Александра Бракен
Пассажирка

– Ты назвала меня трусихой? – ледяным тоном переспросила София.

Девушка тоже обладает этой силой. Так что же держит ее в узде, удивилась Этта, когда она явно хотела большего, чем предлагала ей семья?

– Я считаю тебя умной. Ты хочешь чего-то лучшего. Так возьми жизнь в свои руки – и вперед!

А заодно возьми меня с собой обратно. Этта снова сплела руки на коленях, наблюдая за изменением выражения лица Софии; это была не совсем манипуляция, скорее – предложение сотрудничества. Убеди она Софию, что та заслуживает большего, чем могло дать прошлое, девушка отвела бы ее обратно к проходу. Вместе они бы придумали, как сбежать с корабля. Этта была почти уверена, что с толикой изобретательной лжи с обеих сторон мама охотно поможет «новой подруге» дочери встать на ноги.

Закрыв глаза, София покачала головой, а когда снова открыла, Этта почувствовала в них жар ярости.

– Хватит сотрясать воздух, – прошипела София. – Наша жизнь требует упорядоченности. Так велят правила и закон смешивания, чтобы гарантировать наше выживание. Ты не понимаешь, Этта. Сейчас живет менее сотни путешественников. Мы и так вымираем, без риска попасть в плен или погибнуть в беспощадную эпоху. Мы подчиняемся нормам эпохи, как бы они нас ни возмущали.

– Утешайся, если это тебе помогает, – бросила Этта.

София закатила глаза:

– Можешь вообразить, что на нас обрушится, если «правильные» люди найдут способ принудить нас им служить?

Этте не потребовалось напрягать воображение – достаточно было увидеть отблеск ужаса на лице девушки.

– Мы защищаем себя, играя роли, соответствующие времени, в котором находимся.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила Этта.

– То и имею… будущее, каким ты его знаешь. Прежде чем дедушка объединил семьи, они постоянно пытались нарушить естественные временные шкалы друг друга. Не было никакой стабильности. Теперь есть. Так что цепляйся за свои права, убеждения, будущее, но знай: ничто из этого здесь не поможет. Тебе не приходилось выживать, как поколениям женщин до тебя. Ты не знаешь ничего о крошечном оружии, которое мы вынуждены использовать, чтобы получить хоть какие-то знания и власть.

Разрозненные обрывки жизни Софии начали складываться у Этты в голове. Сквозь их беспорядочное мельтешение проступал жесткий хребет, скреплявший бурю, клокочущую неимоверной злобой и коварством.

«Крошечное оружие» Софии заключалось в поиске уязвимых мест людей, обнажении их страхов и желаний, пока те не открывались, словно натянутые нервы. Что за жизнь семья предложила Софии, что она так отчаянно нуждалась в большем, вынужденная оттачивать это умение?

Голос Софии становился грубее, чем дольше она говорила.

– Теперь, когда наша игра подходит к концу, позволь мне сказать без обиняков. Общество одинаково, независимо от эпохи. Существуют правила и нормы, на первый взгляд бессмысленные. Отвратительная замысловатая шарада: заигрывание пополам с кажущейся наивностью. В понимании мужчин, мы обладаем разумом ребенка. Поэтому ты не должна смотреть в глаза ни одному мужчине на корабле. Есть ты должна медленно, тщательно и мало; и если в каюте меня нет, ты должна находиться в ней одна. Покидать каюту можешь только в моем сопровождении. И сделай нам обеим одолжение: притворяйся немой, пока тебе не задали прямого вопроса и рядом не оказалось меня, чтобы на него ответить. И ни при каких обстоятельствах не разговаривай и не сговаривайся с Картером, можешь использовать его только как нашего слугу.

Гнев быстро и горячо разнесся по венам; Этта устала, что София ведет себя так, будто любая другая живая душа должна перед нею пресмыкаться.

– Николас нам не слуга.

Приподнявшись на локтях, София переспросила:

– Николас?

Этта поняла свою ошибку слишком поздно; даже она знала, что в те времена не подобало обращаться к кому-либо по имени, за исключением близких друзей и родственников, и уж особенно к людям противоположного пола.

– Мистер Картер, – исправилась она. – Ты знаешь, что я имею в виду. Не смей относиться к нему, как…

– За собой следи, – отрезала София. – Я знаю, что ты думаешь, какие выводы делаешь, но знай: мое недоверие носит личный характер. Я видела гнилые грани его души и знаю, какая он лживая свинья. – В ее голосе не было ни насмешки, ни лукавства. – Держись от него подальше.

Этта поднялась, собрав мокрую одежду, чтобы скрыть, как дрожат ее руки.

Я не ошибаюсь… Нет. Лучше она поставит на человека, прыгнувшего в океан ради ее спасения, чем на ту, кто против воли запер ее в прошлом. Какой бы век ни был на дворе.

– В отличие от тебя, – заявила Этта, подойдя к двери, – я принимаю решения сама.

Но когда, поддавшись искушению, она обернулась через плечо, чтобы удостовериться, что ее слова достигли цели, София уже откинулась на спину, закрыв глаза.

– Давай, – бросила София, когда скрипучая дверь отворилась. – Попробуй.

Этта шагнула в коридор, закрыв за собой дверь. Прислонившись к ней, она стала искать музыку в шуме ремонта над головой и в голосах, плывущих вверх из-под ног. Мелодия работы, песнь прилежания и мастерства. Ноты плыли, заливаясь в уши, подлаживаясь к темпу и тональности…

Хватит, подумала она; пальцы натягивали ткань на руках.

Ветерок ворвался через открытый люк и погладил ее на бегу, спеша к полубаку на носу корабля. Парусиновую завесу сняли, и она смогла разглядеть гамаки и небольшой пятачок, где сидело несколько мужчин, выскабливая металлические тарелки. Один обернулся, вся левая сторона его лица была замотана пропитанной кровью повязкой. Девушка повернулась к двери соседней каюты, намереваясь побыть одной.

И кто тут трус?

Она раскинула влажное платье и корсет на койке, чтобы высушить их окончательно. Отчистила тонкую корку серебристой соли, въевшуюся в задубевшую ткань, потом обратила внимание на сюртук Николаса.

Мистера Картера.

Что-то в ней надломилось. Почему она сидит здесь – потому что София велела? Она может подняться на палубу, если захочет. Может убежать от запаха рвоты, тесных границ каюты, насладиться свежим морским воздухом, посмотреть вдаль. Она может сделать свой собственный выбор, что бы там София ни говорила.

Только… Этта сникла, коснувшись пальцами ручки. Он просил их оставаться внизу, пока корабль ремонтируют, и держаться подальше от полубака. Неважно, что просьба в какой-то мере происходила от желания держать Софию подальше. Не желая выполнять ее приказы, Этта не могла заставить себя проигнорировать пожелание Николаса. Кроме того, палуба была завалена не только телами, но и оружием, и осколками металла и стекла. Пока они ее полностью не очистят, выходить было бы небезопасно, да и работе мешать не хотелось.

Как же мне сделать это без нее? Думай, думай, думай…

Вдохнув успокаивающий аромат мыла и смолистой туи, Этта села на край койки, с удивлением обнаружив, что все еще держит в руках сюртук. Руки по-прежнему кутаются в его тепло, пока ноги мерзнут в ботинках. Бережно, как только могла, она отчистила медные пуговицы и накинула полотно сюртука на ноги, разглаживая оставшиеся складки.

Пальцы коснулись небольшой рельефной отстрочки, где, чуть ниже плеча, стояла заплатка. Девушка задумалась, как это произошло… Случайность? Невнимательность? Ранение?

Попроси его. Слова всплывали снова и снова, пока она уже не могла не обращать на них внимание. Попроси его помочь. У них был общий враг; быть может, когда дойдет до дела, он не захочет выполнять приказы Софии. Николас – мистер Картер – не любил Софию, но будет ли этого достаточно, чтобы дать уговорить себя отвести Этту обратно… Куда? Она по-прежнему не знала, где находится проход, через который она сюда попала. Но… Девушка села прямее, зародившаяся в голове идея достигла сердца. Экипаж в трюме… Они же знают, откуда отплыли? Все на корабле должны знать, когда они с Софией на него сели.

Я видела гнилые грани его души.

Я знаю, какая он лживая свинья.

Этта покачала головой. Члены экипажа были ключом, и те, что работали на палубе, и те, что в трюме. Узнай они ее, узнай, что, по существу, ее похитили, помогли бы ей сбежать от Софии? Отвезли бы обратно?

Этта могла придумать способ сыграть идеальную девушку восемнадцатого века, но на своих собственных условиях. Надо просто заставить экипаж полюбить ее.

Что, учитывая ее список друзей… могло стать самой сложной частью плана. Она заводила знакомства во время конкурсов, но больше знала об их технике и навыках, чем о личной жизни. А потом появился Пирс.

Эттино горло сжалось, словно в нем что-то застряло. Знакомое жало слез надавило на глаза – мысли о Пирсе заставили подумать и об Элис.

Я спасу ее.

Ее смерть – не завершение. Не конец. Усилием воли прогнав мысли из головы, Этта встала, положив сюртук рядом с платьем. Руки чесались от желания быть занятыми, играть на скрипке, пока голова не очистится и душа не растворится в музыке. Но вместо этого она лишь копалась в наслоениях одеял в сундуке, нащупывая серебряную расческу, которую видела на дне. Судя по щетинкам, та была сделана из какого-то жесткого волоса. Девушка изучила тонкий узор из листьев и цветов на серебряном обороте, удивившись, что София положила ей что-то столь красивое и милое, а, скажем, не миниатюрные грабли, выдирающие волосы с корнем. Однако, проведя расческой по вороньему гнезду из колтунов, Этта уже не была уверена, что граблями получилось бы больнее. Девушка распутывала волосы с отчаянной осторожностью, прикусив губу, чтобы не заплакать. Лак, которым она сбрызнулась перед концертом, не смылся морской водой, а только затвердел от соли. Сей факт, возможно, и показался бы ей любопытным, если бы кожа на голове не горела огнем, а те волосы, что ей удалось расчесать, не стояли бы торчком, как раздерганный комок ваты. Кувшин и тазик оказались пустыми, а Этта была слишком горда, чтобы идти за водой, даже если София спала. В дверь поцарапались и постучались. Девушка молчала затаив дыхание в надежде, что пришедший подумает, будто она спит. Вместо этого после очередного стука дверь приоткрылась, и в щелку просунулась голова.

Мальчик, которого она видела драявшим палубу на коленях, опустив лицо, сложил руки перед собой.

– Ох, не хочу беспокоить вас, но…

Его розоватое, усыпанное веснушками лицо обрамляли пышные рыжие волосы – что за расточительность природы: даровать такие мальчишке! Глаза светились ярко-голубым, а когда он их поднял, округлились.

Этта неожиданно болезненно осознала, что, прервав причесывание, опустила руки на колени без расчески: та продолжала болтаться на голове.

– Мисс! – выдохнул он. – Вы не… очень извиняюсь, я только… мне нужен капитанский, то бишь сюртук мистера Картера!

С достоинством, на которое только была способна, Этта указала на койку:

– Он там. Передай мои сожаления, что так долго продержала его.

Все это время, пока Этта использовала сюртук в качестве успокоительного одеяльца, ей даже в голову не приходило, что у юноши, возможно, не было другой одежды.

Идиотка. Она была смущена собственной черствостью.

Тощий большеухий мальчик добежал до койки и схватил сюртук. А она вернулась к своему занятию – попыталась вытащить расческу, не повырывав при этом все волосы. Дверные петли все не скрипели.

– У вас нету помады, мисс? – выпалил он. – Вам, кажется, больно. – Потом, пойдя белыми пятнами от страха, добавил: – Извините…

– Все в порядке, – быстро соображая, ответила Этта. – У меня нет… помады. И воды. Можешь достать их для меня?

Николас говорил, если что-то нужно, можно попросить мальчиков… Этта не была уверена, чего от нее ожидали, но мальчик не казался встревоженным или настороженным просьбой. На самом деле он ринулся в бой:

– Хорошо мисс, я мигом. Отдам сюртук другому мальчику, шоб почистил, и принесу вам воды. Мамка научила меня, как ухаживать за волосами правильно и подобающе, словно леди… – Запнувшись на вдохе, он взял себя в руки: встал прямо, расправив худые плечи. Глядя на него, Этта догадалась, что ему не больше двенадцати, может, тринадцати. – Вам понадобится помощь, мисс?

Ей нужна помощь, конечно… и та, что он предлагал, и та, о которой, как она только сейчас осознала, она могла попросить. София предупреждала не сходиться слишком близко ни с кем на корабле – ни с кем из этой эпохи, – но сейчас у нее была веская причина приблизить его, выуживая нужную информацию. Этта поджала губы, чтобы удержаться от улыбки, пряча пульсирующее в ней волнение.

– Я – Этта Спенсер, а тебя как зовут?

– Джек, мисс Спенсер, – он слегка поклонился.

Верный своему слову, Джек вернулся с кувшином теплой воды, тряпкой и склянкой чего-то, пахнущего необыкновенно пряно, отчего пустой желудок девушки тут же скрутило голодом.

Джек серьезно относился к своим обязанностям; когда Этта попыталась помочь ему вымыть и вытереть полотенцем свои волосы, он ответил ей твердым взглядом. Девушка закусила губу, чтобы не улыбнуться, и стоически позволила ему нанести пряную смесь – напомадить, догадалась она. Несколько минут ее холили, словно нежную болонку, а потом Этта приступила к исполнению своего плана:

– Джек, ты из призовой команды? Или с «Ретивого»?

Он сообщил, выпятив грудь:

– Из призовой, мисс, и один из лучших. Капитан Холл как следует вышколил нас.

Замечательно. Именно то, на что она надеялась.

– Не мог бы ты рассказать мне о команде?

Джек отшатнулся, окидывая девушку недоверчивым взглядом.

– Ну… они пускают слюни, храпят и пукают, как любые мужики, даю вам слово.

Она снова закусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Нет, я хотела узнать… как их зовут? Откуда они? Что делают, когда не работают? Мне всегда было любопытно.

Всегда – это последние минут десять.

Джек замешкался, наморщив лоб, словно от недоумения и неуместности всего этого. Этта отмела чувство вины и, улыбнувшись мальчику самой обворожительной улыбкой, на которую только была способна, добавила:

– Я спрашиваю, потому что доверяю твоему мнению превыше всех остальных.

Это, казалось, пришлось Джеку по душе.

– Лады. Думаю, лучше всего начать с мистера Картера, – наконец, кивнул Джек.

«Да, – подумала Этта. – Давай».

– Он хороший моряк и нравится мне. Славный. Когда не лается с остальными, учит меня буквам, чего не обязан делать, понимаете? Иногда, когда я приношу ему завтрак, читает мне. Читает так много, шо в толк не возьму, как ему не надоедят все эти слова. – Джек скорчил гримасу. – Он – командир призового судна. Он отдаст корабль в призовой суд и получит наше вознаграждение. Ему не очень нравится черепаховый суп: всегда корчит рожу, когда я подаю его. Он из… ну, я вощще-то не знаю. Но воспитал его капитан Холл. Вы это хотели узнать, мисс?

Этта кивнула:

– Точно.

Джек прошелся по всей призовой команде, отмечая, насколько каждый ему нравился, кто чаще всего рыгал после того, как он им прислуживал, кто храпел, кто погиб в жестокой битве во время абордажа. Разговор, естественно, перетек в болтовню о работе, волнении во время абордажа и о том, что некоторые ребята с «Ретивого» согласились работать на мистера Картера, но все же не очень любили Джека. Девушка так увлеклась его рассказом, что не заметила, как расческа заскользила по волосам все легче и легче, сверху вниз, сверху вниз, пока те не стали шелковистыми и только немного влажными на ощупь.

– Как вам зачесать? – поинтересовался он.

– Я просто заплету… – начала было Этта. – Спасибо за помощь.

– Я могу заплести, мисс, – заметил он.

– Можешь?

– Матрос, который не умеет плести, – вовсе не матрос, – провозгласил он. – Сперва научись женить и плести веревки и канаты.

– Женить? – переспросила Этта, взглянув на мальчика сквозь завесу волос. Его потрясло, что она уселась прямо на пол, но только так он мог стоять над ней и делать свое дело.

– Ага, сплеснивать – сращивать концы двух веревок, шоб делались одной. Соединять их вместе.

Она задумалась, не от этого ли исконно пошло само слово: женясь, люди связывают свои жизни друг с другом. Как странно увидеть что-то знакомое под совсем другим углом зрения, проследить его неожиданную историю. Хоть какая-то польза от путешествия во времени: по крайней мере, она чему-то училась. Чему-то, что могло пригодиться только на викторинах, но все же.

– …Черти носят, Джек Уинстед? – раздался голос.

Бросившись к двери, Джек распахнул ее.

– Господи, парень! Ты что, тут прячешься? Новый кок, конечно, зверь, но он же тебя не съест…

Этта поднялась на ноги. Мужчина за дверью оказался моложе, чем она ожидала, учитывая глубокий баритон, – однако она узнала его голос, перекрывавший остальные и в командах, и в песне. Темно-русые волосы были завязаны на затылке, открывая отличный вид на круглое открытое лицо и зашитую рану на щеке. У него были широкие плечи, грудь колесом, как у голубя, но он рванулся, чтобы вцепиться в воротник Джека, словно ястреб.

– Простите, это моя вина – я задержала его, – сказала Этта, чувствуя подступающее отчаянье: не обидел бы он мальчика.

Мужчина поднял голову, отпуская Джека.

– Ох, прошу прощения, мисс Спенсер. Если он помогал вам, все в порядке.

Джек с широко распахнутыми глазами повернулся к ней.

– Да, помогал, – подтвердила Этта.

Мужчина посмотрел на мальчика сверху вниз.

– Повар уже четверть часа не может тебя дозваться. Давай, шевелись, парень.

Джек вышмыгнул из комнаты, но мужчина схватил его за воротник и втащил обратно. Мальчик поспешно поклонился:

– Приятного вечера, мисс!

– Мы еще научим его манерам, – немного раздраженно пробормотал мужчина, – хотя, кажется, мне и самому бы не помешало. Я – Дэйви Чейз, первый помощник капитана призового судна.

Этта не знала, что делать, когда он щелкнул каблуками и еще раз поклонился. Реверанс? Кивнуть? Она припомнила, что ей рассказал о нем Джек. Любит музыку, эль, девок из доков. Не любит юнг, которые не слушаются приказов, зиму в Новой Англии, чай. Самое интересное, однако, что его вырастили – фактически усыновили – капитан Холл, его покойная жена, как и Николаса.

– Все хорошо? Вы нас порядком напугали, – продолжил он.

– Уже лучше, спасибо, – осторожно произнесла она, довольная, что голос прозвучал спокойно и собранно. Может, попрактиковавшись, будет легче или, по крайней мере, спокойнее?

– Я увидел, что вашей сестре еще плохо… точнее, почуял, когда подошел к ее каюте. Что за невезучий желудок. – Юноша выглядел так, словно пытался подавить усмешку, и в это мгновение Этта поняла, что он ей нравится. – И попросил кока приготовить отвар, который ей поможет. Скоро мы поставим ее на ноги и поплывем дальше.

Чем раньше София поправится, тем раньше Этта вернется под ее пристальное наблюдение. Ей следовало использовать все оставшееся время, чтобы задобрить команду и повернуть корабль в порт, из которого он отплыл. К проходу, ведущему в Нью-Йорк ее времени.

– А вы? Отужинаете с нами сегодня вечером?

Этта открыла было рот, чтобы отказаться – от истощения даже собственные кости казались тяжелыми, и ей нужно было попрактиковаться в светских беседах этого века, прежде чем отважиться на полноценный разговор, – но желудок отозвался громким урчанием.

Эттино лицо запылало, когда она бросилась извиняться, но теплые карие глаза Чейза только восторженно засветились.

– Кажется, ответ ясен, – улыбнулся он, протягивая руку.

5

Мистер Эдвард Рен явно никогда не позволял правде вставать на пути хорошей истории.

Николас откинулся на стуле, борясь с желанием стукнуть кулаком по столу и оборвать – силой, если потребуется, – бессвязный рассказ о былой доблести Рена. Насколько Николас понимал, полуправда за полуправдой складывались в полнейшую ложь.

Оглянувшись вокруг, он оценил реакцию ужинающих. Из его призовой команды – тех, кто вместе с ним высадился на «Ретивого», овладев кораблем, – присутствовал боцман Тейлор, уткнувшийся в свои чашки, с зубами, окрашенными портвейном. Он клевал носом, обхватив живот, вспученный непомерным количеством лабскауса и пастернака в масле. Справа сидел уцелевший офицер из команды «Ретивого», штурман Хит. Правое ухо пожилого джентльмена под нашлепкой парика было забинтовано, и он весь ужин провертелся на стуле, пытаясь расслышать, что говорит Генриетта Спенсер, поглощавшая еду с волчьим аппетитом, по достоинству оцененным Николасом.

Генриетта Айронвуд? – подумал он. Туманное письмо старика не содержало прямых указаний, но ей, казалось, недоставало яда, прокачиваемого сердцем этой семьи. Однако вполне возможно, она из тех, кто подбирается поближе, прежде чем вонзить смертоносные клыки.

Он перевел взгляд направо от нее, где сопляк Гуд, свеженазначенный судовым врачом, сосредоточенно кромсал еду на кусочки, годные разве что для цыплят.

– Мисс Спенсер, вы не попробовали лабскаус. Очень рекомендую, – ляпнул Хит, почти перекрикивая не столь громогласного Рена. Николасу приходилось бывать на его месте – мучительный звон и временная глухота после пушки, выстрелившей слишком близко, – и он не мог обвинять старика за излишнюю громкость. – Конек кока.

Зная, что, допусти он хоть кого-то из призового экипажа распоряжаться камбузом, пришлось бы грызть черствые сухари и хлебать черепаховый суп каждый вечер, Николас неохотно разрешил коку «Ретивого» остаться в должности. Мужчина разве что не приковал себя к плите, стоически и мрачно, предложив в качестве доказательства своего мастерства пирожные. Выглядел он весьма неплохо: подстриженная темная борода и опрятные волосы. Более того, кок, за свою жизнь явно прошедший через множество абордажей, терпел его присутствие на корабле.

– Оно приготовлено из солонины, которую кок подвешивает за бортом судна, чтобы соль вымылась, – объяснил Гуд. – В рагу только мясо, картофель, лук и немного перца, если он у него имеется.

Генриетта… нет, Этта… нет, мисс Спенсер… наградила Джека, одного из юнг, легкой улыбкой, когда тот выскочил вперед, плюхая тушеное мясо в ее тарелку.

Все наблюдали, как девушка осторожно откусила, сжала губы, пробуя, с трудом проглотила. Ей удалось выдавить лишь одно слово:

– Вкусно.

– Хорошая девочка, – усмехнулся Чейз.

Светловолосый, как ангел, и огромный, как медведь, его друг, первый помощник капитана на оставшуюся часть путешествия, знал толк в противоречиях. Вечно розоватое открытое круглое лицо светилось неукротимым добродушием. Он был одним из немногих, кто украдкой утер слезу, когда мисс Спенсер очнулась. Спустя всего несколько секунд Чейз вернулся к работе, помогая остальным латать корпус, распевая похабные песни самым громким голосом, на какой был способен. А сегодня вечером после ужина и последней вахты он отправится в свой гамак – с удивительной тщательностью штопать чулки – свои и всего экипажа.

На палубе, однако, Чейз был внушителен, словно гора, не зная снисхождения к отлынивавшим от работы или посмевшим не подчиниться – не без страха, впрочем, перед плеткой-девятихвосткой или хорошеньким пинком по мягкому месту. Как правило, поддержать Чейза в приподнятом настроении удавалось доброму пиву или бокалу вина, но Николас почти обрадовался, что его друг выглядел так же угрюмо, как он сам себя чувствовал. Может быть, он не единственный, кого измотали все эти испытания.

Рен ласково улыбнулся Этте – мисс Спенсер, – указывая на свою все еще полную тарелку лабскауса:

– Я не очень его жалую. Проклятие изысканного вкуса, полагаю. Но, клянусь, ел бы его каждый день, вместо того чтобы сдохнуть от голода на острове с остальными…

Черт возьми, от этого что, не будет никакого спасенья?

По досадной милости Божьей, Рен был еще одним выжившим офицером с «Ретивого», что, к сожалению, предоставляло ему честь трапезничать в капитанской каюте, за пределами которой он и другие моряки оставались в трюме.

Николас глубоко вдохнул аппетитный солоноватый запах лабскауса и подозвал Джека наполнить свою опустевшую миску. Руки мальчика нервно подрагивали. Первое плавание. Николас хорошо помнил это чувство.

– Отлично справляешься, – прошептал он мальчику. – Молодец.

Джек выпрямился, расправив плечи, и изо всех сил старался удержать улыбку на лице, когда двинулся прислуживать Чейзу. Когда он дошел до Рена, мужчина прервал историю, чтобы наградить мальчика всей тяжестью своей снисходительности.

– Ты что, оглох, а? Я же сказал, что не жалую его. – Рен глянул на Николаса: – Твое милосердие воистину не знает границ. Нанимаешь недоумков и простаков?

Рычание забурлило в глотке Чейза в тот же миг, когда ложка в руках Джека «выскользнула» из его пальцев и с мокрым плюхом приземлилась Рену на колено.

– Ах ты чертов…

Николас напрягся, когда Рен занес руку. Дерзость будет наказана, но не так: хотя другие могли бы обвинить его в слабости, Николас никогда не поднимал руку на детей, даже наказывая за дело.

– Мистер Рен…

Он не мог взять в толк, как ей удалось в тяжелых юбках переместиться так быстро, но Этта уже стояла подле Рена, положив руку ему на плечо.

– Ох, нет, – громко проговорила Этта. – Какой ты неуклюжий, Джек! Лучше бы тебе извиниться.

Чейз оттащил Джека на безопасное расстояние от Рена, пока офицер пялился на Этту, на секунду позабыв о своей ярости.

– Извините, – пробормотал Джек, а когда Чейз немного его встряхнул, добавил: – Сэр.

– Все в порядке, правда? Всякое случается, – успокаивающе продолжила Этта, поднимая выроненную Реном салфетку. – Вот так…

Она слегка повернулась, возвращаясь на свое место, спокойно встретив взгляд Николаса. Отлично. Искусная манипуляция. Он склонил голову в знак признания. Хорошо сыграно.

Этта склонила голову в ответ, возведя бровь, будто спрашивая: «А ты где был?» Он ответил на вызов нежданной улыбкой.

– Шельмец сделал это нарочно, – упорствовал Рен.

Этта продолжила:

– Итак, что вы говорили об острове и еде?

Поскольку Рен был, что непостижимо, офицером, матросам обоих экипажей, включая юнг, полагалось выказывать ему уважение. Существовали обычаи, как вести себя с захваченным экипажем, и, правду сказать, Джека следовало наказать. Возможности избежать этого, не нарушая несносный этикет, не было, но мисс Спенсер…

Николас повернулся и заметил, как Чейз наблюдает за ней, приподняв брови. Она потушила пожар, прежде чем пламя успело заняться.

Теперь, однако, мисс Спенсер, казалось, пожирала каждое слово Рена, словно кусочки второй порции ужина. Айронвуд хорошо ее обучил. Придется внимательно следить за ней, чтобы убедиться, что с ним самим не играют… или, возможно, лучшим решением было вообще на нее не смотреть.

Свет свечей восхитительно мерцал на ее шелковом платье и щеках. Она с трудом подносила вилку ко рту, явно испытывая неудобства от кроя платья. Возможно, это объясняло и придыхание, с которым девушка все смеялась и смеялась над глупыми шутками Рена.

Где же та маленькая львица, подумал он, бродящая по палубе с распущенными волосами, развевающимися вокруг нее, словно облако? Та, что выглядела готовой расправиться с двумя мужчинами вдвое ее крупнее… абордажным крюком, не меньше? Она ушла в каюту дикой, горящей, а вышла прохладной и бледной, словно жемчужина. Если бы девушка уложила и напудрила волосы по нынешней моде, он бы не сомневался, что наблюдает за кем-то из своего века.

Сидевший рядом с ней Эдвард Рен корчил из себя гордость чертовой Англии прекрасным обхождением и шармом. Николас беспристрастно оценил его, когда старший помощник капитана «Ретивого» поднялся из трюма, найдя обделенным всем, кроме отличных манер. Выражение его лица, когда Холл представил Николаса в качестве капитана судна…

Пальцы Николаса сомкнулись вокруг серебряного ножа, сжимая его, пока не восстановилось дыхание. Неверие. Негодование. Даже хуже, чем неприкрытая злоба Софии.

Они познакомились, когда капитан Холл и «Челленджер» уже были готовы к отплытию. И не обменялись ни единым словом после того, как капитан ушел; просто изучали друг друга. Рен рассматривал его, словно лошадь, которую намеревался купить. Теперь Николас вернул должок.

Темные волосы, темные глаза. Разумеется, героические синяки и кровоподтеки. Рен был гораздо ниже Николаса, но ходил с выпяченной грудью и задранным подбородком, словно ежесекундно направлялся на прием к королю.

– Присматривай за ним, – пробормотал капитан Холл, возвращаясь на «Челленджер» продолжать охоту. – В оба глаза, Ник. Он притворится, что собирается перерезать тебе горло, а сам воткнет нож в спину. Ты даже не заметишь, как двигаются его руки.

– Очаровательный образ, – рассмеялся Николас, но старик оставался серьезным:

– Я знаю этот тип людей. Больше ветра, чем во время бури, и больше гордыни, чем у самого Люцифера.

Николасу хотелось убедить капитана остаться. Но Холл, оседлавший волну победы, стремился к очередному трофею и, несомненно, хотел, чтобы Николас побыстрее вернулся в Новый Лондон.

Капитан Холл сжал его плечо и похлопал по спине, светлые глаза сверкали, словно закат, окрашивающий небо теплым розовым.

– Я знаю, что ты готов к этому и даже к большему. Заканчивай свои дела с семьей и встречай нас в порту.

Чистый азарт прокатился по всему его телу, согревая до глубины души. Я готов. Он жаждал свою собственную команду, как умирающие жаждут еще раз вдохнуть; но все снова упиралось в деньги. В гонку с призраком его прошлого, казалось, преследующим его на каждом шагу.

Ник! Помоги мне, помоги мне!..

Николас глубоко вдохнул, пальцы вцепились в скатерть, словно тоже вспоминали, как…

Прошлое есть прошлое. Теперь он должен проследить, чтобы юные леди были благополучно доставлены в руки Сайруса Айронвуда, и уйти целым и желательно невредимым.

К тому времени, как он покончит с этой работой, со всей этой семьей раз и навсегда, Чейз и остальные уже давно передадут «Ретивого» в руки агентов Лоу, которые, в свою очередь, передадут его вместе с грузом на рассмотрение призового суда. Важнейшей частью этого процесса служило свидетельство офицера захваченного судна. Он не мог воткнуть вилку Рену в глаз… хотя, пожалуй, что и мог. Дабы свидетельствовать в суде, что корабль захватили честно, человеку нужен только рот. Неужели так уж необходимо соблюдать все тонкости?

Живот снова свело, когда мисс Спенсер взволнованно ахнула. Рен, отважный мистер Рен, успокаивал ее, разливаясь соловьем:

– Не волнуйтесь, моя дорогая. Я зашил не одну рану. Однако собственные внутренности видел впервые.

Николас усмехнулся. Если человек видел собственные внутренности, он также видел руку Господа, стремящуюся вниз, чтобы воздать ему вечную награду. С такими ранами никто не выживал. Он видел достаточно, чтобы уяснить это, даже если его гость считал иначе.

Гость. Наружу рвался темный безрадостный смешок. На самом деле заложник, но зачем использовать истинный термин, когда можно выразиться повежливее? Если Николас и ненавидел что-либо сильнее всего остального, то именно это. Пустую вежливость и ложную лесть в обращении даже с врагом. Он предпочитал прямо демонстрировать неприязнь, и если это не делало его джентльменом в глазах общества… что ж, так тому и быть.