Александра Морозова
Последнее письмо
– В Москве. Папа приехал сюда, чтобы учиться в военной академии, иначе бы он навсегда остался майором. Закончил её, и его оставили служить здесь.
– В самой Москве? – уточнил Андрей.
– Да.
– А ты живёшь в Подмосковье?
– Ага. Когда я поступила в медицинский, соврала им, что получила общежитие. Мне не должны были его давать, ведь у меня московская прописка. Но я не могла больше жить с ними. Мне нужны были силы на учёбу, поэтому мы с девчонками решили снять квартиру. В Подмосковье, естественно, это дешевле. Далековато, конечно, но зато спокойно, а по дороге можно лишний раз лекции почитать.
– И твой обман до сих пор не раскрыли?
– Его раскрыли в первый же месяц, но я сказала родителям, что всё равно не вернусь домой.
Машина свернула с шоссе и теперь медленно двигалась по просёлочной дороге, на которой ямы перемежались с мелкими камнями и кусками недобитого асфальта. Других автомобилей я не заметила. Впереди виднелись дачные дома. Их было немного. Каждый окружён забором и тишиной. Даже собачьего лая не слышно.
Наверное, всё дело в осени. Дачники уже давно сложили гамаки и уехали в город, где есть горячая вода, отопление и магазины в шаговой доступности.
Под колёсами хрустели камни. Андрей остановил машину у одного из заборов, прижавшись к нему почти вплотную правой стороной. Я бы оставила машину посреди дороги. Не похоже, чтобы здесь она могла кому-нибудь помешать.
Андрей открыл скрипучую калитку, и я увидела дом, в котором жила профессор Гончарова.
– Ничего себе, – прошептала я.
Двухэтажная деревянная дача казалась искусно сотворённым теремом из детской сказки. Одного взгляда мало, чтобы рассмотреть все резные наличники, окна, разграниченные реечками на множество маленьких, как форточки, квадратиков, и настоящую башенку с конусообразной крышей. Несмотря на мутные стёкла, слабо отражающие солнечный свет, кое-где облупившуюся краску, сухую листву и ветки, не убранные с крыши, домик смотрелся обжитым.
– Прелесть, – улыбнулась я, шагая за Андреем по тропинке к крыльцу, на которую ветер принёс опавшие листья.
– Этот дом построил дед, – рассказывал Андрей. – Тут всё так, как хотела бабушка. Она любила всякие необычные вещи. Кстати, когда дед стеклил башню, сорвался с лестницы и сломал ногу.
– Видимо, это точно любовь.
Замок на двери заедал. Андрей открыл его со второго раза, с усилием провернув ключ, и пропустил меня вперёд.
– Входи.
Изнутри дом выглядел так, словно хозяйка вышла ненадолго в сад или поболтать с соседкой. Скатерть на столе, стопки чистых тарелок в буфете, ковровая дорожка от двери через всю кухню. Только пахло холодом из не заклеенных на зиму окон. Я не спешила снимать пальто.
Из огромного окна террасы, служившей кухней, была видна большая часть приусадебного участка. В основном, деревья, кусты и бордовая от осенней листвы земля. Чуть в стороне небольшая, в цвет дома постройка. Сарай?
– Чаю? – спросил Андрей, по-хозяйски залезая в шкафчики. – Я бы предложил кофе, но его нет. Забыл привезти.
– Чай тоже подойдёт.
Андрей поставил на плиту чайник, начищенный, как носы его туфель. Я не могла избавиться от неловкого ощущения, что обязательно опрокину кружку, стоит ей попасть мне в руки.
– Здесь никто не живёт? – спросила я.
– Нет. Но мы с отцом приезжаем сюда, чтобы поддерживать порядок.
Порядок? Скорее стерильность, что уж там.
– Продавать не планируете?
– Нет. Бабушка любила этот дом. Дед вложил в него столько сил. Мы решили, что продать его было бы неуважением к ним обоим. Да и кто знает, – Андрей загадочно улыбнулся. – Может, мне и самому захочется жить здесь лет через тридцать.
На стене я увидела картину в перламутровой раме. Подошла поближе. Оказалось, парк, извилистая дорожка и женская фигура в белом платье вышиты крестом.
– Это вышила твоя бабушка?
Андрей взглянул на картину, наклонив голову набок.
– Наверное. А может, сестра. Они вдвоём вышивали, тут полно их картин, но я не помню, где чьи. Когда бабушка перестала оперировать, ей хотелось чем-то занять пальцы.
Андрей прислонился к столу и продолжал смотреть то ли на картину, то ли на меня.
– А где можно вымыть руки? – спросила я.
– Да, – опомнился он. – Идём покажу. Только вода холодная, горячую отец отключает, когда уезжает надолго. На первом этаже кухня со столовой, ванная и что-то вроде чулана, – объяснял он. – На втором спальня, наша с сестрой комната и кабинет, где бабушка работала.
Ледяная вода обжигала кожу, пальцы под ней едва гнулись. Я сполоснула руки, а Андрей накинул на них полотенце и крепко сжал. На миг мы посмотрели друг другу в глаза, я невольно подалась вперёд, но Андрей вдруг отпустил мои ладони и отшагнул к двери.
Я отвернулась и посмотрела в зеркало над раковиной, машинально поправляя волосы.
– Где, ты говорил, кабинет Лидии Семёновны? – спросила я. – Начну заниматься, если ты не против.
– Наверх по лестнице, первая дверь направо.
Андрей развернулся и ушёл, оставив меня одну. Прижавшись к стене, я закрыла глаза и медленно тихо выдохнула. Мою грудную клетку изнутри разрезали горячими ножницами. Скорее бы забыть, как шарахнулся от меня Андрей. Не думать об этом, не думать, не думать!..
Я нашла лестницу и поднялась на второй этаж. Возле двери в комнату простояла пару минут, не решаясь её открыть. В коридоре на глаза мне попались ещё несколько вышивок. Морда спаниеля, букет маргариток и ветка какого-то цветущего дерева.
Чайник внизу давно уже просвистел, и только скрип половиц от шагов Андрея давал понять, что в доме есть кто-то живой. Я глубоко вдохнула и нажала на ручку двери.
Свет заливал кабинет профессора Гончаровой даже в тусклый осенний день. Наверняка поэтому она и выбрала эту комнату для работы. Огромный стол тянулся до самого подоконника. Шкаф со стеклянными дверцами плотно забили книги. На носочках я подошла посмотреть. Атласы по операциям на брюшной стенке и органах брюшной полости, по онкологическим операциям, по лапароскопическим операциям, по оперативной хирургии грыж, по операциям на органах грудной клетки, книги о болезнях кишечника, желудка, печени, по военно-полевой хирургии, по госпитальной хирургии, по акушерству и гинекологии – чего только нет!
– Грех не иметь дома медицинскую библиотеку, если у вас династия врачей. –Андрей подкрался так незаметно, что я вздрогнула. – Напугал?
– Нет. Просто засмотрелась.
Он мимолётно улыбнулся и подошёл к столу.
– Бабушкины работы здесь. Человек старый, сама понимаешь, бумаге доверяла больше, чем ноутбуку. Папа теперь всё это перепечатывает, когда у него есть время.
Андрей наклонился, выдвинул верхний ящик, стал доставать на стол пухлые сшитые папки.
– Почерк в принципе разборчив, но, если что – зови. А лекции, кстати, у неё были распечатаны, – вспомнил он. – Да, точно! Я сам их печатал, когда учился. Отойди-ка, дай посмотрю в шкафу.
Андрей подошёл и распахнул стеклянные дверцы, в которых мелькнуло и исчезло отражение кабинета и его лица. Нашёл большую синюю папку, открыл, полистал.
– Вот, держи. А тут у нас что?
Он наклонил голову, чтобы прочесть название на корешках толстых, потяну из ровного ряда и вручил мне справочник по госпитальной хирургии. Потом достал с той же полки, но у самой стенки довольно толстый ежедневник.
– У бабушки было полно таких вот записных книжек, – сказал Андрей. – Она с ними не расставалась. Записывала самые необычные случаи из практики. Это что-то типа дневника, но не личного, а рабочего. Из них она черпала материал для своих статей. Многие растерялись ещё при её жизни. Заберу с собой, а то тоже куда-нибудь пропадёт.
– Можно посмотреть? – попросила я. – Пожалуйста.
Андрей пожал плечами и протянул мне ежедневник.
– Держи, если хочешь. Изучай. Занимайся.
– А ты что будешь делать?
– Мне надо убраться в сарае. И подготовить сад к зиме.
Он по одной закрыл дверцы шкафа, оглядел комнату, словно не торопился уходить.
Я молча подошла к столу, положила лекции справочник и записную книжку Лидии Семёновны рядом с рукописными листами. Мне всегда было спокойно с Андреем, но это хмурое молчание, появившиеся после утреннего разговора, раздражало, как спутавшиеся в кармане наушники.
Так и хотелось хлопнуть по столу, грохнуть что-нибудь на пол, повернуться к нему и закричать: «Что ты от меня хочешь?!».
Я уже была готова открыть рот, но не произнесла ни звука.
Андрей смотрел прямо на меня. В его глазах синел северный океан. Мрачный и спокойный. Андрей привык быть спокойным. Для него естественно забивать бури и штормы в глубину себя, а внешне оставаться непоколебимым.
Но я знала, что Андрей может быть и другим. Вчера он был весёлым, шутил, смеялся, дурачился. Потом, когда мы целовались в волнующем полумраке его квартиры – ласковым, нежным. Счастливым?
Я повернулась к столу, машинально открыла записную книжку и прямо на первой странице наткнулась на пожелтевший мягкий от старости конверт, сложенный вдвое.
– Тут письмо.
– Письмо? – Андрей подошёл ко мне. – Уверен, это от деда, хоть адреса не разобрать. Странно только, что одно. Обычно бабушка хранила их стопкой. Как оно вообще сюда попало? Хотя какая разница. Давай я его прочту, – предложил он, забирая у меня конверт. – Тебе понравится.
– Я не привыкла читать чужие письма, – ответила я. – Это может быть что-то очень личное. Мне бы не понравилось, если бы кто-то читал нашу с тобой переписку. Даже если бы я уже того…
Я кивнула на потолок.
– Это тебе бы не понравилось, а бабушка любила читать нам письма вслух. У деда Фёдора был талант объясняться в любви. Я этому так и не научился.
Я пожала плечами. Андрей раскрыл конверт, вынул листок, исписанный рядами синих чернил.
Почему-то мне показалось, что он хотел прочитать письмо не мне, а себе. Вспомнить приятное ощущение из детства, когда бабушка читала ему с сестрой (Ксюшей, кажется?) признания их деда.
– Присядь, – сказал Андрей, подвигая мне стул. – «Дорогая Лида»! – прочёл он с робкой полуулыбкой. – «Если бы ты только знала, как я хочу назвать тебя “Моя Лида”»… Погоди.
Взгляд его стал серьёзным. Меж бровей и по лбу пролегли угрюмые морщинки. Он пробежался глазами по письму, перевернул лист, посмотрел на полустёртый адрес на конверте.
– Это письмо не от деда, – сказал Андрей. – И почерк не его.
– Тогда от кого? – спросила я.
Андрей не ответил. Его глаза быстро перебегали со строки на строку, цепляясь за округлые хвосты букв.
Я не знала, что делать, и открыла книгу по госпитальной хирургии. Но потом мне показалось бесчувственным заниматься своими делами (даже делать вид, что занимаюсь). Я закрыла учебник без хлопка и посмотрела в окно.
Ветер теребил засыхающие листья яблонь, тряс их не сильно, но настойчиво, пока, наконец, они не сорвались с веток.
Андрей кашлянул, собираясь с мыслями. Я повернулась к нему. Прочитанное письмо тряпкой повисло в его пальцах, он даже не пытался его расправить. Усмехнулся, но глаза его остались серьёзными, если не грозными.
– Держи, – сказал он и протянул мне письмо. – Прочти.
– Я? Разве меня это касается?
– Какая уже разница?
Андрей не смотрел на меня. Взгляд его блуждал в пространстве.
Иногда ты узнаешь что-то, что тяжело нести одному. Словно тебе дали слишком большую коробку. Тогда становится неважно, в чём твоя тайна. Тебе нужен тот, кто с кем ты разделишь её.
