Алексей Шерстобитов
Ликвидатор. Исповедь легендарного киллера. Книга 1, Книга 2, Книга 3. Самая полная версия
Этот день воистину был днём удивлений. Меня ввели или наполовину втащили, полупоставили с упором к стене и оставили один на один с двумя офицерами, один из которых держал моё удостоверение личности офицера, другой – орденскую книжку, лица был растерянные и глупые. Я понимал, что рассказать мне решительно нечего при всём желании, которого у меня, по многим причинам, и не было и вряд ли могло появиться. Мы смотрели друг на друга пятью глазами (один мой заплыл). Разрядить обстановку пытались предложенным мне горячим чаем с бутербродами, что могло стать очередной пыткой для моих распухших губ. Они долго извинялись за «причинённое мне неудобство», льстили и в результате пришли к главному – надежде, что я их, офицеров, как офицер, тоже пойму, на что я буркнул «вряд ли», но дал честное слово, что забуду обо всём, как только выйду из их «доблестного» учреждения с теми, с кем приехал в их замечательный город. Оказывается, ребят отпустили ещё раньше. Сказанное мною внесло радость и успокоение, но сразу и озабоченность, поскольку ответа на вопрос о местонахождении старого дедовского портмоне с деньгами не нашлось – сошлись на оплате гостиничного номера на три дня, бинтах и лекарствах.
На выходе никого из знакомых не было, но местные хулиганы, совсем молодые парни по 16–18 лет, подхватив, доставили меня не только до номера в гостинице, но нашли всё необходимое, привели моих знакомцев, не попавших в отделение, и даже оставили небольшую сумму наличности.
«Африканцы» – Юра и Дима, долго всматривались, не веря своим глазам и моему внешнем виду. Потом, хотя могли этого и не делать, находясь по рангу выше меня, решили проявить заботу. Как будто бы, поняв мою, пока мне самому непонятную «ценность», наверняка, подсказанную или объяснённую Гришей, ушли: один за пищей в ресторан, другой… привёл миловидную, высокую и очень приятную молодую даму, с улыбкой произнеся: «Ну это, … как её, … – сестрёнка милосердия, разберётесь». Всё было оплачено и устроено, три дня меня только что не облизывали. Я пришёл в себя, опухоли спадая наполовину чернели и покрылись решеткой из йода. Инуля (девушку звали Инна) не отходила ни на минуту, и я проникся к ней уважением и симпатией, даже несмотря на то, что это было не безвозмездно, но сострадание, ласку и переживания за другого человека так не сыграешь и ни за какие деньги не купишь.
Через полгода я смог ей отплатить, хотя спасти от всего произошедшего возможности не имел. Лианозовские, в рядах которых были, в основном, бывшие «сидельцы», вызвали проституток и, как водится, устроили им «субботник», но не как мы в своё время, а с элементами издевательств, надруганий, групповухи и унижения. Мы были поблизости, недалеко от лианозовских кортов, где и проходило «веселье». Я очень удивился знакомцу, работавшему там в банях, пришедшему с просьбой срочно прийти. Каково было моё удивление, когда я увидел её в пространстве резко открытой двери, разом «обслуживающую» двоих, которые, в пылу страсти, лупили её по голому телу тапочками и мочалками. Подобные увеселения меня не интересовали и, развернувшись, потопал обратно. Вдруг что-то резануло чем-то вспомнившимся. По уголовным понятиям помочь проститутке я не мог, мог лишь избавить от избиений и надругательств, забрав её для себя в отдельный кабинет, тем самым сбив очерёдность, что и сделал, «заняв» до конца вечера, пока всё не рассосалось. Девушка все эти несколько часов (по всей видимости, это был один из первых её «выездов») рыдала со всхлипами и вся дрожала. И заснула прямо на столе, под моим плащом. Сигаретный дым слегка успокоил, а горячий чай с несколькими граммами водки согрел не только горевшее от ушибов тело, но и душу.
К тому времени меня уже начали уважать, и было за что. Многие недолюбливали за прошлое, за неприятие образа жизни и имиджа сильного мира сего с пистолетом наперевес – воспитание не позволяло, да и гены, знаете ли… Больно они сделали не только ей, прекрасно понимая эту часть моего характера, зная, что полезу заступаться, затем и позвали.
Путанила ли она до нашей первой встречи – неважно, Инна оказалась здесь, сделав выбор, зная о постоянно повторяющихся подобных мероприятиях и вообще о не лёгкой, но, как ей казалось, доходной жизни. Она, упавшая, и я, стоящий на краю бездны, но ещё не открывший счёт и даже ещё не попавший на удочку безысходности, а приводить этот план в жизнь, разработанный Гусятинским, станут именно «лианозовские» и именно Юра «Усатый», особенно любивший уколоть меня интеллигентностью и отличавшимися нравами, о чём в своё время пожалеет, хотя умысла мести у меня никогда не было, была лишь лёгкая неприязнь. Предоставив ей ночлег, съездил с утра в сутенёрскую контору и, с помощью известного аргумента с диаметром ствола 9 мм, забрал документы, вещи и клятвенно обещал вернуться, если к ней появятся какие-то претензии. Свобода для неё была получена вместе с симпатией присутствующего при этом весёлого женского коллектива. Дальнейшая жизнь зависела полностью от самой Инны.
Мы попрощались на Ленинградском вокзале и расстались навсегда, просто с некоторой долей симпатии и благодарностью друг другу. Небольшая, но достаточная на месяц сумма, думаю, помогла ей заиметь шанс начать другую жизнь, но моя стала уверенно набирать скорость, катясь ближе к пропасти. Мой анабасис («восхождение») начинался с падения, и если у Ксенофонта с боевыми товарищами он был возвращением, предварённым службой вдалеке от Родины чужому царю персов, то для меня оказался, в конечном итоге, возрождением или, точнее, рождением заново, хотя и много позже этого дня…
* * *
Очередной вызов к Григорию в один из офисов, как раз на 5-й Кожуховской улице, в квартале от моего места прописки, где я жить, по понятным причинам, уже не мог, окончился новой задачей. Меня познакомили с Николаем, признавшим за собой долг в 60 миллионов рублей и обязавшимся вернуть 100 – всё в соответствии с договором, заключенным полгода назад с братом Гусятинского Григория Виктором, он был коммерсант. Короткий разговор с молодым человеком и интуиция подсказывали, что он не лжёт. Степень контроля была определена как постоянно личная. То есть я или мои парни должны были находиться всегда рядом, все 24 часа. Он – бывший морской офицер, капитан-лейтенант, мы даже нашли общих знакомых. Слабостью его оказался алкоголь, а сильной стороной – молодая и привлекательная супруга, очень обрадовавшаяся нашему присутствию и успокоению любовными утехами с одним из нас, причём не скрывая этого от мужа, к чему последний, странным образом был равнодушен, как оказалось, из-за физической неспособности выполнять супружеский долг и радовавшийся хотя бы редким её присутствием рядом с собой. Я считал это не полезным, но и худого для дела не видел. Моральная сторона дела была, как минимум, неуместна, а как максимум – лежала на совести похотливой женщины. Сам же я полагал и полагаю ниже своего достоинства спать с чужими жёнами, хотя многие посчитают это предрассудками. Но мне кажется, что среди свободных и неохваченных достаточно привлекательных и желанных особ, а разрушать чью-то, пусть даже не крепкую ячейку вряд ли стоит.
Правда, люди, прочитав вышесказанное, особенно женщины, имеют право напомнить мне об изменах жене. И тут, правда ваша! Не стану оправдываться, говоря, что чужая и своя семьи вообще понятия разные. Но скажу следующее: всё было хорошо, пока многое зависело от меня. Однако как только обстоятельства и безопасность жены и ребёнка и моей жизни поменялись, всё стало с ног на голову, особенно, когда случаются моменты, говорящие о близости возможной смерти, когда начинаешь, как бы специально отстранять себя от них, абстрагируясь вообще от близкого и привычного мира. Можете мне поверить, я много раз перебарывал себя. И ещё раз скажу: когда всё хорошо и не чувствуется чьего-то дыхания в спину, а такое время бывало у меня не раз – разные семьи, разное к ним отношение и разная привязанность, об этом не могло быть и речи.
Да, я был счастлив, но сам же это счастье поломал дважды! Сам же поставил крест на двух семьях, испытав и испытывая боль не только сам, но и причинив её этим двум замечательным женщинам и нашим детям!
Иногда мне кажется, что всё, чего я касаюсь, превращается в пепел!!!
С этой же четой, Николаем и Анжелой, мы поменяли три квартиры, пожив недолго в одной, переезжали на следующую. В виду наших честных отношений и взаимодоверия, одна квартира была моего знакомого. Суть всего заключалась в том, что Коля мог (и всё для этого делал) взять у своих приятелей кредит раз в 10 больше своего долга нам. Мне была поставлена задача вернуть нам причитающееся с обещанными процентами, о большей возможности я помалкивал, зная, что аппетит растёт во время еды. Деньги деньгами, комфорт комфортом, но жадность и несправедливость всегда отзываются такой же неблагодарностью. Я присутствовал на всех встречах, все проходило не так быстро и гладко, как хотелось, приходилось кого-то подключать из своих бывших сослуживцев и друзей и даже входить в какие-то траты, тем более что и содержание, хоть и частично возмещаемое «профсоюзом», всё же получалось накладным. Но были надежды на вознаграждение, которые оправдались. В жизни до этого не посещал стольких банков, офисов, нотариальных контор и, надо отдать должное нашему визави, он нигде ни разу не обмолвился о нас плохо – может быть без нас не воплотилась бы его надежда на получение громадного кредита, а может, признанный им долг по его моральным принципам должен был быть отдан, несмотря ни на что, в отличие от принятого в то время. А ведь многие знакомые, товарищи, да что там – друзья и родственники просили взаймы и, получая желаемое без процентов, заранее знали, что не отдадут. Кто помнит то время, знает о чем я говорю.
Все это порождает соответствующее отношение, и нас, и подобных нам буквально уже силой тащили забирать долги. Почему силой? Да потому что даже за 50 % это было не всегда выгодно, а часто и опасно. Далеко не всегда игра стоила свеч, и часто должники шли в милицию и устраивали маскарад. Кто-то обращался к нам подобным, пытаясь выиграть на проценте, а кто-то прятался, появляясь лишь с окончанием денег, становясь перед лицом уже не решаемых проблем, принимая на себя ушат ненависти и злобы от тех, кто их искал и хотел получить должное. В случае обращения могли сделать проще – на первой же встрече с заёмщиком забирали всё, что можно было забрать из имеющего хоть какую-нибудь цену, по возможности ехали домой и добирали у опешившего и не ожидавшего, что с ним кто-то может поступить так же, как поступил он со своим заимодавцем. Характерно, что за отобранным, для обмена залога на живые деньги, возвращались крайне редко, и дававшему взаймы приходилось довольствоваться тем, что удавалось быстро «сплавить», но, как правило, и здесь все были довольны, потому что слово своё держали, и отдаваемого была действительно половина, хотя, может, не самая лучшая.
Чаще мы брались за крупные сделки, «решение» которых сопровождались «стрелками» и «качелями»[28] которые вполне могли закончиться, как я уже писал, войнами разных масштабов, и часто ими заканчивались. Обратившийся крупный делец обычно становился нашим подопечным, к чему прикладывались неимоверные усилия. Имеющиеся проблемы гипертрофировались в его глазах, и если возврата полностью не получалось (бывало и такое), то устраивался спектакль в его присутствии, с перестрелками и погонями, и возможно, по необходимости, с якобы трупами в багажниках. Увидев всё это и почувствовав на своей шкуре и страх и уже кровь, но более всего – желание себя защитить, потихоньку убеждался в нашей необходимости и без нас чувствовал себя будто вне крепости. Что, кстати, было не далеко от правды, и достаточно часто самой правдой. То, что ему возвращалось, хоть и нередко меньшая часть, чем была по договорённости, но всё же она грела душу, плюс ещё пара созданных специально для него ситуаций, вкупе со «смежниками», и он становился нашим, что при разумном подходе приносило и пользу и дивиденды, но что было, надо с грустью заметить, далеко не всегда. От своей жадности и недальновидности наши зрячие ведущие нас часто не только губили доходный бизнес, но, пардон, и «курочек, несущих золотые яйца».
Итак, переговоры под нашим с Николаем совместным предводительством, длились долго: где отказывали, где мотивировали несвоевременностью, но уверенность оставалась, и «каплей» (капитан-лейтенант) в отставке, все с большей энергией начинавший каждый последующий день, наконец, наткнулся на искомое. Один из банков его знакомых дал согласие, разумеется, с безумным «откатом», но его это не волновало. Уверовав в себя и в свои таланты, он доказывал, что ему хватит и десятой части кредита, чтобы организовать и развить свой бизнес, во что я не очень-то верил, ведь наши денежки, которые мы старались сейчас получить, развеялись у него, как в поле дым, так и не дойдя до товаров, но это уже не моя забота.
Наконец, банк разродился. Все служащие без исключения, с которыми мы встречались, в том числе и второе лицо этого заведения, были бывшими «конторскими» (представителями КГБ), которые «бывшими» никогда не бывают. Комитетовский банк – это на меня произвело впечатление, и я присутствовал на переговорах, с большим удовольствием вслушиваясь в каждое слово и каждое движение с перекатами и переходами столь знакомой манеры общения.
На третий раз всё было подписано, оставалось забрать деньги в назначенный день и час. Территориально это было в районе ТАСС – место с узкими улочками, что могло быть как спасением, так и ловушкой. Подходил экстремальный момент, так как «хлопают» обычно на передаче, как основном доказательстве преступления (хотя о преступлении здесь речи не идёт), даже, несмотря на то, что брали мы своё и только свою часть.
Всё это отягчилось семейным скандалом из-за того, что Коля, почувствовав себя миллионером, объявил супругу шлюхой, что неудивительно и, главное, справедливо. Конфликт дошёл до мордобоя. Анжелика бросилась к новому возлюбленному за помощью (одному из моих парней), который, в свою очередь, вообще не понял, чего от него хотят, потому что, уже успел стать, выпивая каждый вечер с её мужем на брудершафт, его закадычным другом. В результате всё, что могло достаться из тумаков, досталось взбесившейся фурии, с конечным Колиным обещанием возместить все побои и оскорбления, которое, вылилось в десятую часть от кредита. Сделку они обмывали втроём три последующих дня с продолжением затрещин от мужа, дабы оправдать и сделать приятными надвигающиеся затраты.
На «отход» (то есть доставку с места получения кредита – банка, до мест назначения, которых было несколько) мы разработали пару «схемок», в результате которых два чемодана, большой и очень большой, из пяти полностью набитых купюрами разных достоинств, в основном крупных, должны были побывать в трех машинах и благополучно оказаться собственностью того, кто будет решать, кому из нас сколько, остальное увозил сам Коля. Создав несколько заторов и две лёгких аварии, проскочив три арки и пересыпав содержимое из чемоданов чужих в свои (чужие поехали дальше), я, с греющей душу и тело основной ношей, стоял через пару часов у двери дома Гусятинского.
Меня прохватил столбняк, когда все деньги вывалили на пол – никогда до того не видел их в таком количестве. Даже последующие, в том числе принадлежащие лично мне, стопки денег не производили такого впечатления.
Забрав причитающуюся моей команде сумму и не послушав Григория, посоветовавшего располовинить и одну часть забрать себе, а другую раздать моим парням, поехал на честную делёжку, выражавшуюся, конечно, не совсем в равных долях, но каждому по заслугам. Трое получили одинаковую сумму, а остальные пять – не больше тридцати процентов от максимальной.
«Шарап», мой близкий на тот период человек, тот самый один из «крылацких», с которым мы работали в ЦДТ, сразу купил на всю сумму «Порше-911» нежно-голубого цвета – не думайте, что новый, и не за номинальную стоимость этой машины, но равную цене двух новых жигулей. Кто-то промотал, кто-то оделся, или также заимел «колёса», но попроще. Я же убил всё на семью, подарив Ольге гордость, как минимум, на год – обалденную по красоте и цене длинную дублёнку, отороченную по краям мехом, и ещё кое-что, блестящее и сверкающее. Правда, чаще мы от этого встречаться не стали. Я же обрёл первую новую фамилию – Титов. Если бы я знал, насколько не последнюю…
Наконец-то я смог снять более-менее приличную однокомнатную квартиру, светлую и чистую, и даже был рад отсутствию штор – так она казалась больше, окна ослепляли своей непривычной чистотой. Но это длилось недолго, скоро вошло в привычку всегда их плотно занавешивать и никогда не открывать. Новых правил была масса, они касались всего: места постановки машины и периодического наблюдения за ней, выноса мусора, предпочтения света торшера «большому» свету, совершенной тишины и так далее – в общем, всему тому, что обеспечивало бо́льшую безопасность, а заодно и давало возможность отдыхать всем пяти чувствам, концентрироваться и собирать все мысли в одну необходимую точку. Это бесило появившуюся в своё время юную женщину, которая означала для меня всё и вся. Эти правила налагали на неё неподъемный крест, усиливая его непониманием и необходимостью всех предосторожностей. Любовь к свету, открытым окнам, мягкому, но шумовому фону и всему человеческому иногда ставила преграды в нашем общении, но, раз впустив её в свою жизнь и своё сердце, я был вынужден с этих пор думать не только о своей, но и её безопасности, что заставляло соблюдать правила без их объяснений, прибегая к хитрости, увёрткам, и всяким другим ненужным нагромождениям опутанной ложью жизни. Но светлый стержень, пронизывающий насквозь все эти темные стороны, всё же был – безусловное, бескомпромиссное и бесконечное чувство!
Я врал, врал, врал, что не могло хорошо сказываться на слиянии наших душ, ибо отношения с примесью неправды всегда ущербны, и в конечности своей – несчастны. Поэтому фейерверки и внутренние взрывы случались с нередкой периодичностью и своей прелестью бурных перемирий и продолжительного спокойствия. С нашими чувствами всегда соседствовали не только дух взаимного магнетизма, но и дух самого по себе живущего противоречия. Терпению этой мужественной леди с горделивой осанкой и стойким взглядом не было конца, как чувствам, так и вынужденному доверию и надежде на когда-нибудь заключённый брак, ребенка и семью с постоянной, СВОЕЙ, а не съемной и часто меняющейся квартирой.
* * *
Но вернёмся к Николаю. Он, получив гораздо бо́льшую часть кредита, чем мы, начал с покупки машин, мебели, снятия офиса, то есть того, с чего начинают все дилетанты, уверенные, что деньги липнут к деньгам сами по себе. У Анжелы появилась BMW-5 с молоденьким, смазливого вида, водителем, муж же не вылезал из кабаков. Вложив всё же некоторую сумму в нами предложенное дело, он некоторое время продержался и даже был способен отдавать процент за кредит, но растраты в разы превышали возможности и, в конце концов, с оборота ему просто стали отдавать его долю, разумеется, без контроля становившуюся всё меньше и меньше, потому что зарабатывает лишь тот, кто работает. В результате на кредите, взятом им, нажились все, кто угодно, начиная от банковско-конторских и заканчивая нами, но не чета Коля-Анжела.
Григорий неоднократно высказывал мне своё недовольство в связи с замолчанной мною суммой фактического кредита, ссылаясь на то, что он «сгорел» не в наших карманах, а какого-то пьяницы. Полагаю, скажи я ему вовремя полную сумму, Николаю досталась бы десятая часть, а не восемь десятых кредита, по праву ему принадлежащая. Года через два его жену я видел из окна своей машины, едущую в трамвае, и не скажу, что вид у неё был счастливый. Всем даётся шанс, но не все его видят, а большинство думает, что это не шанс, а выигрышный билет навсегда, то есть до конца жизни!
Так представлялось и нам, когда поднималось наше положение и благополучие, укреплялась и уверенность, что подобное положение дел может оборвать только смерть. И каждый из нас делал все, чтобы отложить встречу с этой «барышней» на как можно больший срок. Но из-за большого чувства юмора она не всех предупреждает о своём прибытии, как правило, несвоевременном, и её коса бесшумно обрезает жизненную нить, не задумываясь о молодости, крепости, монументальности положения в жизни и состоятельности. А лик её – не лицо молодой женщины или старухи, а бездонная и бесконечная пропасть для нашего брата, которому обязательно когда-нибудь придётся взглянуть в него, чтобы уткнуться взглядом в бурлящую, зловонную жижу ада! Но… Есть путь ко спасению, а жизнь человеческая, проходит одним из двух путей, и оба через грех: один с радостью ему, другой в борьбе и сопротивлении – третьего не дано.
Первый попавший в рай человек был закоренелый убийца и преступник, имя этого, распятого со Христом, человека мы точно не знаем, но очевидно одно – покаявшийся был прощён, а его анабасис к этому был мгновенен! Именно к такому, самому чистому, стремятся люди, выбравшие своей дорогой путь к Свету.
«Не удивительно падать, но постыдно и тяжко пребывать в грехе»[29].
Это тяжёлая дорога, ибо: «В раю не распятых нет».
