Александр Велин
Сердце Демидина
Глава 10
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир
А. С. Пушкин. Клеопатра
Ансамбль Генерального штаба
Трудно было назвать страну, где бы не побывал в те годы Академический ансамбль песни и пляски Генерального штаба, являющийся, так сказать, поющим и танцующим лицом Советской Армии. Летом 1989 года ансамбль посетил Италию, где участвовал в концерте в Риме и имел большой успех. Публике особенно полюбились песни «Калинка-малинка», «Смуглянка-молдаванка» и лихой матросский танец «Яблочко». Покинув Италию, ансамбль продолжил турне по Франции, затем на короткое время вернулся в Москву, по железной дороге отправился на Дальний Восток страны, а потом ещё дальше, в Северную Корею, где его выступление посетил корейский диктатор Ким Ир Сен.
Главная северокорейская газета сообщила: «Маршал-Отец, любимый вождь товарищ Ким Ир Сен посетил концерт ансамбля песни и пляски Генерального штаба Советской Армии. Во время исполнения песен “Калинка-малинка” Маршал-Отец улыбался, а во время исполнения песни “Смуглянка-молдаванка” любимый вождь улыбался и аплодировал. Артисты были охвачены благодарностью и не могли удержаться от слёз. Своим выступлением хор воспел своё преклонение перед любимым вождём и учителем товарищем Ким Ир Сеном и перед незыблемой волей корейского народа завершить революционное дело, начатое на горе Пэкту».
После концерта ансамблю устроили красочный пир. Часа через два хозяева, сославшись на местные традиции, отправили в гостиницу женщин-артисток. Вскоре после этого одна из стен зала отодвинулась и начало происходить нечто такое, при воспоминании о чём лица оставшихся в зале мужчин-артистов долгие годы спустя озарялись смущёнными улыбками.
Через несколько дней пропахший рыбопродуктами ансамбль вернулся в Москву. Предстоял новый театральный сезон. Первое выступление было назначено на шесть часов вечера 27 сентября.
Зал должен был быть заполнен – большая часть билетов была заранее распределена между курсантами военных училищ, учениками школ и пенсионерами.
Курсанты были людьми дисциплинированными и готовы были за тридцать секунд собраться и отправиться куда прикажут: в оперу, на петушиные бои, на войну – в общем, куда угодно.
Школьники пытались отвертеться, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства и неизлечимые болезни родственников, но учителя были неумолимы: политическое воспитание считалось необходимым, и где, как не на концерте знаменитого ансамбля, дети должны были стать настоящими патриотами? Кроме того, от лишнего прослушивания «Смуглянки-молдаванки» ещё никто не умирал.
Немногие оставшиеся билеты поступили в продажу в театральные кассы, в одной из которых Володя Понятых и купил два билета в партере – для себя и Константина Сергеевича.
Двадцать седьмого сентября в шесть часов в Большом концертном зале перед залитой лимонно-золотым светом сценой сидели рядом Демидин и Понятых.
Демидин, при всей своей собранности и привычке к самоконтролю, не мог не переживать. Он поставил на карту многое, возможно, всё, что у него ещё оставалось, а ведь дело было не только в нём самом. От его исследований мог зависеть ход истории – например, победа в гонке вооружений, которую Советский Союз вёл с Соединенными Штатами вот уже несколько десятилетий.
В партере сидели в основном люди солидные, но несколько мест было занято школьниками, которые ёрзали, косясь на свою учительницу, даму в платье из чёрного бархата, с каштановым шиньоном на голове и сверкающей брошью на груди.
Пенсионеры солидно покашливали и листали программы концерта, а школьники переговаривались, толкали друг друга и бросались комочками пережёванной бумаги. Иногда они забывались и начинали смеяться. Тогда их учительница медленно, словно танковое орудие, поворачивала на них взгляд, сила которого могла вызвать обморок у быка. Дети замирали и начинали говорить шёпотом, но вскоре забывались, и всё повторялось сначала.
Концерт начался с исполнения песен, посвящённых Великой Отечественной войне, среди них была, разумеется, и «Смуглянка-молдаванка». Потом перешли к народным песням. Эти песни – обычно жизнерадостные, но иногда лирические – должны были описывать счастливую жизнь советского народа. Апофеозом концерта был Гимн Советского Союза, исполнения которого дожидался Демидин, надеявшийся, что Гимн лучше всего подходит для его целей: могучая державная музыка сфокусирует хор и поможет мощным выбросам психической энергии.
Демидин предупредил Вову Понятых, что в нужный момент подаст знак и они пройдут в театральную яму. А пока они сидели на своих местах и готовились слушать «Калинку-малинку».
Певцы знаменитого хора были одеты в форму солдат и прапорщиков Советской Армии, и только солист, тенор, стоявший впереди всех, был наряжен в невиданный белоснежный китель с блестящими пуговицами, золотыми погонами и праздничной окантовкой. На его груди сверкали медали, придавая ему бравый вид. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. У солиста имелось небольшое брюшко, свидетельствующее о жизнелюбии и цветущем здоровье.
Пока пели вступление, он широко улыбался, раскачивался и кивал в сторону хора, выражая таким образом восхищение исполнением коллег. Когда вступление хора заканчивалось, наступила очередь солиста.
Его голос как-то незаметно вырос из общего пения, окреп и вдруг стал таким сильным, что хор затих, словно поражаясь силе чувств, охвативших душу солиста, который пел о том, как горячо он любит душу-девицу. Теперь уже певцы хора раскачивались, сочувственно улыбались, глазами и руками указывали зрителям на солиста, давая понять, что уж очень он влюблён и страдает, но ведь дело-то молодое и всё непременно закончится хорошо. Зрители тоже понимали, что за солиста можно не волноваться, и были уверены, что на его горячее чувство душа-девица непременно ответит взаимностью.
После «Калинки-малинки» было исполнено ещё несколько песен и танцев, во время которых Демидин всё чаще заглядывал в программку.
Осталось несколько минут до исполнения Гимна. Константин Сергеевич тронул Вову Понятых за плечо и поднялся. Шёпотом извиняясь, они пробрались мимо школьников и учительницы и направились к оркестровой яме. Учительница возмущённо смотрела им вслед, не понимая, каким же негодяем нужно быть, чтобы уйти перед самым исполнением Государственного Гимна. Школьники наблюдали за Демидиным и Понятых с интересом. Что-то в этой паре внушало им любопытство.
Демидин держал наготове удостоверение сотрудника Комитета государственной безопасности и шёл впереди пригнувшись. Вова следовал за ним не отставая.
Часть музыкантов находилась на сцене с аккордеонами, но оставшееся большинство со скрипками, трубами, тарелками и другими инструментами расположилось в оркестровой яме.
Появление Демидина и Понятых вызвало оживление в оркестре. Старенький, похожий на пушистого гнома дирижёр обернулся и посмотрел на Демидина удивлёнными добрыми глазами. Демидин ободряюще улыбнулся и шёпотом произнёс: «Продолжайте, товарищи», одновременно показывая своё удостоверение, после чего дирижёр тихо и печально вскрикнул, а музыканты принялись делать вид, что не обращают на пришедших ни малейшего внимания.
Несколько стульев были свободны, и Демидин указал Понятых на один из них. Вова неловко сел лицом к зрителям, а бледный Демидин встал позади него. Справа сидел бородач с тромбоном, а слева – высокая женщина, на голубых коленях которой мёрзла крошечная скрипка.
Спели ещё какую-то песню, и наконец объявили Гимн. При исполнении Гимна было принято вставать. Вовка услышал, как поднимаются люди в партере, и одновременно почувствовал на затылке холодные руки Демидина, заставляющие его сидеть.
Константина Сергеевича знобило. Всё теперь зависело от его собранности. Он ощущал на себе чьи-то взгляды – музыканты посматривали на него и Понятых, но ему казалось, что-то ещё изучает его спину с таким неприятным вниманием, как будто шарит холодными щупальцами между его лопатками. Он заставил себя сосредоточиться. Слишком многое теперь зависело от этих коротких минут.
Провал Константина Сергеевича Демидина
Загремело знаменитое вступление Гимна. Впечатление было усилено тем, что Демидин и Понятых находились посреди оркестра. Вокруг них забурлили и заблистали торжественные звуки. Фанфарная волна усиливалась и крепла, и на её гребне взметнулся могучий хор.
Саюз не-руши-МЫЙ
Респу-блик свобо-ДНЫХ…
Вот уже несколько недель Демидин бредил этим моментом. Он стоял, ожидая прилива энергии, чувствуя, как слова Гимна наполняются живым дыханием десятков людей. Шла такая мощь, что его почти сбивало с ног, но его удивило, что патриотических чувств было немного, и исполнители продолжали думать о своём.
Сплоти-и-ЛА наве-КИ вели-и-кая РУСЬ
БАМ-БАМ-БАМ
Это сокрушительное «БАМ» исходило от тарелок и барабана справа. Демидин выругался про себя. Неужели они вообще не понимают, о чём поют? Он изо всех сил пытался уцепиться за темы державы, государства, Родины, которые путались в потоке совершенно посторонних мыслей.
Да здра-вству-ет СОЗ-данный во-лей наро-ДНОЙ
Еди-ный могу-чий СавеЕ-Е-Е-Тский САЮС
БАМ-БАМ-БАМ
Покупки, интриги, иностранные командировки… Какой-то Петренко не поехал в Италию, и правильно, что не поехал. Фамилия нового баритона – Щепкин, а рожа у этого Щепкина красная, как полковое знамя. В последнее время в хор набирают исключительно мордастых… У дирижёрской жены одних норковых шуб четыре штуки. Придётся краснеть на родительском собрании потому, что подлец Колька разбил окно. Бред! Бред! Как Понятых может это выдерживать?
ПА-А-рти-и-я ЛЕ-нина си-и-ла на-РОДНАЯ
Нас к тар-жеству-у каму-НИЗМа ведёт
БАМ-БАМ-БАМ
У Вовы Понятых сильно кружилась голова. «БАМ-БАМ-БАМ» были похожи на удары стенобитных орудий и выбивали из него чувство реальности, и он терял опору и качался, как язык в гудящем колоколе. Он пытался очистить сознание и проводить через себя энергию хора, но в этом оглушительном пространстве он был слишком мал и его слабые попытки не имели значения.
Демидин чувствовал себя деревом, которое ломает и гнёт штормовой вихрь. Направить эту безумную силу он не мог. Но время неумолимо шло, и ему было необходимо что-то сделать – срочно, немедленно, другого шанса у него может не появиться…
В пабе-де вели-ких идей ка-му-низ-МА
Мы ви-дим гряду-щее НА-шей стра-НЫ-Ы
БАМ-БАМ-БАМ
…Он не может контролировать эту лавину энергии. Может ли он хотя бы направить её? Чтобы её направить, мелькнула в его мозгу услышанная где-то мысль…
И кра-снаму зна-ме-ни НА-ше-ей ачиз-ны
…надо ею стать, забыть о себе, чтобы оторваться от земли и понестись вместе с бурей… А потом, в последний момент, навязать ей свою волю. Демидин заставил себя не помнить о реальности и, захлёбываясь в сверкающих вокруг него звуках, почувствовал, как поднимает и поворачивает его вихрь, отрывая от Понятых и от пола, увидел, как бешеными струями закружились музыканты, сцена, зрители, пятна лиц потекли вокруг него белыми лентами, громовые звуки уплотнились…
Мы бу-дем всегда безза-ВЕ-ТНА верны
БАМ-БАМ-БАМ
…мир заполнился невероятной тяжестью, его схватило что-то ужасное, не дающее ему дышать, и когда он думал, что больше не выдержит ни одного мгновения, всё для него кончилось.
Вова почувствовал, как отпустили его руки Демидина. Он оглянулся в поисках Константина Сергеевича и наткнулся лишь на ошарашенные взгляды музыкантов. Тем показалось, что Демидин приподнялся в воздухе, делаясь прозрачным, и, поколебавшись, как пламя свечи, исчез. Зрители услышали, как что-то хлопнуло так, как будто лопнул воздушный шарик. В оркестровую яму пробирался милиционер. В передние ряды потянуло запахом горелой резины.
В четвёртом ряду приподнялась со своего кресла и стала шумно принюхиваться заслуженная учительница. Всю свою жизнь она отдала детям и теперь не ждала от них ничего хорошего. Испепеляющим взором она обводила окрестные ряды, не сомневаясь, что и хлопок, и запах резиновой гари – проделка кого-то из её питомцев. Ей даже казалось, что она знает, кого именно – известного школьного хулигана. Мысленно она уже произносила гневные слова, которые скажет его родителям. Он опозорил всю школу. И когда! Во время исполнения Гимна, когда весь зал стоял, охваченный патриотическими чувствами!
Но её ученик был, конечно, не виноват – он даже не обратил внимания на тот хлопок, с которым исчез Константин Сергеевич, не заметив его, поскольку был занят тем, что вырезал ножичком на спинке кресла впереди себя одно короткое, но выразительное слово.
Демидин исчез, и Вове Понятых пришлось отвечать на множество вопросов. Особенно старался генерал Лаков – он страшно опасался неприятностей, но, когда выяснилось, что начальство виноватых не ищет, так как озабочено другими делами, он решил, что разумнее всего затянуть выяснения обстоятельств происшедшего, а потом обо всем забыть.
Недели через три Вову Понятых и вовсе оставили в покое, и события 27 сентября никак не сказались на его будущей карьере. Один только майор Жук интересовался подробностями, но и его, как и всех остальных, вскоре захватили политические новости.
Падение Бориса Николаевича Ельцина с моста
Дело в том, что спустя считаные часы после исчезновения Демидина упал с моста Борис Николаевич Ельцин – будущий первый президент демократической России, случившееся стало сенсацией и оживлённо обсуждалось в стране.
Ельцин утверждал, что его уронили в Москву-реку сотрудники КГБ, говорил, что едва не утонул, и намекал на причастность к этому самого Горбачёва, который таким образом будто бы пытался избавиться от конкурента.
Официальная пресса писала, что Борис Николаевич по пьяни сверзился с мостика, пересекающего крошечную речку Пахру неподалёку от его же собственной дачи. Плюхнулся он будто бы в мелкую прибрежную грязь, где уснул и откуда его потом выковыривала охрана, а когда он протрезвел, начал рассказывать небылицы о покушении на него КГБ, о том, как его сбросили будто бы в мешке с моста через Москву-реку.
Но народ официальной прессе уже не верил, а Ельцину, наоборот, всё ещё верил безоговорочно.
Событие наделало много шума, и эта история обросла слухами и подробностями, чаще всего неверными.
На самом деле падение Ельцина с моста, ознаменовавшее собой приближающийся распад СССР, как и всякое эпохальное событие, произошло одновременно в трёх мирах: небесном, земном и подземном – и в трёх временах: прошлом, настоящем и будущем. В прошлом – Ельцин уже упал, вздымая брызги и пену, разрезая мутные воды одновременно двух рек: маленькой речушки Пахры и красавицы Москвы-реки. В настоящем – он всё ещё летит, слегка растопырив руки и ноги и о чём-то задумавшись. В будущем – он ещё прилетит, упадёт, вздымая брызги и пену одновременно двух рек: маленькой Пахры и величественной красавицы Москвы-реки.
Прошло ли падение Бориса Николаевича Ельцина с моста не замеченным в небесном мире? Не знаем, думаем, что оно было замечено, но точно не можем этого знать. Слишком удивительно, слишком осмысленно всё, что происходит в этом единственно подлинном мире, и в наших ли силах это описать? Что мы знаем о тех потрясающих местах, где Истина и Любовь царствуют и их светлая власть не оспорена мелкими узурпаторами? Наше воображение с трудом достигает этих мест. Господи, прости и омой нас, перепачканных, излечи нас, исколотых и преданных друг другом, приведи и наши души в сияющее Царствие Твоё!
Проще описывать события земного мира… Всё здесь понятнее – добро и зло схватились в вечной борьбе, любовь и ненависть перепутались в сердцах людей, царьки и жулики борются между собой за несколько ничтожных лет власти, и жизнь здесь так скоротечна, и только наши души вечны… Ах, как вечны наши души!
Нижние миры злее и примитивнее нашего. Почти ничего творческого, светлого не рождается в них, населённых замученными рабами и больными чудовищами. Вообразить их легко – возьмите лицо, исказите его, пока оно не превратится в харю, возьмите животное и сделайте из него монстра.
Населите этими харями и монстрами огромную страну. Вот один из таких миров. Он из тех, где падение Ельцина с моста́ незамеченным не останется.
Нескончаемый, изрытый котлованами пустырь освещает бледное солнце – серый круг на тяжёлом небе. Кажется, это солнце – наше, то есть оно та же звезда, что светит и нам, но здесь лучи его с трудом пробиваются сквозь облака. Тепло и влага здесь исходят из самой почвы. Тепло – временами скупое, временами обжигающее, а влага – чёрная, тяжёлая и болотистая. Кто вырыл эти котлованы? Для чего землю рвали тупыми железобетонными блоками, зачем сваривали арматуру, торчащую из них, как переломанные рёбра? Почему, не достроив, бросали один котлован и начинали рыть другой?
Вот на заваленном строительным мусором пустыре соединились два отливающих ржавым металлом ручья, так похожие на две скрещенные сабли, висящие на гобелене в Петькиной квартире. Натыкаясь на кучи гравия, к их перекрестию бредёт ведьма. Она поднимает коричневое морщинистое лицо и вглядывается пустыми, как дырки, глазами в чёрную точку на небе, не летит ли кто?
Часть вторая. Ур
Глава 11
Смерти нет
Да наплевать ведьме на падение Бориса Николаевича Ельцина. И на высокую кремлёвскую политику. И на всё нынешнее московское царство. А ведь есть и у неё мечта! Жизнь её дрожащая по денёчкам, по минуткам, ноженьки слабые по обочинкам, по задворкам скитаться, объедками питаться, начальству на глаза не попадаться. Жива ещё, карга старая? Блестят ли твои глазки-подлянки? Жива пока, благодетели мои, жива. А глазоньки мои не блестят уже. И не вижу я ничегошеньки – ну только чуточки. А всё больше запахи да шорохи. Ну и дура – подохнешь скоро или помочь тебе? Ой, сама подохну, могучий начальник, сама подохну, сама…
Сплюнет начальство и проследует дальше, и посмотрит ему вслед своими дырками хитрая старуха. И тебя она переживёт, и не таких, как ты, пережила, ишь, умчал, тварюга, чтоб твой язык поганый ко лбу прирос, чтоб ты лопнул, ничтожество, тля, а глазки свои она не по глупости потеряла, а инвестировала, а есть и у неё мечта! Эх, была бы она помоложе… А когда была, и не такие лебезили перед ней, в глазки заглядывали и торопились под точёный её каблучок. А она тогда и смотреть на них не хотела… Где же вы теперь, глазоньки мои, где вы!
Сердце Демидина
Демидин очнулся от тупой боли, будто кто-то нудил, расталкивал его и требовал внимания. Ныли голова, шея, ладони, локти. Приходить в себя не хотелось, потому что его душа, чувствуя, что окружающий мир раздражителен и неуютен, пыталась продлить оставшиеся мгновения забытья.
Когда он всё-таки открыл глаза, то увидел далёкое неяркое солнце, льющее вниз медленный мученический свет. Его щёки обдувал воздух, несущий запахи тления. Он повернул голову и, морщась, разглядел дымящиеся провода и обломки какой-то аппаратуры, а дальше камни, чёрно-зелёные пятна плесени, редкую траву, кривые ракитовые кусты, куски бетона и обгорелые столбы.
Но ближайшие к нему камни были освещены совершенно чуждым этому месту светом, неожиданно живым и красивым.
С трудом приподняв голову, он обнаружил, что лежит на гнутой и ржавой, опутанной проводами плите совершенно голый и что источником пульсирующего сияния является его собственная, прозрачная, как хрусталь, грудь с белыми фарфоровыми рёбрами, между которыми сияет мягкими лучами его собственное, Константина Сергеевича Демидина, сердце.
Некоторое время он смотрел на него остолбенело, потрясённый тем, что вот, оказывается, всю жизнь носил он в себе такую красоту и не осознавал этого.
Наконец, припомнив, что находится он в чужом месте, он попытался приподняться и обнаружил, что тело его не слушается. Руками он ещё мог двигать, но всё, что ниже плеч, не ощущалось. Упал на позвоночник и парализован? Вместе с этим страхом он ощутил ещё больший: от сознания хрупкости и уязвимости чуда, которое жило в его груди.
Слева от него кто-то шмыгнул носом и захихикал. Демидин повернул голову и увидел одетую в тряпки старуху с мелким, сморщенным в умильную улыбочку лицом.
– Проснулися, сладенькие мои, холосенькие мои, сеючкой шевелят, севелят, головкой-то, утю-тю-тю, – сказала старуха, щурясь и вытягивая губы. – А луценьки нас не слусаюц-ца, а нозеньки нас не слусаюц-ца… Утю-тю-сеньки, сокловище ты мое. Класавцик ты мой. Сю-сю-сю.
Она медленно подкрадывалась к Демидину.
– Отойди… – прохрипел Демидин, поднимая невыносимо тяжёлую руку.
Старуха нахмурилась и ещё приблизилась.
– Сколько ноцей здали мы, сколько ноцей не спали мы, – неодобрительно сказала она. – Глазки выплакивали. Глазоньки-то мои… Глазоньки-то мои где? А?
Она пододвигалась, постепенно приходя в ярость.
– Глазки мои!
Она горестно взвыла и погрозила небу хрупким кулачком.
– Ничего, они ещё умоются. Кровавыми слезами умоются. А я? Что? Я теперь что? Карга старая? Змея подколодная? Вот вам и карга. Вот вам и карга! Ай да карга!
Она показала горизонту кукиш и затанцевала, хлопая себя по бёдрам.
– Сю-сю, поросёночек!
Старуха, кряхтя, нагнулась и дотронулась до прозрачной груди Демидина, которого затошнило от ужаса и отвращения. В отчаянии он попытался отодвинуться, но тело отказалось подчиниться и перед его глазами замелькали огненные мухи.
Старуха отдёрнула руку, как от ожога, и прыгнула назад. Придя в себя, она осторожно обошла Демидина.
– Ну, поросёночек, а теперь в сарайчик, – сказала она, хватая его за запястья сухими шершавыми пальцами.
– Куда ты меня тащишь? – закричал Демидин. – Пусти!
– Молчи! – прикрикнула старуха. – Твоё дело теперь поросячье.
– Пусти! – в ужасе воскликнул Демидин.
Сверху донёсся далёкий, будто бы птичий крик.
– Не ори, дурень! – взвыла старуха.
Но все стало тихо вокруг.
Чертыхаясь и ворча, она сорвала пригоршню бурых листьев с ближайшего куста, отодрала лоскут от своих лохмотьев, завернула в него листья, и принялась запихивать всё это Демидину в рот. Тот бешено вращал головой. Наконец она, рассвирепев, схватила Демидина за уши.
– Послушай, поросёночек, – прошипела она, наклоняясь к Демидину и дыша на него гнилью. – Погляди в мои глазки.
Демидин посмотрел и увидел, что вместо глаз у неё окровавленные раны.
– Твоя работа, поросёночек, – злобно прошипела старуха. – Будешь трепыхаться, я твои глазки сделаю как мои.
Демидин дал запихнуть в свой рот вонючий кляп. По его лицу потекла бессильная слеза. Старуха сразу пришла в хорошее настроение.
– Ласплакались мы, утю-тю-тю. Мужчиночки мои ласплакались, – закудахтала она.
Грязным коричневым пальцем она вытерла слезу со щеки Демидина и улыбнулась. Потом, встряхнувшись, снова схватила Демидина за руки и, горбясь, как муравей, поволокла его куда-то.
Прошло несколько часов, а бешеная старуха, хрипя от напряжения, всё тащила Демидина по кучам камней, мимо бетонных блоков и колючих кустов. Бедный Константин Сергеевич слабел от потери крови, сочившейся из бесчисленных ссадин. Надежда была только на то, что, когда пройдёт время, он снова сможет управлять своим телом и тогда справится с ведьмой.
Отчего-то он был уверен, что она жаждет завладеть его сердцем, и был готов перенести всё что угодно – любые муки, лишь бы не допустить этого. В этих паскудных местах его сердце казалось таким же надмирным, как само солнце, которое уже начинало закатываться за горизонт.
Теряя силы, Демидин всё чаще расслаблял шею, и тогда его голова ударялась о камни. Наконец, с последними закатными лучами, ведьма остановилась и рухнула на землю, и через несколько секунд измученный Демидин провалился в сон.
Он пришёл в себя перед рассветом. Старуха спала в нескольких шагах, вздрагивая и поскуливая во сне, как щенок. Небо на мгновение расчистилось, и он успел увидеть звёзды. В звёздах была надежда, сама Вселенная смотрела на парализованного учёного Константина Демидина и заглядывала в его прозрачную грудь. Его сердце неожиданно вспыхнуло, послав вверх сноп приветственных искр.
Когда взошло солнце, старуха заворочалась, жуя губами и потирая лицо, шею и плечи ладонями. Кряхтя, она поднялась и помочилась, не стесняясь Демидина, а потом забралась на кучу щебня и стала прислушиваться и оглядываться.
Издали послышался низкий звук, похожий на стрекотание мотора. Этот звук до смерти перепугал старуху, которая, взвизгивая от волнения, принялась рыскать по сторонам, собирая всё, что попадалось под руку, – ветки, охапки сырых от росы листьев, и наваливать всё это на Демидина.
– Заберёт, проклятый, отнимет и заберёт, – кудахтала она, трясясь от страха, и металась вокруг в поисках любого комка грязи, чтобы прикрыть Демидина.
Скоро он был завален мусором и лежал в темноте, слушая приближающийся автомобиль. «Кого она так боится? – лихорадочно думал он. – Того, кто мне поможет? А вдруг это ещё какая-нибудь другая сволочь, даже бо́льшая сволочь, чем она сама?»