рухнуть на прохожих уже в августе, переметнулись на вызывающе оранжевую кривобокую урну, украшенную орнаментом многочисленных окурков, после чего были отвлечены отъезжающей инкассаторской машиной от остеклённого по нижнему ряду темными зеркалами офисного здания.
Этот бежевый с чёрными эмблемами на дверях и овальным фонарём сирены на крыше автомобиль круто вильнул, видимо объезжая выбоину в асфальте. Затем выровнялся, фыркнул и, набирая ход, резко повернул налево, в первый же переулок. В это самое время его корпус дал сильный крен и, руководствуясь только ему известными внутренними посылами и доводами финансового дела, распахнул заднюю дверцу. Секунду спустя бронированный растяпа вывалил на дорогу неопределенного цвета увесистый тюк, а уже через мгновение, качнувшись на другой бок, с едва слышимым щелчком захлопнул неосторожно раззявленную пасть и исчез за поворотом.
Миг погодя прикованный взор Владика, ощупывающего забавный предмет, неожиданно отвлекла представшая во всей красе тощая провинциальная совесть интеллигента и заунывным голосом начала нести несусветную чушь о законном вознаграждении за подобные находки.
Сколько бы длился один из самых благочестивых монологов в мире, неизвестно. Известно, что тягучую панихиду провинциальной совести, исполняемую глубоким меццо-сопрано, самым хамским образом прервал грубый топот сильно разношенных ботинок ни как не менее сорок четвёртого размера. Это, привыкшая с рождения на лёту хватать зазевавшуюся добычу, а случайный десерт принимать исключительно за еду, а не лакомство, не имеющая никаких моральных ограничений, перескакивая декоративные ограждения, неслась чёрная совесть в образе местного тридцатилетнего голодранца. Естественно, что, заметив выпавший тюк из обласканного тайными желаниями и масляными взорами налётчиков автомобиля совесть, заквашенная на портвейном угаре городских трущоб, не собиралась читать своему хозяину поучительные выдержки из уголовных уловок для дураков. Она, подхватив своего хозяина от непроницаемых и густо оплёванных снизу дверей неприметной забегаловки, во всю прыть понесла его к неосмотрительной жертве.
Первая участница набирающих обороты событий этого не ведала. Она была скромна, имела сорок второй размер обуви, носила быстро промокающие кроссовки, а не хлябающие ботинки и, на двадцать седьмом году жизни, была довольно резва. После секундного замешательства, ушедшего на поиски ответа риторическому вопросу: – Откуда? ведь бульвар был абсолютно пуст, – и не найдя оного, она рванула наперерез беспредельной наглости, дабы не утерять может быть единственного шанса в своей жизни. Обе совести через пару мгновений лоб в лоб столкнулись возле объемного в военный цвет и с двумя крепкими широкими лямками мешка.
Только здесь, не лишенной изворотливости белой провинциальной совести, удалось узнать всю правду о неожиданно возникшем на её пути препятствии. В серые глаза скромницы таращился беспринципный, с уголовным прошлым карий цвет, принадлежащий тому ответвлению родословной человеческих совестей, который являл миру беспардонную, в большинстве своем незаконнорожденную, шантрапу из многочисленных чердаков, подвалов и подворотен, закаленную в уличных сражениях и обронившую ранимую мечтательность и первую влюбленность на ухоженных ручках молоденькой сотрудницы из инспекции по делам несовершеннолетних.
Матёрая безотцовщина, которая при удобном случае привыкла пускать в ход финку и не терпела долгих прелюдий, заскорузлыми лапами с грязными ногтями мёртвой хваткой вцепилась в грудь сероглазой, повалила на спину и с бульдожьим азартом принялась трепать оторопевшее тепличное создание. Дикая развязность этого действа явно предполагала стереть с лица земли шуструю никчемность, размозжив ей башку о тротуарный бордюр. Ботинки борца за место под солнцем при этом издавали странные чавкающие звуки.
Только усилием воли и явным несогласием с подобным обращением повергнутый интеллигент ответил нервной хваткой костлявых рук в горло своему обидчику, и при этом упёрся коленом ему в живот. Из кроссовок поверженного валил густой пар. На его впалых щеках заиграл прощальный румянец, присущий умирающему туберкулёзнику.
Навалившийся же противник приобрёл вызывающий насыщенный жизненной силой свекольный окрас и распространял тяжелый запах. Схватка представителей различных общественных формаций с первой секунды приобрела характер смертельной.
Полминуты неимоверного напряжения учтивой кротости и хулиганского запала потребовало от обоих серьезных размышлений о бренности бытия.
И хотя мысли беспризорного выходца из трущоб текли гораздо медленнее интеллигентных, и в противность им не собирались прощаться с жизнью, но все же и они, в конце концов, привели своего хозяина к выводу, что лучше роковое состязание на некоторое время отложить и он первым ослабил хватку. Тяжело пыхтя, гладиаторы поднялись на карачки.
– Влад – серым пламенем прожигая божественный ареол беспросветной наглости, тихо просипел Владик, – я первый увидел.
– Вот это видал, наподдать – шумно выдохнув, пробасил противник, стараясь покарать совестливое насекомое взглядом и показывая сжатый пудовый кулачище. Но после некоторой паузы, – зовусь Михой.
– Пошел к черту, – сухо ответил Владик.
На этом, исчерпав словарный запас, не сговариваясь, они быстро встали, подхватили за лямки брезентовый тюк и, несмотря на его солидную тяжесть, окрылённые, дали задорного стрекача в переулок, противоположный тому, куда свернул инкассаторский автомобиль. Ожидания быть незамеченными не оправдались уже на первых тридцати метрах. Всегда пустая улочка оказалась на удивление оживленной. Количество околачивающихся зевак в глубинах улочки и поднявшийся собачий лай были неутешительными и обещали более десятка ненужных свидетелей. По всему, некто тайный именно в это время выманил на улицу этот сброд поглазеть на счастливчиков.
Смекнув, что они вовсе не нуждаются в подобном раскладе, компаньоны изменили курс на сто восемьдесят градусов и уже через минуту, тяжело дыша, на всех парусах проносились мимо злополучного места по-родственному тёплого побоища. Соколиные крылья, которыми мгновение назад они покрыли первую дистанцию, всё же несколько пообтрепались и уже перемещали своих хозяев не так стремительно. За странными манёврами двух совестей наблюдал немой зрачок охранной видеокамеры, установленной на верхнем срезе возле углового окна безответственного офиса.
На этот раз природный дар не дал навигационных сбоев и, благополучно преодолев пару сотен метров вдоль бульвара, товарищей по несчастью скрыл глухой тупик. Там неинтеллигентный удар вышиб пару штакетин в крайнем заборе, и воодушевлённые чичисбеи драгоценного груза галопом рванули через пустырь в близлежащие заросли тальника в поисках надёжного укрытия. Достаточно углубившись и посчитав, что цель достигнута, подельники сделали привал. Владику сильно захотелось пить, а Михаил кроме этого с удивлением обнаруживал ещё и отсутствие многолетнего интереса к алкоголю.
– Миш, что будем делать, – отдышавшись, прохрипел вопросил Владик.
Тот смерил компаньона убийственным взглядом, и уже открыл было рот для впечатляющего всеобъемлющего ответа, как оба услышали отдаленный вой полицейской сирены. Этот вой, мгновенно истребив взаимные притязания, объединил усилия двух совестей, и обе поняли, что тяжкий груз внезапного обогащения нести им теперь предстоит вместе.
– Открывать и смотреть что там пока не будем, – твёрдо и может впервые в жизни здравомысляще рассудила чёрная совесть. Белая не нашла контраргументов, благоразумно подумав: – Черт знает, как подействует вид купюр на этого болвана.
– Что будем делать? – повторился Влад.
– Для начала нужно хорошенько укрыться. Там видно развели нешуточную шумиху, – потревожил кусты низкий рокот ответа.
– Да, неплохо бы отсидеться пару дней, узнать, что почём, а уж потом подумать, как быть с этим, – кивнул на тюк Влад, – может, пойдем ко мне; место есть, а маме я тебя представлю как друга.
– С этим в город нельзя, – задумчиво протянула давняя знакомая криминальных хитросплетений судьбы – у них собаки, агенты, сексоты и всё такое. Сразу вычислят.
– Здесь не менее опасно, да и скоро ночь, – парировал Владя.
– А кто собирается тут сидеть, – прогрохотал ответ, – пока светло айда на дачи, а там разберемся, что и как.
Три километра по непролазным зарослям рододендрона, краснотала и кустов шиповника дались с большим трудом, окончательно измотав подельников и здорово исцарапав им руки. Дело усугублялось некоторым взаимным недоверием. Никто не мог позволить себе оставить напарника наедине с внезапно свалившимся на их головы уловом.
– Остановимся в брошенном домике где-нибудь на краю дач – выдохнул Владик и сразу пояснил – вероятно, шмонать у дороги не станут и, если отсиживаться с умом, не найдут.
– Ладно, – бросил именовавший себя Михаилом.
Тем не менее, крайняя дача их не устроила. Строение оказалось капитальным и ухоженным. Пришлось еще тащиться почти километр, пока не подыскали невзыскательного вида убежища. Участок был явно заброшен, а догнивающий фанерный домик сырым. Но эти недостатки с лихвой покрывал хороший обзор, проходящая по близости дорога и целые стекла в окнах невзрачного строения. Обоим с невероятной силой захотелось пить. И тут Владик, не имеющий никакого опыта общения с законом, чуть было всё не испортил. Он решил сходить к колодцу и набрать воды. Тот, что именовал себя Михаилом и как-то от безделья читал уголовный кодекс, вовремя пресёк эти поползновения, растолковав, что на свет в подобных ситуациях на глаза лишний раз не выползают.
– Слушай, таракан, я сказал вся движуха по темну, что не ясно – рыкнул он.
– Но я сильно хочу пить. Сам ты таракан, – покраснев, попытался возразить Владик.
– Заткнись… Потерпишь, не один такой – прошипел Михаил, и Владик замолчал.
Совместная ночевка, сгладив некоторые шероховатости, сблизила две противоположности. Недоверие между ними если и осталось, то уже не вызывало серьезных опасений.
На рассвете полил дождь.
– Дождь это хорошо, – протянул из угла Михаил, – следы замоет, собаки будут бессильны.
– Что будем делать – спросил Владик, – есть охота.
– Хрен его знает, надо хорошенько помараковать, – начал монолог Миха,-
тебя отправлять за едой опасно, только навредишь. Сейчас осмотрим содержимое мешка, денег то нет совсем, а жратва не бывает бесплатной. Возьмем только на нужды. Не дрейфь, возьмем равные части, остальное прикопаем пока.
Миха подтянул мешок, расстегнул застёжки и отбросил матерчатую накладку.
Тюк был плотно набит вакуумными упаковками, через мутный плотный целлофан которых серела американская валюта. Михаил вывалил содержимое.
– Доллары, целая куча. Все достоинством в сотню. Сколько их тут? – прошептал Владик, распахнув глаза.
– …, ай как не повезло. Крышка, – грязно выругался представительный нунций от местной шпаны, – с ними никуда не сунешься.
– Совсем?
– Совсем. Любая покупка или обмен этих листов со вчерашнего дня отслеживаются полицией с особой тщательностью. Пропадём.
– Что будем делать? – с этого момента Владик решил целиком положиться на богатый жизненный опыт любезно предоставленного обстоятельствами крепкого телом отпрыска проходных дворов.
– Не знаю, – промычал тот, явно стараясь провернуть тугие резиновые мозги.
– Давай предложим кому-нибудь купить по дешевке?
