Алексей Кузнецов
Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого

Запутать всё

Трудно сказать, когда именно запутался и без этого непростой вопрос о наследовании престола великих князей Владимирских. Многие исследователи считают, что произошло это в княжение Дмитрия Ивановича, известного нам как Дмитрий Донской. Именно тогда князья московские стали смотреть на Владимирское княжество как на своё наследственное владение, «отчину»: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великим княженьем». Прежняя система, при которой великим князем становился старший в роде, таким образом, попиралась, но неявно: единственный брат Дмитрия Ивановича умер ещё ребёнком (то же касалось и двоюродных, кроме одного, Владимира Храброго; но его, прирождённого воина и никудышного политика, удалось отодвинуть в сторону), и не вполне ясно было, принципиальное это решение или ситуационное…

Имелось в «духовной» (завещании) куликовского триумфатора одно условие, которое потом будут со всех сторон обсуждать претенденты на престол: «А по грехом, отъимет Бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгини». Иными словами, если Василий умрёт раньше Дмитрия, то наследником становится следующий сын. Василий Дмитриевич пережил отца на три с половиной десятилетия и, в свою очередь, произвёл на свет пять сыновей, из которых, впрочем, лишь один стоял у отцовского гроба, остальные умерли раньше. Династическая ситуация со смертью Василия I перестала быть однообразной: четыре его младших брата находились по прежним представлениям ближе к престолу, чем Василий Васильевич… И ещё один нюанс, немаловажный: была ведь Орда; о ней в духовной сказано всего единожды: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду…» («А случится с Ордой что-то, и детям моим не надо будет платить дань…»), но все же понимали, что «переменить» Бог может и в обратную сторону. Хан Тохтамыш в вопросы московского княжения не вмешивался: ему не до того было, он на юге своего улуса боролся с недавним союзником, «Железным хромцом» Тимуром (Тамерланом); а ну как всё успокоится и ханы вспомнят о прежних порядках?..

Прояснить ситуацию могла духовная самого Василия I; могла, но не прояснила. Дело в том, что наследодатель княжил долго и успел трижды распорядиться «движимым и недвижимым»: в первый раз в 1406 г. («А даст Бог сыну моему, князю Ивану, княженье великое держати»), во второй, пятнадцатью годами спустя, – гораздо определённее («А сына своего, князя Василья, благословляю своею вотчиною, великим княженьем, чем мя благословил мои отец»), а ещё через три года повторил первую из формул: «А даст Бог сыну моему великое княженье, ино и яз сына своего благословляю, князя Василья». То есть всё-таки «если»…

Дмитрий Донской и его потомки

В конце февраля 1425 г. Василий Дмитриевич скончался. Теперь на великое княжение претендовал его брат Юрий, удельный князь Звенигородский и Галицкий, и его единственный к этому моменту сын Василий, неполных десяти лет от роду. Казалось бы, силы неравны, и опытный пятидесятилетний полководец и дипломат должен «влёгкую» разобраться с племянником, но…

«В Орду! В Орду!..»

Во‑первых, на стороне малолетнего претендента было московское боярство (знатная часть служилого сословия, крупные феодалы) со своими отрядами и митрополит Фотий, учёный грек, уже 15 лет возглавлявший Русскую церковь и много сделавший для её объединения и укрепления, – сила немалая. Во‑вторых, у мальчика был дедушка, и звали его Витовт. Великий князь Литовский и Русский, мощная фигура, авторитетная и «на Москве», и в Орде. Его вполне устраивала сложившаяся ситуация, и он намерен был всячески поддерживать внука. Поэтому ничего удивительного не было в том, что при Василии сложился мощный «регентский триумвират»: мать Софья Витовтовна, митрополит Фотий и боярин Иван Дмитриевич Всеволож, неофициальный глава «московской боярской партии».

Иван Дмитриевич Всеволож (Всеволожский) происходил из боярского рода Всеволожей – потомков смоленских князей, утративших княжеский титул. Играл большую роль при дворе Василия II, был деятельным помощником Софьи Витовтовны. Однако впоследствии переметнулся на сторону противника великого князя, его дяди Юрия Дмитриевича, был схвачен и ослеплён зимой 1433–1434 гг., а его имения были конфискованы.

При таких козырях на руках у противника Юрий оказался не готов начать действовать немедленно. Он заключил с племянником перемирие, уехал в Галич (выбирать операционной базой Звенигород, расположенный между Москвой и союзной Василию Литвой, было бы чистым самоубийством) и начал собирать силы. Партия Василия, естественно, тоже не дремала: братьям Юрия были пожалованы уделы, и они согласились выступить против «старшенького». Возникла ситуация неустойчивого равновесия, и ни одна из сторон не решалась его нарушить. Фотий поехал уговаривать Юрия не выкладывать его главный аргумент, именуемый «Орда»: Василий пытается занять великокняжеский престол, не получив благословения в Сарае, и это может дорого ему обойтись.

Сначала Московскую Русь посетило «моровое поветрие» – оспа, затем «дедушка Витовт» начал военные действия против Пскова и увяз в них. Потом скончался один из Дмитриевичей, Петр. Всё это откладывало решительную схватку между дядей и племянником. Они даже заключили «докончание» (соглашение), в котором Юрий признавал себя «братом молодшим» Василия, но… только по уделам, упомянутым в завещании Дмитрия Донского. Вопрос о великом княжении оставался открытым.

«И тогда царь Махмет даде великое княжение князю Василью Васильевичю»

(миниатюра из Лицевого летописного свода, XV! век)

Осенью 1430 г. умер Витовт. Орде из-за двухлетней засухи и мора (чумы) было не до русских дел. Юрий расторг мир, и соперники в очередной раз нерешительно повоевали, ничего не достигнув. В начале июля 1431 г. скончался митрополит Фотий. Настало время идти ва-банк. Дождавшись «счастливых дней» (Василий II – Успения (15 августа), Юрий – Воздвижения (14 сентября)), соперники с богатыми дарами двинулись «поклониться хану».

Подготовка

В Орде надо было иметь покровителя, «куратора», без этого соваться туда было совсем уж рискованно. Логично, что русских князей поручили влиятельному Минбулату, даруге (даруга или дарога – чиновник, отслеживающий поступление дани), отвечающему за московское «направление». Тот в силу определённых причин (надо думать, коррупционного характера) был явно на стороне молодого претендента, которому была, по словам летописца, оказана «великая честь», а Юрию – «бесчестье и истома великая». Однако в истоме сын Дмитрия Донского пребывал недолго, заручившись покровительством эмира Тегинэ-бея, главы клана Ширинов. Тот силой (нравы в Сарае были ещё те!) отбил «подопечного» и увез от греха подальше в Крым, поскольку спор (Восток – дело не только тонкое, но и неспешное) должен был разбираться не раньше весны. Это была ошибка.

Тегинэ-бей (Тегиня) – эмир правого крыла Золотой Орды, глава рода Ширин в Крыму в первой половине XV века. Поражение своего союзника Юрия в судебном споре воспринял как личную обиду. В 1432 г., когда на Улу-Мухаммеда двинулся его соперник Кучук-Мухаммед, Тегинэ и другой крымский вождь Xайдар вместе со своими отрядами покинули Улу-Мухаммеда, обрекая его на поражение.

За зиму 1431–1432 гг. большую работу по подготовке к слушанию тяжбы провёл приехавший с Василием в Орду боярин Иван Всеволож, человек опытный в дипломатии и сведущий в казуистике. Он сновал по Сараю, обильно умасливал мурз и эмиров и нашептывал (предназначалось, разумеется, для ханских ушей: через кого-нибудь, да «протечёт»), что у князя Юрия – старая дружба и даже свойство с новым великим князем литовским Свидригайло. Представить себе прочный единый фронт Литвы и Москвы ордынская знать могла без труда – это был её многолетний страшный сон. Вернувшиеся из Крыма Юрий и Тегинэ («Тегиня» в русских летописях) были встречены с ещё более возросшей за зиму настороженностью.

«Многа пря»

Прения сторон, выражаясь современным юридическим языком, были напряжёнными: «многа пря <споров, противостояния. – Авт.> бысть межи их». Из скупых сообщений русских летописей видно, что оба претендента пытались разыграть наследственную карту, только по-разному расставляли акценты: «…Князь великии по отечеству и по дедству искаше стола своего, князь же Юрьи летописцы старыми, спискы и духовною отца своего великого князя Дмитрея»; каждая из сторон пыталась найти в четырёх духовных выгодные для её интерпретаций формулировки. Очевидно, что и у Дмитрия, и у Василия была своя логика; победа должна была достаться тому, кто лучше провёл «досудебный этап» и имел в запасе неожиданную для соперника заготовку. Здесь Иван Дмитриевич Всеволож оказался на высоте.

Николай Карамзин, «последний летописец» и первый русский историк, описывает «правовую позицию» боярина так: «Что значат летописи и мёртвые грамоты, где всё зависит от воли Царской? Не она ли утвердила завещание Василия Димитриевича, отдавшего Московское Княжение сыну? Шесть лет Василий Василиевич на престоле: ты не свергнул его, следственно, сам признавал Государем законным». Иными словами, великий хан, ну не смешны ли наши уважаемые процессуальные противники с их верой в силу мёртвых слов? Причём чьих слов? Обидевшего твоих предшественников Дмитрия Донского! Ведь ты же сам явно выразил свою волю невмешательством в недавние московские дела, а что может быть выше этой воли? В нашем лице ты встретишь тех, кто безоговорочно признает такое положение вещей…

«В конечном же счёте И. Д. Всеволожский сводил дело к признанию, что вершителем судьбы великокняжеского престола на Руси может быть одна только воля ордынского царя. К тому же хитроумный боярин как бы невзначай констатировал: Василий Васильевич вот уже который год сидит на престоле («на твоём жалованье»), исправно неся службу «тебе, своему государю, волному царю», о чём «самому тебе ведомо».

Зимин А. А. Витязь на распутье

Победа была сокрушительной, хан Улу-Мухаммед принял сторону князя-юноши: «Цесарь Махмет даше княжение великое князю Василию Васильевичю на всеи рускои земли». Ближайшим последствием этого станет вспыхнувшая менее чем через год (формально из-за скандала с якобы краденым поясом Дмитрия Донского) четвертьвековая война новоиспечённого «хозяина Москвы» с дядей и его сыновьями, а более отдалённым – усиление самодержавия московского князя при сохраняющейся покорности Орде, источнику его власти.

Впереди было ещё полвека ордынского ига…

4. Дела литовские

Суд над участниками заговора против великого князя литовского Казимира IV, Великое княжество Литовское, 1481 г.

Промежуточное географическое положение имеет свои выгоды и недостатки. С одной стороны, оно предоставляет выбор: можно лавировать между соседями, никому не отдавая предпочтения и тем самым в нужный момент заручаясь наиболее подходящим союзником. Но отсюда же и проблема: на тебя все глядят как на перспективную добычу…

В «Грозе» Островского один из гуляющих по бульвару высказывает предположение, что «Литва на нас с неба упала». В переносном смысле так оно и есть: учившиеся в советской школе и твёрдо знавшие, что за периодом Киевской Руси и раздробленности следует этап Московского царства, из которого вырастет потом Российская империя, мы затем вдруг с удивлением обнаружили, что в течение пяти с половиной веков, начинаясь в иные годы практически сразу за Можайском, существовало огромное государство. Брянск и Смоленск, Вязьма и Курск были литовскими городами, большинство населения говорило на восточнославянских диалектах, мало отличавшихся от тогдашнего московского; немалая часть его исповедовало православие…

Иная Русь

Литовские князья нередко роднились со своими московскими «партнёрами»: например, Василий II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и Витовта. В период роста Московского княжества некоторые его соседи (Новгород, Тверь) всерьёз размышляли, под чью «высокую руку» перейти – московского или литовского князя. Иными словами, Литовская Русь до поры до времени не менее настойчиво, чем Московская, претендовала на то, чтобы стать центром объединения «осколков» Киевской Руси.

«Срединное» положение между Великим княжеством Московским и Польским королевством, Крымским ханством и Ливонским Орденом вынуждало литовские власти постоянно маневрировать, заключать и расторгать союзы, а внутри многоконфессиональной державы – поддерживать баланс сил. Так было при Гедимине и Ольгерде, так было при Витовте и Ягайло, так было при Казимире IV Ягайловиче, по-польски – Казимеже Ягеллончике.

Казимир IV (1427–1492), сын короля польского Владислава II Ягайло и Софьи Гольшанской. В 1440 г. был провозглашён в Вильне великим князем литовским, в 1447 г. принял польскую корону.

Боролся с влиянием крупных польских феодалов, опираясь на мелкопоместное дворянство (шляхту). Успешно боролся с Тевтонским орденом. При нём принят сборник норм права Великого княжества Литовского – Судебник Казимира.

Последнему приходилось особенно несладко. На западе у него, бывшего одновременно польским королём и великим князем литовским, своевольничали польские магнаты, считавшие короля «первым среди равных» (с акцентом на последнем слове), в Восточном Поморье шла вялотекущая война с Тевтонским орденом за выход к Балтике, на юго-востоке Орда предпринимала последние попытки восстать из руин, на литовской территории православные князья посматривали в сторону Москвы, чуть что, угрожая «отъехать». В такой обстановке управление большой и сложной страной становилось подобно искусству дирижера, управляющего симфоническим оркестром. Надо сказать, что Казимир в целом справлялся успешно.

Уесть по-родственному

Как и положено, монарху досаждали родственники, чем более близкие – тем сильнее. Он платил им той же монетой, внимательно следя за тем, чтобы они не усилились сверх меры. Ярким примером такого «семейного противостояния» стали события начала 1480‑х гг.

Казимир IV (по портрету Яна Матейко, 1890-е)

Князь слуцкий Михаил Олелькович, сын киевского князя Александра Владимировича (Олелько по-польски – уменьшительное от Александр), приходился правнуком Ольгерду, двоюродным братом великому князю московскому Ивану III и двоюродным племянником самому Казимиру. С таким генеалогическим багажом он мог бы, как ему казалось, рассчитывать на нечто большее, чем Слуцкое княжество – крупное, влиятельное, но лишь одно из двух десятков. До поры до времени можно было надеяться, что оно – лишь этап на пути к Киеву, «отчине», доставшейся после смерти отца старшему брату Семёну. Однако тут его ждало разочарование: в 1470 г. его как православного отправили князем в Новгород на усиление «литовской партии». В строптивом городе-столице ещё одной «альтернативной Руси» прижиться ему не удалось: аккурат перед его приездом скончался инициатор его приглашения (князь в республиканско-олигархическом Новгороде был не наследственным правителем, а приглашаемым должностным лицом) архиепископ Иона, и «московская партия», подпитываемая из Москвы духовно и денежно, начала брать верх. Неудивительно, что, узнав о скоропостижной смерти брата, Михаил бросил Новгород и отправился в Киев. Вспоминать его добрым словом у новгородцев особых оснований не было: с него началось распространение в городе ереси «жидовствующих» (см. врез), а внезапный отъезд окончательно ослабил сторонников ориентации на Литву, и в решающей битве с московской ратью на р. Шелонь в июле 1471 г. они остались без квалифицированного военного руководителя.

Ересь «жидовствующих» начинается с «жидовина Схарии», прибывшего в Новгород в свите Михаила Олельковича. Судя по доносам, сторонники ереси, осуждённой на Соборе 1490 г., среди которых были как служилые люди, так и духовные лица, отрицали догмат о Троице, не признавали Xриста Сыном Божиим, осуждали поклонение кресту и иконам, уклонялись от постов и соблюдали субботу. Окончательно разгромлена после Собора 1504 г., вожди ереси казнены, рядовые участники разосланы по монастырям.

Хитрый Казимир тем временем воспользовался отсутствием Михаила и вероломно изменил статус Слуцкого княжества, превратив его в воеводство, напрямую подчиняющееся Великому князю, и посадив там наместником шурина покойного князя Мартина Гаштольда. Это вызвало не только приступ бешенства у Михаила, но и недовольство киевлян, однако Казимиру удалось настоять на своём; как отмечает хорошо информированный польский хронист: «Но наконец киевляне, боясь силы короля, смирились». Внешне смирился и Олелькович, но всё запомнил; как показали дальнейшие события, на память он не жаловался.

Чего они хотели?.

1480 г. оказался важнейшим в истории Восточной Европы. Хан Большой Орды (центрального «осколка» Золотой Орды) Ахмат, рассчитывая на поддержку своего союзника, литовского князя, идёт «усмирять» мятежную Москву. Казимир от нападения на восточного соседа воздерживается: его самого беспокоят союзные Москве крымские татары, опасающиеся, в свою очередь, амбиций хана. В результате Иван III освобождается от остатков ордынской зависимости (пока ещё вряд ли понятно, что навсегда); возможно, Михаил Олелькович и ряд других православных вельмож Литвы видят в этом свой шанс. Складывается заговор, помимо слуцкого князя туда входят его двоюродный брат Фёдор Бельский и двоюродный дядя Иван Гольшанский, а также князь Иван Глинский.

О целях заговора современники высказывали разные суждения. Софийская летопись полагает, что его участники собирались с обширными землями отделиться и присоединиться к Москве: «Того же лета бысть мятеж в Литовской земле: восхотеша вотчичи Ольшанский да Олелькович, да князь Фёдор Бельский по Березыну реку отсести на великого князя <Ивана III. – Авт.>». Другая точка зрения предполагает у князей стремление самим занять великокняжеский престол (с королевским в этом случае получалась более сложная и долгая история, т. к. польско-литовская уния пока была личной и автоматического соединения титулов не предусматривала). Часть комментаторов (например, видный литовский государственный деятель 1520‑х гг. Альбрехт Гаштольд) видят в этом попытку антикатолического переворота со стороны «православной партии»; другие усматривают лишь личные амбиции заговорщиков. Отдельным и крайне спорным остаётся вопрос о «руке Москвы»: была или нет, знал Иван III или не знал. Прямых доказательств нет, косвенные имеются «в обе стороны».

Сама идея была, прямо скажем, незамысловатой: планировалось убить Казимира во время свадьбы Фёдора Бельского, куда он был приглашен и подтвердил намерение явиться. Однако дело «вышло наружу»; по наиболее распространённой версии, о нём прознал старый недоброжелатель заговорщиков, киевский наместник Иван Ходкевич (помимо всего прочего понимавший, что ему, как сидящему «на отчине» Михаила Олельковича, в случае успеха предприятия несдобровать). Впрочем, есть версия, что доносчиком был брат Фёдора Бельского Семён, вероятно, зарившийся на родовое имение – крепость Белую на Смоленщине (во всяком случае, после провала заговора и поспешного бегства брата он её получил). Наконец, несколько источников связывают дело с одним из слуг Казимира, который якобы обнаружил в замке Бельского тайный склад оружия и сообразил, для чего оно предназначено; слуги Фёдора Ивановича под пыткой выдали господина.

Иван Фёдорович Xодкевич (ок. 1420 – ок. 1485 гг.) – сын киевского боярина Xодки (Фёдора) Юрьевича. Православный. С 1478 г. – староста луцкий, в 1480–1484 гг. – воевода киевский. 1 сентября 1482 г. попал в плен к крымскому хану Менгли-Гирею, напавшему на Киев и захватившему в плен большое количество людей. Умер в неволе на территории Крымского ханства.

…И что они получили

Бельский бежал прямо с брачного ложа, жену его потом долгие годы пыталась «выговорить» московская дипломатия, но тщетно: им отвечали, что она не хочет воссоединяться с мужем; Глинскому тоже удалось «утечь». Гольшанского и Михаила Олельковича судили. Интересно, что ни одного документа этого процесса ни в подлиннике, ни в копии не сохранилось; при этом современники, писавшие об этом деле, прямо или косвенно указывают, что их всё-таки судили. Как это могло выглядеть?

Судебная система Великого княжества Литовского в современном понимании этого слова находилась в стадии становления. В 1468 г. был принят Судебник, до этого применялись нормы «Русской правды», великокняжеских указов (привилеев) и обычаев. Все суды были сословными: гродские, они же за́мковые суды, для горожан, вотчинные – для зависимых крестьян, земские – для шляхты, копные рассматривали споры внутри крестьянской общины. Над всем царил великокняжеский суд, назначавшийся для разбора конкретных значительных дел. Действовал феодальный принцип суда равных: шляхтичей судили шляхтичи, горожан – горожане.

Из всего этого следует, что Казимир для суда над двумя князьями-гедиминовичами должен был назначить специальное судебное присутствие из состава высшей аристократии. Судя по всему, так и было сделано: Альбрехт Гаштольд указывает, что одним из членов суда был его отец Мартин, воевода Трокский (Троки – ныне Тракай), а до этого, как мы помним, Киевский. Видимо, доказательств было достаточно (по понятиям того времени, разумеется), а судьи были настроены вполне про-казимировски, и факт заговора не вызвал сомнений. В этом случае правовая традиция («Судебник» 1468 г. не касался вопросов охраны княжеской жизни) предусматривала однозначное наказание – смерть; князья Иван и Михаил были четвертованы 30 августа 1481 г. Однако же – и это подчёркивается некоторыми источниками – кара не коснулась семей казнённых (а могла бы, причём по закону), и в июле 1483 г. вдове Михаила княгине Анне была выдана специальная великокняжеская грамота, обязывавшая вассалов покойного продолжать служить, как прежде: «И мы на её жаданье <просьбу. – Авт.>, тым князем и бояром и слугам из их имений велели ей служити и послушными быти, как князю Михайлу служили и его послушны были».

Любопытно, конечно, представить себе, как развивались бы события, удайся заговорщикам устранить Казимира. Пофантазировать на эту тему можно – почему нет? – но уж точно не сто́ит с уверенностью говорить об отказе Великого княжества от унии с Польшей и переход в состав Московской Руси. Скорее всего, началась бы феодальная война вроде той, которая во второй четверти XV в. произошла «на Москве», только ещё и с религиозными осложнениями. И тут уж гадай не гадай – не угадаешь…

Не так давно при раскопках Успенского со-бора Киево‑Печерской лавры в крипте Олельковичей были найдены останки человека, явно подвергшегося в своё время четвертованию. Весьма вероятно, что они принадлежат мятежному князю Слуцкому.