Александр Зиборов
Космический шериф и др.
Недостающее звено
Слесарь-наладчик Малокуев заканчивал профилактический ремонт времяхода (машины-времени), когда в ангар тишком-бочком вошёл профессор Сумашко.
Изумлённый Малокуев даже глаза протёр: не мерещится ли ему? Ведь вход охраняет электронный робот-страж «Ифрит-0,5л», неужели в нём какая-либо неисправность?
Закричал на непрошенного визитёра:
– Эй, уважаемый, как вы сюда попали? Там же написано «Посторонним вход категорически запрещён!»
– Я лишь на минутку, – заискивающе улыбнулся профессор, умильно глядя в глаза строгого слесаря-наладчика. – Только на минутку. Хочу узнать: скоро ли будет готова машина-времени к эксплуатации?
– Уже закончил, остались сущие мелочи, завтра можно будет вам снова шастать в прошлое. А теперь, господин-товарищ, выйдите из ангара. Мне влетит от начальства, ежели кто вас тут увидит.
– Сейчас уйду, только скажите: нельзя ли с вами как-нибудь договориться, чтобы побывать в прошлом без очереди?
– Но-но, никаких «без очереди», с этим у нас очень строго! – твёрдо заявил Малокуев. – Только и исключительно в порядке согласованной с руководством очереди.
– Да стою я в очереди! – вскричал в отчаянии Сумашко. – Но я могу и не дожить, пока она до меня дойдёт! Судя по тому, как она двигается черепашьими темпами, ждать мне лет пятнадцать. А я, увы, не бессмертный и не могу ждать столько! Для меня это целая вечность!
– Извините, но не я составляю списки очередников…
– Знаю, прекрасно знаю, но разве им что-нибудь втолкуешь! У меня же дело огромной важности!.. Представляете, уже не одно столетие лучшие умы человечества бьются над проблемой, ищут недостающее звено в эволюции гомо сапиенс, человека разумного, а я его нашёл! Нашёл! Осталось только подкрепить гипотезу фактами, но мне предлагают ждать около полутора десятка лет. Форменное безобразие!
– А что это за недостающее звено? – поинтересовался слесарь-наладчик.
– Как, вы не знаете? Не слышали о недостающем звене в эволюции человека?.. О Боже! Попробую популярно объяснить. Слушайте же: сегодня прослежена практически вся цепочка превращения обезьяны в человека, нет лишь одного звена, но – какого! Самого важного! Недостаёт того, когда был совершён качественный скачок и полученные обезьяной новые свойства сделали её человеком. Все предыдущие и последующие звенья налицо, известны, изучены вдоль и поперёк. Только между ними зияет вопиющий пробел. А я нашёл недостающее звено, нашёл! У меня всё рассчитано, отыскана точная дата. Мне нужно лишь побывать в этом времени и засвидетельствовать процесс. Потом я припру к стенке академика Кренделёва и доцента Закусевича! Всем вставлю фитиль: совершу эпохальное открытие! Пусть потом кусают локти и прочие части тела! Ха-ха-ха!..
Малокуев слушал вполуха, закручивая последний пневмоболт. Наложил заглушку и выпрямился, потягиваясь:
– Всё, ремонт закончен! Машина работает, как часы. Хоть сейчас можно отправляться в прошлое.
– Что вы говорите? – засуетился Сумашко. Его глаза лихорадочно заблестели. – Неужто прямо-таки сейчас можно садиться в неё и ехать?
– Можно и сейчас. Но тому, понятно, кто имеет на это право по списку, – ответил слесарь-наладчик.
– А это мы сейчас посмотрим! – решившись, выкрикнул профессор и с неожиданным проворством впрыгнул в кабину времяхода. Сразу же захлопнул за собой люк. Его пальцы забегали, как по клавишам рояля, по кнопкам, тумблерам, переключателям…
Ошарашенный таким поворотом событий Малокуев схватился за голову:
– Стойте! Что вы делаете? Вы сошли с ума! Аккумуляторы заряжены лишь наполовину и вы не сможжете вернуться обратно!..
Яйцеобразная сфера машины-времени заколебалась, мелко завибрировала и будто растворилась в воздухе, издав характерный визжащий звук, от которого заложило уши… Так было всегда, когда аппарат уходил в прошлое. Этот убыл навсегда, как камень, упавший в океанскую бездну.
Ангар опустел. Челюсть слесаря-наладчика отвисла…
+ + +
В грязной набедренной повязке из старой шакальей шкуры профессор Сумашко сидел в полумраке пещеры. С тоской он доедал кусок плохо прожаренного мяса мамонта.
Снаружи доносились неистовые вопли и шум: у костра яростно дрались два его сына – Бум и Тюк. Здоровенные, квадратнотелые бугаи.
Профессор кисло усмехнулся: «Каждый ударом кулака способен убить быка, а вот по части интеллекта они импотенты на оба головных полушария. Умственные калеки!.. Кто бы мог подумать, что у выдающе умного отца, как я, родятся столь дефективные дети! – Презрительно фыркнул, а потом возразил сам себе: – Впрочем, это только по сравнению со мной они полнейшие кретины. На фоне же своих соплеменников, наоборот, выглядят вундеркиндами, да ещё какими! Их мне удалось обучить строить шалаши, сооружать ловушки и капканы, разводить огонь, изготовлять копья, топоры, лепить глиняную посуду и многое другое. Жаль, грамотой почти не овладели, да и зачем она им за миллион лет до Фёдорова с его «Апостолом»!
Бум размахнулся и могучим свингом послал в глубокий нокаут брата. Тот рухнул наземь. Торжествующий победитель огласил окрестность радостными воплями, ошалело прыгая и не глядя себе под ноги. За что был наказан: оступился, угодил волосатой ногой в костёр… Истошно завопил, совершил головокружительный прыжок в сторону, и во всю прыть помчался к реке. С разбега бросился в воду, ныряя и выныривая, точно морской лев.
«Ну и бык!», – покачал головой профессор и перевёл взгляд на второго сынка – Тюка. Нет, этот долго лежать не будет: сейчас вскочит, как ни в чём небывало, и опять начнёт буянить. Уже не в первый раз! Поразительно крепкие натуры с неиссякаемым запасом сил – вот она, молодость мира, заря человечества!»
Сумашко вздохнул: ох, какие своевольными сынки стали, перечат на каждом слове. С его помощью изготовили из частей машины-времени боевое и охотничье оружие. Тем и удовлетворились, учиться по-настоящему не желают. Мол, зачем это нам, дичи вокруг полно, с охоты без добычи не возвращаемся. Чуть ли не одни вдвоём кормим всё племя…
Профессор поморщился, его самолюбие было задето: какое это племя, скорее – стая! В нём собрано с полсотни первобытных обезьянолюдей, они ещё больше обезьяны, чем люди! Тогда же как его сынки, наоборот, уже больше люди, чем обезьяны. Сказались гены…
Тюк зашевелился, привстал.
Сумашко приготовил своё оружие: оно состояло из аккумулятора размером с портсигар, от которого тянулся провод с оголёнными концами. Регулятор уменьшал или увеличивал силу тока. Если поставить на максимум, то можно убить мамонта, а минимум заряда свалит с ног любого человека-здоровяка. Если сыночек сунется сюда, то он его, как обычно, угостит ударом тока. Сколько уже раз так было, но уроки быстро забываются, не идут впрок…
Тюк разъярённым вепрем метался у пещеры, приводя в содрогание седовласого отца. Потом он неожиданно застыл, прислушался, втягивая широкими ноздрями воздух. Издал сладострастный вопль и помчался в саванну.
Профессор пригляделся: вдали у горизонта кочевало стадо… нет, назовём его племенем обезьянолюдей. Тюк и Бум же после хорошей драчки больше всего ценили женское общество…
А-а, туда же мчит с речки и его второй сынок, как же без него! Ну и нюх со слухом у них, лучше чем у собак! Самок… нет, надо говорить иначе, особей женского рода чуют за версту!..
Он знал, что там произойдёт. Его отпрыски раскидают самцов, как младенцев: он же обучил их русской рукопашной, всяким приёмам боевой борьбы. Там что им соперников нет. Самок они заберут и пригонят в своё племя-гарем.
Ох, какие кобели! Просто удержу нет: сколько самок тут перебывало – не перечесть, многие-многие сотни! Большинство потом сбегало, не выдержав буйного нрава мужей. Поэтому его сынки приводят новых. Во всех окрестных стадах… то есть, племенах обезьянолюдей имеются их отпрыски, а его внуки. Они куда смышленее и сообразительнее своих сверстников… Надо заняться их обучением и воспитанием. Нравы дикие, а моральных устоев никаких, да и не усваиваются, хоть кол на их головах теши! Эх ма! Нужно придумать нечто экстраординарное…
Например, сочинить что-то вроде религии, рассказать о Боге – это подействует на воображение, запомнится. Они будут передавать из поколения в поколение… Решено: установлю заповеди: первая и самая главная – не убий. Далее прочие: не укради, не оскверняй уста ложью, не пожелай жены ближнего и так далее и тому подобное…
Да, рано или поздно у них возникнет какое-то общество, государство, а тут самая большая опасность диктатура, тоталитаризм, к коему ведёт культ вождя… Значит, должна быть заповедь: не сотвори себе кумира…
Резкая боль пронзила поясницу профессора. Он охнул, схватился за бок. Осторожно переменил позу и опоясал себя шкурой серого медведя. Нужно беречь спину – радикулит, с ним не шутят.
Снова вспомнил о многочисленных потомках Бума и Тюка. Вдруг его осенило: вот оно – недостающее звено! Это звено – он сам!..
Сумашко гордо выпрямился: да, он уже не сможет вернуться в своё время, навсегда останется здесь. Его открытие никому не пригодится – люди о нём попросту не узнают: береста, на которой он ведёт свои записи, уже стала гнить в сыром климате, скоро превратится в пыль, прах. Но всё же к человеческому сообществу дойдёт другое его «послание» – гены, которые коренным образом изменят эволюцию обезьянолюдей, они выведут обезьян в люди, в гомо сапиенс. Он, профессор Сумашко, стал Адамом – прародителем человечества.
Профессор плотнее закутался в шкуру и принялся обдумывать программу обучения первобытных детишек. Упор нужно делать на внуках, их немало и умственные способности у них куда выше. А уж они передадут, как эстафету, полученные знания своим потомкам…
Из саванны доносились свирепые крики Бума и Тюка, заглушавшие пронзительные вопли похищаемых ими самок обезьянолюдей.
Робинзон Иванцов
Иванцов стоял у перил на пустынной палубе туристического теплохода « Град Китеж», скучающе оглядывая морскую даль. Вдруг резкий толчок вырвал его ноги из сандалий, бросил на ограждение и он, взбрыкнув мозолистыми пятками, полетел за борт.
Вдоволь нахлебавшись солёной морской воды, Иванцов выплыл, огляделся и отчаянно спуртовал вдогонку за теплоходом по пенному следу, который оставляли многосильные винты корабля… Гнался до тех пор, пока лайнер не исчез за горизонтом. Тут Иванцов запаниковал, а мысль о громадной толще воды до далёкого дна – сколько же это сотен метров?! – заставила его похолодеть всем телом. Боязливо поджал ноги, словно кто-то готовился его утянуть в глубину.
Крутнул головой и слева от себя заметил островок. Взвизгнул от радости и суматошно погрёб к далёкой полосе прибоя…
Пологие берега спасительного островка покрывал чистый золотистый песок. Тихо шумели листвой похожие на огромные лохматые зонтики кокосовые пальмы. Людей здесь не оказалось и Иванцов зажил Робинзоном.
Однажды на берегу он нашёл огромный деревянный сундук, не утонуть которому позволяли шесть огромных бочек, привязанных по периметру. Рядом волны качали шляпу-сомбреро, шезлонг и рваную турецкую туфлю. Всё это пришлось весьма кстати, а вот туфлю Иванцов почему-то люто возненавидел. Возможно, по причине её вдовьего одиночества, а посему энергично швырнул обратно в море.
Но на следующий день она вновь нахально плавала на прежнем месте. Иванцов не поленился зайти в воду по самую грудь и закинул обувку так далеко, как только смог. Волны же опять прибили её к берегу… Неделю несчастный островитянин воевал с упрямой туфлёй, а после признал себя побеждённым и стал носить её попеременно, то на одной, то на другой ноге.
А в найденном сундуке оказалось стандартный набор «Начинающему Робинзону», но почему-то в китайском варианте: набор добротных плотницких инструментов, рыболовная снасть, одежда, лупа, кухонная посуда, охапка деревянных палочек для еды и библиотечка книг на диалекте китайской народности мяо.
Иванцов выстроил хижину, с помощью лупы развёл огонь. Удочкой стал ловить рыб, а силками – птиц. Иногда он разнообразил меню черепахами и их яйцами, которые научился отыскивать в песке. На десерт же лакомился кокосовыми орехами и бананами.
В свободное время Робинзон с помощью «Непало-китайского словаря» читал книги. Когда он одолел в последней книжке последний иероглиф, то жутко захандрил. Его неудержимо потянуло домой. В отчаянии ринулся на берег и принялся истошно вопить: «На помощь!» Но спасатели, почему-то, не явились. Наверное, по причине плохого слуха или некоторой отдалённости острова.
Всё чаще Иванцов вспоминал жену. Раздражённо думал: «Я тут со скуки мру, от тоски чахну, а она ноль внимания на мои страдания. Вот так всегда! Но ежели вдруг какая-нибудь шаловливая прелестница вздумает окинуть меня благосклонным взором, то супруга сразу тут как тут, чуть ли не за уши оттаскивает. А вот сейчас, когда в ней ощущается самая острая необходимость, не появляется. Обидно!»
Со скуки островитянин попытался организовать кружок художественной самодеятельности. Но как это обычно водится, упёрся в проблему кадров. По сей причине ему не удалось поставить оперу «Садко», организовать хор имени Пятницы и провести конкурс бальных танцев. В отчаянии он сплясал в одиночку танец с деревянными палочками, поскольку сабель в его реквизите не нашлось. Танцевал без особого энтузиазма, а потому, наверное, аплодисментов не дождался.
Как-то раз в довольно ветреную погоду робинзон сидел под развесистой пальмой и бренчал на самодельной гитаре, которую смастерил из обломков рангоута, выловленного в море, использовав вместо струн волокна пальмы. С тоской вспоминал о доме, супруге и неумело стонал, как он считал, по-цыгански:
– Ми-и-ла-ая-я! Ты-ы у-услы-ышь ме-ня-я!..
Уже на последнем куплете он заметил, что волны гонят к берегу доску, за которую из последних сил держалась сказочной красоты блондинка с короной золотых волос. Мокрое платье прилипло к её телу, обрисовав чеканные формы если не секс-бомбы, то секс-убежища.
Иванцов бесстрашно ринулся в бушующее море и, отважно борясь с волнами, как молодой морской лев, вынес незнакомку на берег, где натужно опустил в шезлонг. Блондинка открыла глаза, напоминающие лазурное небо, и мир померк для островитянина. Душа его запела что-то возвышенное.
– Вы спасли меня, не знаю даже, как вас благодарить, – непередаваемым тоном произнесла она и посмотрела так, что Иванцов шаркнул ногой, словно застоявшийся жеребец. Блаженно вознёсся на седьмое небо, трепеща от сладострастного восторга. Оттуда он неожиданно узрел на противоположных сторонах горизонта силуэты двух кораблей. Сердце его ёкнуло от недоброго предчувствия, и он свалился обратно на землю, пребольно ударившись о суровую действительность.
Поднатужившись, кособоко встал в совершенно нелепую для героя стойку, которую принимают плохо обученные новобранцы после команды «смирно». Лицо его исказила гримаса, ибо он видел, как к берегу причаливает теплоход «Град Китеж», к трапу которого неистово рвётся его могучая супруга: верная себе, она прибыла в самый неподходящий момент. Мелькнула ужасная мысль: «Что сейчас будет, что будет! Ситуация компрометирующая и все улики налицо!..» Иванцов прекрасно знал свою жену и иллюзий не питал.
А с противоположной стороны острова, где остановился второй корабль, спешил широкоплечий мужчина с ястребиным носом. "Её муж», – понял несчастный робинзон. Им овладело безразличие.
Он почти не видел вихрем примчавшейся жены, не слышал её негодующих тирад, покорно дав увести себя на теплоход. Всходя по трапу, Иванцов оглянулся в последний раз и увидел, что мужчина тянет блондинку за собой, а та идёт неохотно, часто оборачивается. Иванцову удалось поймать её взгляд – удивительно нежный и грустный. А может быть, ему это лишь показалось.
Правда о Ное
Всем известна библейская легенда о Ное, который якобы спасся от потопа на ковчеге, сделанном по указанию бога. В директиве всевышнего ясно говорилось: с собой брать самых достойных. Откуда же тогда взялись на земле негодяи, подлецы, тунеядцы, пьяницы, ренегаты, подонки всех мастей и им подобные, ныне здравствующие?..
Как стало известно из самых новейших источников, на самом деле всё обстояло так, или примерно так:
…Однажды среди земных поселян разнеслась весть, которую все с большим удовольствием смаковали:
– Вы слышали, этот чудак Ной окончательно спятил: он вдруг вздумал мастерить ковчег!
– Да ну! Для чего же в наших краях корабль? Вот кретин: отсюда до моря и за неделю на колеснице не дотрюхать!
– Он, вероятно, круглый дурак?
– Нет, святой!
– А-а-а.
Не по душе пришлись Ною пересуды, но дела своего он не бросал, всё усерднее тюкал топором, лишь иногда опасливо поглядывая на сумрачное небо: успеет ли? Ковчег должен быть немалым – свыше велено взять всякой твари по паре. Поэтому он спешил как мог. Единственная проблема была с тещёй – ей пару он подобрать не мог…
А сограждане не переставали судачить на его счёт. Не все ограничились сплетнями, подколками да смешками. Многие, проходя мимо, прихватывали с собой доску или две на хозяйственные нужды, утаскивали горсть гвоздей, кусок смолы, пучок пакли – всё в дело сгодится! Вечно нетрезвый базарный зубодёр Амвросий выклянчил у Ноя пилу и топор, якобы для работы, которые, конечно же, пропил.
Скрежетал зубами праведный старец, но старался не поддаваться справедливому гневу и трудился всё упорнее. Срок приближался, ковчег ещё и наполовину не был готов, а строительного материала не осталось – растащили.
И тут не выдержал Ной, выругался со страшной силой, но весьма неумело, как робкий дилетант, ибо в те далёкие времена ещё не существовали современные убедительные выражения. Плюнул он на свою затею, разломал недостроенный ковчег, а из него на скорую руку сколотил судёнышко поменьше, только семья его там и уместилась.
Настал обещанный всевышним день: собрались свинцовые тучи, сделалось темно. Развёрзлись хляби небесные и сплошным потоком хлынул небывалый ливень. Земля быстро покрывалась водой. Ной с домочадцами спешно перебазировался на корабль.
– А что делать нам? – вопрошали праведника люди.
– Спасение утопающих – дело рук и ног самих утопающих, – сострил Ной, поднимая якорь.
Струи дождя хлестали по палубе, холодные волны плескались в борта, внутри же было тепло, сухо и вдвойне уютнее от сознания, что снаружи бушует непогода. Глянул праведник в окошко и лицо его радостно озарилось: тщетно цепляясь за обшивку корабля, тихо, с остатками достоинства на багровом от сивухи лице тонул вдрызг пьяный Амвросий.
– Так ему, стервецу, и надо! – с искренним удовольствием произнёс Ной. – Пилу не жалко, а вот топора не прощу, уж больно лезвие хорошее было: купил по случаю у заезжего цирюльника. Теперь таких не делают! А этот шельмец спёр. Ну, отлились ему мои слёзки, утоп сердешный!
И он торжествующе икнул.
Сорок дней и ночей лил дождь. Сто пятьдесят суток усиливалась вода. Что делал старец в это время, чем питался, каковы были его семейные отношения, нам неизвестно. Было темно. Исследователи данный вопрос не выяснили, а соседей по известной причине у Ноя не имелось. Правда, в своих мемуарах он упомянул, что именно тогда ему полюбилась песни, в которых были слова: «Вода, вода, кругом – вода» и «Мы на лодочке катались»…
Наконец, вода пошла на убыль. Выпустил праведник ворона, тот отлетал и воротился ни с чем. Во второй раз послал голубя, но и он не нашёл покоя для ног своих. Вновь выпустил ту же птицу и тогда вернулся голубок с пустой бутылью из-под армянского коньяка. Скоро посудина Ноя причалила к горе Арарат. Вышел старец с семьёй на палубу, но радость спасения омрачили сомнения.
– Простит ли мне всевышний ослушания? – размышлял он вслух. – Всё-таки я не построил ковчег и не взял в него всякой твари по паре.
– А, собственно говоря, зачем нас всякая нечисть?– как всегда успокоила супруга. – Да ещё по паре. Глупость какая-то! Скажи на милость, и где бы мы нашли пару твоей мамани, а?.. Хорошо, что хоть сами уцелели в этой передряге: не шутка – мировой потоп! Да и что ни говори, но в главном наказ выполнен – лучшие люди спасены.
– И правда, – обрадовался Ной, – придраться ко мне будет трудно. Бог с ним, божьим приказом, и так проживу. А может быть, и обойдётся, ведь у меня немало заслуг!
Хотел было вознести господу благодарственную молитву, но внезапно услышал истошный крик:
– Неужто, батя, земля? По такому случаю не грех и лампадку раздавить! Третьим будешь?
Старец обернулся и неподалёку от своего корабля узрел осклабившегося в пьяной ухмылке Амвросия. Тот пошатываясь, но, не выпуская из рук початой амфоры с вином, брёл по воде к берегу. Море было ему по колено.
Ною стало дурно.
…И была пятница, день первый.
