Алексей Будищев
На страшной доске

Людка зевнула, сонно потянулась, разнеживаясь, но проговорила:

– Не балуйтесь… Еще кто увидит…

– Отец ушел на завод? – спросил Лязгушин.

– На завод…

– И я сейчас туда же пойду, а тебе вот что скажу…

Людка ждала его слов, но он снова вдруг бросился к ней, смял ее, прижимая ее к себе, роняя свою изящную трость, украшенную золотыми вензелями, видимо, теряя голову.

Она засмеялась, без труда выскользнула, приговаривая:

– Как бы кто не увидал… Ох, с вами греха наживешь!

Приходи сегодня, – сказал Лязгушин, – в восемь часов вечера, перед чаем, в оранжерею, где пальмы… а? хорошенькая! милая!

– Ведь вчера только там была? – возразила Людка, поднимая плечи, складывая вместе тонкие руки.

– Ну, что же, – просительно протянул Лязгушин, – приходи, любименькая моя! Я садовника ушлю, и сам встречу тебя у дверей? Придешь, радостная?

– А если кто увидит?

– Никто не увидит, приходи…

– Ну, там виднее будет… – пожала Людка плечами, – может и приду…

– Приходи, непременно приходи! – Лязгушин опять было рванулся к ней, но она увернулась и громко расхохоталась.

– Ну, приду! Или не веришь? Приду! Верное слово приду! Слышишь? – перешла она на «ты».

Как скользкая ящерица, она метнулась в избу, затворив тотчас же за собою дверь. Слышно было: наложила в пробой крюк. И осталась по ту сторону двери, прислушиваясь. Лязгушин постоял, подождал чего-то, почмокал губами, несколько раз тихо выговорил:

– Эх, эх…

Опять подождал, слабо поторкался в дверь.

– Придет. – выговорил он затем, как бы про себя, – конечно, придет…

Он поднял с земли трость, аккуратно и тщательно раскурил сигару, поправил на голове мягкую английскую фуражку, и быстро пошел к винокуренному заводу. По дороге думал о Людке:

«Придет она, придет… Сейчас дурачилась она».

Высокий, бородатый Марк настежь распахнул перед ним низенькую боковую дверцу и сказал:

– Пожалуйте, я вас более получаса дожидаю. Все, что мог, оглядел.

Лязгушин нагнулся под низкой притолкой и вошел в завод. Его так и обдало всего сильным неприятным запахом прокисшего теста. Следуя за широкой спиной Марка, он двинулся дальше, шагая через чугунные трубы.

– Завтра же к ночи вычиним котел, – говорил Марк, полуоборачиваясь к Лязгушину, – а послезавтра опять начнём курить…

Лязгушин остановился. Марк, указал рукой и сказал:

– Слышите, как сипит? Вот здесь и свищ должен быть…

Лязгушин нагнул голову. Прямо перед ним, на глубине четырех-пяти аршин в гигантском котле клокотала и пузырилась, вздуваясь и лопаясь, светло-бурая кашица перегоняемого в спирт хлеба, издавая нестерпимый запах прокислого теста. Шло тепло от этого чудовищного желудка. И откуда-то сбоку вырывался протяжный, резкий сип.