Алексей Еремин
Микстура. Сборник рассказов

© Алексей Еремин, 2022

ISBN 978-5-4474-3623-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Блие

Богу – богово.

Глава первая

Занавешенное жалюзи окно было приоткрыто, узкий луч тянулся наискось через тёмный кабинет к столу. Из квадратной малахитовой пепельницы, грубой, будто работы древнего мастера, поднимался дымок и струился наискось по солнечному лучу к окну. За столом сидел профессор Питер Блие (Peter Blear). Ему было тридцать пять. Сквозь прямоугольные стёкла в роговой оправе он вглядывался в монитор слезящимися глазами. Правая рука медленно опускала мышь по коврику; строки на греческом языке сменялись новыми. Над строками блестели две залысины в коротких чёрных волосах. Он опустил голову записать на листке, шею уколола бородка, на экране засветилось гнёздышко макушки в редких ростках последних волосинок.

Джоан, его многовластный начальник, руководитель отдела древней истории кафедры истории университета, давно ушла домой. Уже ушли и все благоразумные преподаватели, – ему же оставили проект программы научной конференции. До позднего вечера он писал электронные письма коллегам, выискивал в Интернете новые публикации об «экономических и культурных взаимосвязях городов-государств, членов первого Афинского морского союза». Питер читал, писал, печатал. Но иногда, словно красное вино амфору, его тело заполняла жаркая ярость, – он швырял мышь, и она свисала на проводе со стола, швырял ручку, и она отлетала от прочнозапертой двери, толкался от стола, и стул на колёсиках ударялся в стену; все опять заняты собой, на него снова свалили свою работу, и он вновь не посмел отказать!

Но напряжение исчезало, когда вспоминалось, что уже в пятницу начнётся отпуск. Он улыбался отпуску, семеня каблуками подъезжал на стуле к столу, и с улыбкой, которая не сходила с круглого лица, читал вновь на греческом, английском, немецком о древней Элладе.

Утром, в перерыве между лекциями, пышнотелая Джоан, высокая американка лет сорока с большими грудями, всегда нацеленными на собеседника, на которые пялились студенты, исчиркала с гримасой на лице его план. Её лицо, когда она говорила с ним или о нём всегда было неспокойно, как многошумное море; оно или недовольно морщилось, или неестественно приветливо улыбалось. Блие Джоан была неприятна этим лицемерием, громким голосом, но сильнее, той робостью, которую наводила на него. Сейчас он слушал её недовольные реплики, и ему было неудобно, что выкрики, резкие, словно военные команды, слышны в коридоре, где проходили преподаватели и студенты, хотя он и знал, что все привыкли к её власти над ним. А Джоан, словно нарочно, всё повышала и повышала голос, а Питер всё не решался просить её говорить тише. Больше стыда его злило знание, что план конференции будет его, она лишь переставит местами слова да добавит свою тему. Но злость пряталась, а он сидел перед ней как ученик, положив на колени кисти рук, выстроив ногти в ровный ряд навесных щитов на борту греческой триеры.

Выходя из кабинета на лекцию, он встретил сочувственный взгляд Лиз, секретаря исторического факультета. Это было оскорбительно.

Питер шёл по коридору, ему казалось, что все смотрят на него снисходительно, или насмешливо, потому как всегда он опустил глаза к полу; часто студенты забывали здороваться, или молчали с улыбочками и стремились подавить его нахальными взглядами, или преподаватели встречали его усмешками, либо вообще не замечали, – от всего он робел, сосредоточенность сходила, он терялся в аудитории.

Вот и сейчас, дверь в класс захлопнулась слишком громко, предав нервозность, отчего все глаза класса нацелились на него. Питер слишком тихо сказал «начнём лекцию», – на задних партах заговорили. Стало неприятно. Ведь это была самая маленькая, всего лишь восемь человек, но и самая любимая, факультативная группа. Здесь он преподавал студентам настоящее произношение ионического диалекта древнегреческого языка, который так правильно не звучал на планете уже несколько тысяч лет. Блие учил их своему особому произношению, которое совсем не походило на удобное для англоязычных преподавателей древнегреческого, упрямо объясняя на все возражения, даже недовольство, что его вариант произношения есть результат научных изысканий и именно так говорили древние.

Студенты занимались не первый год, и теперь случались моменты, когда в классе американского университета, в двадцать первом веке, несколько минут звучал ионийский диалект древнегреческого языка. Говорили о торговле, о том, что в порт пришли торговые суда с зерном, что закупят много масла, что урожай оливок был богат, и не будут вводить ограничения на вывоз оливок или оливкового масла. Разговаривая со студентами, слушая их речь, он на мгновение почувствовал себя в древнегреческом полисе, на торговой площади, и был этим счастлив. Счастье теплилось в нём, словно горел огонёк светильника в чёрной комнате. Он шёл в столовую и лелеял волшебное ощущение воплотившейся в двадцать первом веке древности. Он собирал на поднос обед и ему казалось, что и студенты почувствовали Элладу, её жизнь, её мир. Он садился за столик и глупо улыбался перед собой.

«Питер, идите к нам», – ему натянутой улыбкой белела из-за длинного стола Джоан. С одной стороны от неё сидели Бёрт, Лука, напротив них Роуз, Бет и Маргрет. Бёрт преподавал физкультуру, Лука испанский, Роуз и Бет американскую историю, Маргрет всемирную историю в новое время.

Бет было двадцать пять; худенькая, невысокого роста, с красивым лицом; большими карими глазами, маленьким прямым носиком, черными волосами, остриженными шапочкой. Когда профессор Блие впервые увидел её, она вспыхнула в его теле, и он покраснел. Как новый человек в коллективе она была молчалива и застенчива. Питеру она показалась шансом в холостяцкой жизни. Он много раз подходил к ней, заранее сложив диалог. Он заговаривал, пряча глаза. Бет охотно отвечала, но собранный заранее разговор разваливался, Питер терялся, и как она не старалась, с готовностью отвечая на его самые нелепые вопросы, хоть сколь-нибудь осмысленной беседы не получалось. Позже Бет вошла в компанию Джоан, освоилась, оказалась весёлой болтушкой и пропала для Питера. Часто он замечал, как они смеялись, глядя на него, когда Бет говорила, и был уверен, что она смешила их байками об их вымученных беседах. Ещё ему казалось, что уже что-то случилось между Бет и Лукой, и вечерами он мучился, представляя их близость.

«Ну же, Питер, вы не желаете с нами общаться?» – спросила Маргрет. Он торопливо встал, подсел к ним, поправил роговые очки. Салат остался на пустом столике. Лука ему подсказал. Блие покраснел, встал, взял тарелку, вернулся, сел.

Блие предчувствовал, что у них созрел какой-то план относительно него, какой-нибудь дурацкий розыгрыш. Он сидел напряжённо, сложив на коленях ладони, не касаясь стола, словно столешница ловушка. Но с пожеланием приятного аппетита все принялись за еду. Ели молча. Затем Лука рассказал анекдот. Все посмеялись. Даже Питер осторожно выпустил улыбку и спрятал, не решаясь при них смеяться. Затем Бёрт рассказал анекдот одного из учеников. Анекдот был не свеж, не смешон, и все только вежливо улыбнулись.

«Питер, наверное, вы знаете, что я с семьёй, и Маргрет с мужем, и Роуз, и Бёрти и Лука, все мы собрались на недельку отдохнуть во Флориду?» – сказала Джоан, глядя в глаза, и замолчала, не отводя взгляда.

«Неужели они думают, я отправлюсь с ними? В свой отпуск?!», – Питер не позволил себе открыто улыбнуться, – за столом все смотрели на него, словно собаки ожидая кусок мяса от псаря. – «И дело в том, что Бет очень хотелось бы поехать с нами. Но поскольку почти все летом уходят в отпуска, на кафедре не остаётся преподавателей. Вы ведь согласитесь поменяться отпусками с милой Бет?»

«Нет».

«Что?»

«Нет, я не стану меняться,» – сказал Питер чётко и раздельно, словно отдал приказ.

«Питер, мистер Блие, как же, Блие, как это вы не согласны?» – заговорили все разом. «Питер, вы должны это сделать,» – с упором на должны твёрдо приказала Джоан.

«Тем не менее, я не стану меняться с мисс Элизабет. Всего хорошего», – Блие встал, увидев с высоты своего роста разом их лица, у кого злые, у кого удивлённые, и тёмные глаза Бет – грустные.

Профессор шёл в кабинет, не думая, что таким решительным его ещё никогда не видели. Внутри клокотало, словно кипящая смола в чане на стене крепости. Если бы кто-нибудь сейчас приблизился к нему, хоть Джоан, хоть даже ректор университета, он бы выкрикнул злость в лицо. Отпуск, который он вынашивал как старая мать позднее дитя, который вожделел с апреля месяца, отпуск в который вырвется уже в пятницу, они хотели отобрать у него отпуск! Семнадцать дней свободы невиданной с четвёртого июля, променять на нежности Бет с этими самцами?! Какая глупость! Да знают ли они, что для него отпуск?!

В их кабинет Джоан вошла молча. Села за стол напротив. Блие почувствовал так, словно в освещённом кабинете стало пасмурно, как перед дождём.

Молча они разошлись по занятиям. Но всю лекцию её молчание громко дрожало в груди, словно поселилась нимфа Эхо.

У двери их кабинета его сердце бешено заколотилось. Питер ощутил себя как воин, готовый броситься в рукопашную схватку. Постояв с секунду, он раскрыл дверь. Джоан ждала его за столом. Она поздоровалась. Она встала, заколыхавшись огромным телом. Она подошла к его столу и вкрадчиво заговорила о том, какая хорошая девушка Бет, как она устала за год работы, первый, самый трудный год на новом месте, как необходимо ей отдохнуть в дружеской компании. Питер дал ей договорить, взглянул в её лицо, – подавленный силой, его взгляд опустился на её чёрные туфли. Не поднимая глаз он ответил, что не сможет помочь Бет с отпуском.

Позже Питер сравнивал, происходившее после его слов, с возмущением госпожи негодным рабом. И воспоминание трепетало в нём страхом, как рыба на дне лодки.

В оставшиеся дни вся компания Джоан, кроме Бет, по очереди старалась убедить его. Наконец, сам всевластный декан исторического факультета советовал ему уступить Джоан. Декан! Последнему илоту явился молнийметатель Кронион. Для робкосердечного Питера любые слова декана были повелениями. Но отпуск был необходим: «я не могу» прошептал Блие.

Последние дни, все кто знал о «невежливом поведении профессора Блие», «у которого нет семьи, нет обязательств, как у других, но кто не хочет помочь милой Бет», «третирует мнение коллектива», и «уже может не рассчитывать на прежнее, всегда исключительно доброжелательное отношение», смотрели на него удивлённо, словно говорили «уа, слабохарактерный Блие, а мы и не ожидали, что ты способен противостоять Джоан с её подручными».

В пятницу вечером Питер собрал сумку с вещами и вышел из пустого кабинета. Пересекая на новеньком Форде пустые перекрестки городка, добрался домой.

Профессор жил на тихой улочке двухэтажных коттеджей, вдоль дороги поросшей платанами.

Глава вторая

Он поставил машину в гараж, вошёл в дом. Включил на кухне микроволновую печь. Достал из холодильника начатую бутылку вина, налил половину бокала, долил водой из крана. Убрал бутылку в холодильник, оставил вино согреваться.

Он поднялся в спальню, разделся догола. В ванной комнате включил воду, заткнул чёрной пробкой розовое дно. Снизу три раза пропищала микроволновая печь. Блие положил на тарелку бифштекс, ворох порезанного палочками картофеля, взял бокал, поднялся в ванную. Снял запотевшие очки, лёг в горячую воду. Лёжа в ванной поужинал. Затем помылся, вытерся полотенцем, не одеваясь прошёл в спальню. Из комода под телевизором он выдвинул ящик, достал оттуда ключ и коробочку.

Схватив посредине кровать он засеменил назад ногами. Кровать с писком поехала на него. Питер скорчился у стены между окнами. Он вставил в щель ключ, повернул, раскрыл маленькую дверцу. Из сейфа он вынул автоматический пистолет «Беретта», два магазина, глушитель, кобуру с наплечными ремнями, кожаный мешочек и ключ. Кряхтя, оттолкнул кровать на место и вернулся в ванную. Раскрыв коробочку, он вынул из раствора и вложил в глаза линзы. Поморгал глазами в зеркало и вытер слёзы. Надел наплечные ремни, вложил в кобуру пистолет. Взял в руку кожаный мешочек и два магазина, зажал в зубах ключ. Прошёлся по дому, выключая свет. По бетонным ступеням спустился в подвал. В подвале стояли стеллажи с книгами, два деревянных шкафа со створками. Питер левой рукой раскрыл створки шкафа. Сгорбившись под полками, заставленными видеокассетами, опустился коленями на пол между старыми кроссовками. Влип ладонью в стенку и сдвинул её в сторону. Нащупал в стене ключом замочную скважину, открыл и оттолкнул от себя потайную дверь. На корточках выполз в комнатку, погасил свет, и на ощупь вернулся к шкафу. Блие поместился в шкаф. Закрыл за собой створки, прополз через щель потайной дверцы. Ущипнул пальцами и задвинул за собой заднюю стенку шкафа.

Питер на ощупь включил свет. Посреди тайной комнаты пластмассовая, непрозрачная колонна подпирала потолок. К ней по полу и потолку протянулись дряблые корни проводов. Справа от входа лежали напольные весы с резиновыми розовыми ступнями под ноги, рядом пластмассовая коробка.

Блие запер дверцу. Снял со стены сигару фонаря, мигнул светом. Поднял с пола кожаный мешочек, две обоймы, коробку и встал на весы. Затем, подойдя к колонне, нажал на алую кнопку. Щелчком открылась щель в человеческий рост. Он раскрыл на себя половину колонны, вошёл внутрь. Внутри по стенам торчало несколько рукоятей, в дверце умбоном щита выпирал круглый калькулятор с дисплеем. Питер опустил рукоять, – в комнате погас свет, в потолке колонны зажегся. Питер перекрестился. Закрыл дверь колонны. Клавишами калькулятора набрал на дисплее цифры, по очереди опустил все рычаги. Раздался шум, как рокот прибрежной волны.

Глава третья

Свет зажегся после темноты. Блие открыл дверь, вышел в каменную комнату, освещённую из колонны. Было холодно, его голое тело покрылось мурашками. В каменной стене напротив блестели две металлические полосы. Питер положил на пол вещи, взял двумя руками пластмассовую коробку и погрузил её в нишу, вырубленную в полу. Щёлкнуло, словно разом открылись замки автомобиля. Рядом стоял большой мешок, связанный узлом на заячьи уши. Блие поднял фонарик, зажёг и вставил в рот. Закрыл пластмассовую колонну, погасив свет. Нащупав лучом в полу круглый камень, Блие встал на него босой пятой. Кашлянув два раза тихо зарычал мотор. Из стены выступила каменная плита, размером с дверной проём и сдвинулась влево. Открылся проход в полную темноту. Питер взвалил на лопатки мешок, что звякнул и сгорбил его спину, покачиваясь вышел в темноту. Пьяный свет освещал ему выбоины в плоском камне. Звякнув мешком о камень, Блие вернулся в комнату, взял магазины, кожаный мешочек и вышел. Рядом с мешком он нащупал фонарём круглый камень, наступил на него и каменная стенка встала на место. Укусив покрепче фонарь, профессор рывком вскинул на спину мешок, схватился за узел правой рукой, в левую поднял с пола, присев на корточки два магазина и кожаный мешочек, поднялся, пошатнувшись, и пошёл, рассматривая камни под ногами в дрожащем круге света.

Он шёл в темноте несколько минут. Затем впереди посветлел выход. Шум воды зазвучал громче. Питер остановился, свалил мешок, погасил фонарь, вложил его в пустой карман кобуры под магазин. Вновь взвалил мешок на спину и пошёл к выходу из пещеры. Через приоткрытый узкий рот он выполз сам, вытянул за уши мешок.

Блие стоял на узкой полосе каменистого пляжа. В ночном небе светила луна, словно фара мотоцикла. Согревая ледяное тело, с моря дул тёплый ветер. Справа и слева дрожали приближались огни. Летели бессмысленные обрывки гимна. Качаясь на камнях, Питер вошёл по колено в тёплую воду, согревая замёрзшие пальцы. Волна накатывала, омывая бёдра. Он смотрел в бескрайнее море и улыбался. Пение становилось громче, громче, он уже различал отдельные слова.

Глава четвёртая

Питер включил фонарь и вонзил короткий меч света над собой. Справа и слева пение затихло, наступила тишина, и тишину, как сирена полиции в его мирном городке, разорвал вой. Питер улыбнулся, выключил фонарь. Он смотрел, как с криками к нему неслись и прыгали факелы. Через минуту толпа мужчин и женщин, тяжело дыша, стояла перед ним на коленях. За его спиной по морю протянулась полоска света.

Его одели в шерстяной хитон до колен, обули в сандалии. Он поманил из толпы к себе девочку. Она встала перед ним на колени. Повинуясь словам, пролезла головкой под юбку хитона и несколько раз заглотнула его замёрзший твёрдый челен. В детском горячем ротике он согрелся, стал расти, и Питер отпустил её.

Профессор шёл по берегу. Под ногами хрустела мокрая галька, за спиной раздавалось нестройное пение. Несколько человек шли рядом, рассказывали новости случившиеся за его отсутствие. Питер возвышался над окружавшими его людьми на целую голову.

Через час они вышли на каменистый пляж. Перед ним на брёвнах покоилась чёрная ладья. Дальше ещё одна. Питер подошёл к выпуклому днищу корабля. Между толстыми досками лежали глубокие щели, из рассохшегося дерева выступали бугристые шляпки бронзовых гвоздей. В море торчало круглое бревно тарана, окованное блестящим панцирем, шитым из бронзовых листов.

У кромки моря стояла молча толпа мужчин и женщин в пурпурных, серых, полосатых одеждах. Над ними поднималось ослепительное солнце, словно мощный прожектор светил в глаза. Питер повернулся.

Между двух гор от моря в глубину острова поднималась долина. Мощёная камнем узкая дорога вела вверх по склону между деревянными и сложенными из камня домами, что поднимались как ряды в кинотеатре. По склонам холмов, на террасах, укреплённых плитняком, корчились оливковые деревья, торчали палки в листьях лозы, пятнами зеленел ячмень. Выше домов стоял большой дом с колоннами, а ещё выше тянулась колоннада храма под терракотовым скатом крыши.

Питер приказал расходиться до вечера по домам, мужчинам готовить корабли в плавание и пошёл вверх по каменной дороге между домами, собранными из глиняных блоков или дерева, между оград, сложенных из камней или сплетённых из прутьев. Хотелось спать. Отчего-то вспомнилась Джоан, её крики, как колыхалась её грудь. Питеру захотелось увидеть её здесь. Он представил, что сделал бы с ней, улыбнулся.

Со свитой из рабов и приближённых он поднялся к дому. Гладкие стволы деревьев, окрашенные в синий цвет, проросшие чёрными вертикальными трещинами подпирали жёлтые балки крыши. Три длинные ступени, сложенные из блоков обожжённой глины, поднимались к деревянным створкам в глубине, между колоннами. На створках, окрашенных в золотой цвет, озарённых утренним солнцем, с каждой ступенью вырастала его тень, пока не погасила солнечный блеск. С порога Блие приказал оставшимся ждать у ступеней, чтобы срочно готовили оружие, корабли, припасы в плавание, к вечеру готовились к пиру и жертвоприношениям.

Через проход, открытый в обе стороны длинными глухими коридорами, Питер прошёл в квадратный двор. На утоптанном глиняном полу, на коленях, склонив лысую голову, его ждал управляющий, одетый в полосатый, сине-жёлтый хитон. Питер приветствовал его. Лысый щуплый старик проворно поднялся с колен, умными глазами встретился с Питером. Старик доложил, что его покои готовы, баня готова, все ждут повелений. Питер поднялся по ступням в галерею побелённых столбиков, с трёх сторон окружавшую двор, прошёл мимо череды дверей в стене, как кабинетов в колледже.

Тёмную комнату через длинные узкие окна вдоль потолка рассекал свет. В солнечном луче, посреди белокаменного пола стоял медный чан. Над ним в солнечном свете дымился пар. Рядом стояла розовая мраморная скамья. Из угла выступал квадратный бассейн, сложенный из глиняных блоков. На деревянном столе, слева от входа стояла родосская амфора – на оранжевом фоне сидела чёрная птица с белым глазом, к ней шла чёрная лошадь, между ними густо проросли узоры белых трав. С афмору возвышался вулкан жирной красной глины, рядом лежали щётки, пышная губка, деревянная плошка с маслом. Голый раб Солон поклонился, закрыв стриженым черепом в точках волос гениталии.

Посмотрев на него Питер распорядился о желаниях, сбросил одежду и наступив на спину Солону перебрался в чан. Тёплая вода обволокла тело. Нежные пальцы Солона мяли шею, тело, плечи.

В открытую дверь вошёл мальчик лет двенадцати. Профессор пристально посмотрел ему в лицо; мальчик опустил глаза, поднял их и спрятал в босых пальцах, на секунду смело взглянул на Питера, и снова потупился.

Вошла женщина в длинном, до пят, белом хитоне с серебряными застёжками на плечах, подпоясанном тканным алым поясом. Красный платок спускался вдоль толстых щёк и сквозь кулак, поджатый широким серебряным браслетом, повисал под полным подбородком. На лице, обсыпанном белой мукой, чернели ресницы и веки, намазанные сажей.

Её большое белое тело вылупилось из одежды в глаза Питеру круглым животом, толстыми бёдрами, двумя круглыми щитами грудей. Она подошла к мальчику, расстегнула костяную застёжку на его плече; серый короткий хитон упал между ними. Она взяла своей полной рукой, унизанной серебряными кольцами, его маленький орган, и он стал на глазах у Питера толчкам расти вверх. Женщина нагнулась, её большие груди повисли, словно уши собаки. Низкий мальчик встал за ней на холмик из одежды. Сооружение из почтенной супруги одного из его приближённых и мальчика-раба стало дёргаться, а Питер, расслабленный движением нежных пальцев по шее, голове, тем не менее с интересом следил, как менялись их лица.

Наконец, мальчик задрожал и с испугом на лице впервые кончил. Питер отпустил его движением кисти, вылез из чана подошёл к ожидавшей его матроне. Он звонко шлёпнул её по голой заднице, улыбнулся. Ущипнул пальцами горошины её сосков и развел груди словно крылья. Её карие глаза, обведённые по глазнице сажей, в строчках морщин и чёрных лучиках ресниц были близко-близко и смотрели не него, удивлённо и восхищённо. Блие отпустил соски, и груди шлёпнулись о тело.

Профессор прошёл в парную. Густой пар пах сосновой хвоей. Подумалось высечь её собственноручно розгами, но это было скучно.

После парной были холодные обливания, после чего его на руках, словно врачи новорождённого, отнесли на кровать, где он заснул.

На закате всё население Аполлонии собралось выше дворца, на сухой земляной площадке перед ступенями храма. Десять побелённых деревянных колонн несли покатую терракотовую крышу. Над колоннами тянулся барельеф разноцветных фигур; зелёное лицо морского дьявола с золотыми ветвями волос и белыми глазами, раскинуло в стороны шесть рук; рядом бежал ногами, но лицом смотрел на зрителя розоволицый Геракл, к нему скачками кардиограммы несла голубое змеиное тело Лернейская гидра, раскрыв зрителю красную пасть под оранжевыми всплесками глаз. Питер отвёл взгляд от пёстрой ленты, тянувшейся под карнизом крыши, к праздничной толпе перед ним, поросшей оливковыми ветвями. Толпа ждала чуда, распевая песнопения, колыхаясь телами, шелестя зелёными листьями олив.

Питер понимал, что чудо для них непознаваемо, как было бы непознаваемо чудо людей, живущих через три тысячи лет после 21 века для него, но всё равно презирал их. Ему даже захотелось истребить их, как неудачное творение. Но он знал, что может уничтожать их, а они ещё больше будут восхищаться им, распознав в его раздражении праведный гнев. Потому Блие достал из-под хитона «Беретту», прицелился в глаз быка, что спокойно стоял в десяти метрах перед ним, и выстрелил раз, и не давая глазу выпасть из прицела, второй, третий.

Бык рухнул. Гимн перешёл в вой.

Брезгуя испачкаться, Питер дождался отделения тёплого сердца и бедра, и, вытянув перед собой истекавшее кровью мясо, пошёл вдоль колонн к главному входу. Народ за ним вошёл в храм. Профессор Блие на жертвенном огне сжёг мясо, провозглашая хвалу отцу своему, лучезарному Аполлону, и отцу отца своего, всемогущему Зевсу.

Затем был пир. Деревянные столы и скамьи разместили во внутреннем дворе дворца. На блюда разложили остатки жертвенного быка, мясо кур, свиней, баранов. Расставили глиняные кувшины, расписанные травами, поросшие деревьями, пронзённые копьями гоплитов и покрытые белоснежными парусами чёрных кораблей. Лепёшками лежал хлеб, горками маслины и луковицы, сушёный виноград. Отдельно ото всех, перекрывая проход во внутренние покои, стоял стол Питера, за которым восседал он в резном кресле.

Питер объявил, что через два дня поход. Все они вскочили, подброшенные радостным криком, как школьники, узнав об отмене уроков.

Питер клал в рот хлеб, пил белое вино, свысока смотрел на двор, заставленный столами, погружёнными в тень, – лишь в дальнем левом углу ещё пекло солнце. Здесь кричали, шумели, не ели, но жрали, но Питеру всё равно пир напомнил обед в университетской столовой. Только здесь, среди этих головорезов, ему было гораздо спокойнее, чем там, среди любезных преподавателей.

По очереди вскакивали пьяные бородатые мужики, поднимали бокалы, восхваляя его. Если речь ему нравилась, он отвечал, молчал, оставшись равнодушным. Устав однообразным пиром, Блие захотел послушать певца. Молодой человек с чёрными кудрями до плеч, с длинным прямым носом, в коротком белоснежном хитоне уже с мишенью от вина на груди вышел на площадку, отделявшую Питера от остальных столов.

В руках у юноши была цитра. Он забренькал струнами, как начинающий гитарист и запел. Он пел под монотонное вздрагивание струн, которые лишь изредка, на несколько секунд превращались в последовательность мелодии, а затем снова распадались в разорванные звуки. Он пел песню из «Падения Илиона».

Был жаркий летний вечер. Уже весь внутренний двор покрыла тень, но небо ещё светлело. Блие отпивал белое вино из золотого кратера, смотрел на певца, на замолчавшую толпу пирующих. Раздавался звон цитры, растягивались в песне слова о грозном копьеносце Менелае, о доблести Одиссея, облачённого в доспехи Ахилла, о страхе троянцев, бегущих по домам, о том, как сражаясь, один за другим гибнут сыны Приама. И удивительным было то, что это безыскусное пение, эти простые вирши были прекрасны. Профессор чувствовал, что и в этих полуживотных, сидящих перед ним, есть нечто, способное возвышаться. Он пил вино и размышлял, как удивительно, что эти грубые простейшие способны иногда подняться до его божественных высот.

Блие наградил певца золотым кратером, после чего пир возвратился к пьянству и обжорству. Довольные его щедростью, обилием мяса, вина, все они спешили наесться и напиться впрок. Питер кусал ячменную лепёшку, кивал их выкрикам и складывал про себя речь, которая в переломный момент напомнит им его доброту и могущество, заставит умирать за него. Но Питера уже злило, что в угоду этим мужикам он должен томиться здесь, в то время как в покое уже ждут его три самых красивых женщины Аполлонии, в треножниках, расставленных по углам широкого ложа горит ароматный огонь, и сквозь прозрачные одежды видны их тела, умелые в искусстве любви.

Утром Питеру захотелось на завтрак девочку, что приглянулась ему на пляже. Её быстро привели. Он нагнул её, но сзади она была слишком узкой для него. Потому, не меняя позы, под стон её подавленного страха, он вошёл в неё. Внутри было тесно, она кричала, и Питер насладился её твёрдым, ещё не пожившим телом и криками боли, которые возбуждали ещё больше. Наказав привести её через пару дней, он позавтракал хлебной лепёшкой с кувшином молока и овечьим сыром.

Жарким утром профессор Блие в нарядной белой тунике и широкополой соломенной шляпе обходил Аполлонию. За ним следовали, звякая металлом, обливаясь потом, по его прихоти снаряжённые в броню телохранители. Он спускался по главной улице. Он заходил в дома, смотрел, как женщины сшивают куски холста в паруса, мужчины чистят доспехи, как на берегу забивают косматые верёвки деревянными молотками в щели корабельных днищ, как смолят корабельщики остроносые чёрные ладьи чёрными палками с намотанными на концах тряпками, похожими на фаустпатроны, с головок которых стекает на камни пляжа смола. В обед, в самую жару, в тени навеса он разбирал споры жителей Аполлонии. Выстроившись в очередь, они с поклоном подходили к нему, он же решал их судьбы. Затем он принимал подробный отчёт управляющего о доходах своего дворца. Под вечер наварх доложил о работах на кораблях, приготовленных запасах, воинственном духе воинов.

В большом зале на стене висели доспехи Питера; слуги вытащили их из мешка, начистили до блеска, пропитали маслом засохшие ремни. Здесь же стояли два его копья с широкими лезвиями, между ними овальный щит с выпуклой фигурой Аполлона натянувшего лук.

С помощью раба Питер надел панцирь, поножи, застегнул ремешок высокого шлема с конским хвостом, свисающим с гребня, опоясался мечом, закинул за спину щит, уложенный в походный мешок, взял два копья. Привыкая к доспехам, он ходил по пустому залу, выстукивая деревянными подошвами ремённых сандалий на белокаменных плитах. Представилось, что сказала бы Джоан, увидев его в броне, он сделал выпад двумя копьями ей в живот, выхватил меч и стал рубить и колоть преподавателей университета, избивая беззащитное стадо.

Вечером следующего дня корабли спустили на воду. На рассвете, истощённый бессонной ночью, Блие принёс на берегу жертвы богам. Затем мужчины взошли по перекинутым с камней доскам на чёрные корабли с высокими хвостами на корме, с жёлтыми истуканами Аполлона на носах. Питер смотрел на толпу на пляже у подножия созданного им города похожего на микросхему, поросшего вверх по склону словно сухой лишайник по камню.

С плеском вёсел берег медленно удался, удалялся совсем иначе, чем удалялся в будущем, быстро, с шумом мотора. И тишина, и медлительность движения, и скрип вёсел, и отрывистые команды наварха позволили Питеру почувствовать, что он совсем в другом мире. Он счастливо улыбнулся.

Островок Блие находился в стороне от постоянных ветров и течений Эгейского моря, этих хайвэев греческого мира. Для Аполлонии это означало безопасность. Лишь случайный шторм или упорство исследователя могли привести чужеземца в царство Питера. Но именно поэтому, три дня, сменяя друг друга на вёслах, они гребли в оживлённый мир. Всё время Питер жил в отдельной палатке на корме. Он слушал скрип вёсел, шум моря, рабочие песни гребцов, и в этих простых словах, простых звуках была так жива история, что Питер плакал от счастья.

Профессор много спал и много совещался с приближёнными. Решая события ближайших дней для сотен людей, постоянно ощущая поклонение подданных на тесном корабле, ощущая превосходство своего ума, своего тела, своих знаний, своей воли, он чувствовал себя богом. Это чувство божественного могущества и божественной безнаказанности было особенно упоительно рядом с воспоминаниями о Джоан, Бет, университете, декане, улыбочках преподавателей и студентов.