Александр Велин
Сердце Демидина
Демидин перед крушением
Никогда ещё Константин Сергеевич не был так полон надежд, как в эти роковые недели. Он закончил наконец подробный отчёт, в котором были описаны основные постулаты психологической оптики и результаты последних опытов.
Казалось, судьба благоприятствует ему: удачные эксперименты, благоволение Облака, появление в группе Вовы Понятых – всё складывалось, одно помогало другому. Вера Демидина в свои силы окрепла как никогда. Возможности создания принципиально новых систем вооружения казались безграничными. Когда-нибудь психологическая оптика позволит уничтожать командование противника на расстоянии, даст неограниченные разведывательные возможности и таким образом перевернёт всю технологию ведения войны. Но нужно было торопиться. Положение в стране ухудшалось, и было неизвестно, как долго КГБ будет иметь возможность вести перспективные научные разработки.
Демидин решил ускорить введение Понятых в курс дела. Имея поддержку генерала Лакова, получить формальное согласие старшего лейтенанта Конькова было легко.
В один прекрасный день Коньков встретился с Вовой и официально сообщил ему следующее: Демидин работает в КГБ, Понятых переводится в прямое подчинение Демидина, рассматривается вопрос о зачислении самого Понятых в штат КГБ.
Когда Вовке об этом сообщили, он летал как на крыльях. Константин Сергеевич наш! Работать в штате! Ещё недавно он не решался даже мечтать об этом. Ему казалось, что он навсегда останется внештатным агентом. И вдруг всё изменилось. Он посетил Контору, прошёл собеседование и написал заявление о приёме на работу. Он увидел Демидина в форме, когда тот зашёл на собеседование. Он уже почти стал своим для таких, как Коньков и Демидин.
Константин Сергеевич даже пригласил его к себе домой. Понятых сидел у него, робея и озираясь по сторонам. Всё казалось ему значительным – и простая мебель, и бумаги на столе, и шкаф, заполненный книгами по волновой электродинамике.
– Что ты думаешь о наших экспериментах? – спросил его Демидин.
– Знаете, Константин Сергеевич, – начал отвечать Вова, – раньше я был уверен, что чудес не бывает. Думал, было бы слишком хорошо, если бы они были. Ну, есть стены, дома и то, что мы все состаримся и умрём… Что нужно жизнь воспринимать реалистично. А когда мы вылетели на улицу сквозь стены и когда в книге дырки проделали… Это, конечно, революция в науке…
– Да, это революция, – спокойно подтвердил Демидин.
– Но ведь дело не в науке! – воскликнул Понятых. – Если мы летали вопреки законам физики, значит, есть то, что выше физики!
Демидин снисходительно улыбнулся.
– Да, у нас пока нет подходящих датчиков, чтобы понять, что с нами происходило, – сказал он, – но это ничего не значит. Непонятных явлений много. Возьмём, например, последний эксперимент с ведьмой. Мы провели химический анализ отверстий, проделанных в книге. Всё выглядит так, как будто бумага мгновенно сгорела изнутри. Но она не могла так быстро гореть без подачи кислорода! Эх, если бы нам выделили достаточно ресурсов для исследований! Тогда мы бы понимали гораздо больше. Постараюсь убедить в этом начальство.
– Но причём здесь древляне, Константин Сергеевич? – спросил Вова. – Князь Игорь, сказка про сестрицу Алёнушку…
– Как раз это не имеет значения! – отмахнулся Демидин. – Для наших с тобой древлян подойдут любые эмоционально значимые темы, главное – общая фокусировка. Почему былины и сказки? Потому, что это патриотично. Легче было получить разрешение.
Вовке было приятно слышать это «наших с тобой», но в то же время ему было неловко перед древлянами, которые оказывались обманутыми.
Но ведь была ещё Ольга!
Он рассказал Демидину о своём сне. Демидин слушал внимательно.
– Константин Сергеевич, она живая! – сказал Вовка. – И удивительно, невероятно хорошая. Может быть, она – ангел!
Демидин усмехнулся.
– Эффекты, связанные с полётами, довольно типичны при медитациях на тему Родины, – сказал он. – Но должен признать, что твоя Ольга – это что-то для меня новое.
– Она ждала, что я начну с ней разговаривать, – волнуясь, говорил Вова.
– Романтик ты, Понятых, – как-то особенно грустно улыбнулся Демидин. – Когда-нибудь тебе придётся понять, что мы не имеем права на сентиментальность. Сам видишь, что происходит в стране… Всё трещит по швам. Если на нас нападут американцы, у нас даже не хватит воли ответить ударом на удар.
Понятых и сам, конечно, видел, что страну лихорадит. Проблемы множились, росли цены, и жить становилось всё труднее.
Увеличивалась преступность, появилось множество воров, бандитов и просто жуликов, которые устраивали свои сходки в дорогих ресторанах. Эстраду заполнили вылезшие из этих же ресторанов исполнители – бездарные, похожие на наглых резиновых бесенят. Стало меньше товаров в магазинах. Нарастало недовольство людей. Всё популярнее становился Ельцин, не боявшийся критиковать самого Горбачёва. Многие думали примерно так: спасибо, конечно, Горбачёву, ведь это благодаря ему появился Ельцин, но теперь пора бы Горбачёву уступить Ельцину дорогу.
Однажды, когда представился случай, Понятых даже поговорил об этом со старшим лейтенантом Коньковым. Коньков на разговор пошёл неохотно. Одно дело – вместе посмеиваться над политическими анекдотами, а другое – осуждать действия руководителей страны. В конце концов он сказал:
– Согласен, у нас сейчас не всё в порядке. Но, как бы то ни было, государство останется, а значит, ему будут нужны такие, как мы с тобой. Помяни мои слова: если будем делать, что приказано, то без работы не останемся.
Глава 9
Роковой доклад
Наступил день доклада Звягинцеву.
Константин Сергеевич проснулся засветло и поехал на работу раньше обычного. День обещал быть ясным, но утро было прохладным, почти холодным. На стоянке перед массивным зданием Конторы было много свободных мест. Редкие прохожие торопились мимо высоченных дверей с гербами.
Демидин миновал дежурного, поднялся по лестнице и пошёл по длинным коридорам, прижимая к себе пробитые насквозь «Русские народные сказки», словно талисман.
Через дальнее окно пробивалось утреннее солнце. Почти все кабинеты были ещё пусты, и только из немногих дверей торчали наружу ключи. Торчащий ключ означал, что хозяин кабинета находится внутри. В Конторе разрешалось запираться, но полагалось оставлять возможность проникнуть в кабинет снаружи. Знающим людям ключи могли сообщить также кое-что об их владельцах – чаще всего они были похожи друг на друга, и только начальство позволяло себе небольшие вольности – какие-нибудь несерьёзные колечки или брелоки, на которых сейчас блестели солнечные лучи.
Демидин чувствовал нервное возбуждение, странный бездумный оптимизм. Он напоминал себе, что всё может оказаться сложнее, чем кажется, но ничего не мог с собой поделать – в его душе уже звучали победные трубы. Нет на свете такого руководителя, думал он, кого не убедили бы ошеломляющие результаты его опытов. Налицо неоспоримый, понятный любому идиоту прорыв.
Константин Сергеевич не был наивным мечтателем и понимал, что результаты встречи с руководством бывают непредсказуемы. Но слишком давно в нём копилась усталость от необходимости бороться за продолжение исследований, от вечной унизительной зависимости от милости начальства.
Он зашёл к себе в кабинет и промаялся два часа, оставшиеся до встречи со Звягинцевым, то бродя из угла в угол, то перебирая бумаги с результатами опытов. Странно, размышлял он, от какой чепухи могут зависеть события, способные изменить ход истории. Глуповатый Лаков, партийный бюрократ Звягинцев – и судьба целой страны. Константин Сергеевич иронически улыбался, но смешно ему не было.
Генерал Олег Борисович Лаков прибыл в комнату заседаний за пятнадцать минут до назначенного времени. Он прохаживался вокруг длинного стола неторопливой львиной походкой, окидывая хозяйским взглядом его блестящую поверхность, металлический поднос, чистые стаканы, бутылки с минеральной водой и стоящие вокруг стулья.
Личное присутствие генерала Лакова не было необходимым для того, чтобы обеспечить порядок в таких обыденных вещах, как стол, стулья и минеральная вода, но Олег Борисович, подобно опытному полководцу, предпочитал осмотреть поле битвы заранее. Ощутить его, прочувствовать предстоящую встречу с начальством. Восстановить чистоту восприятия. Жизнь наполнена возможностями, которыми нельзя пренебрегать.
Он уселся на один из стульев и, вдыхая лёгкий запах сосны и лака, исходящий от новой мебели, начал освобождать сознание от ненужных мыслей. За игровым столом сегодня незначительный полугений-полушарлатан Демидин и влиятельнейший, полезнейший Леонард Борисович Звягинцев.
Матч проводит генерал Лаков. С точки зрения Демидина – тупой партийный работник, разыгрывающий из себя солдафона. А с точки зрения Звягинцева – старый знакомый, тонко разбирающийся в жизни, готовый быть полезным человек. Олег Борисович погладил ладонями прохладную поверхность стола, прикрыл глаза и начал делать дыхательную гимнастику.
Когда Демидин вошёл в комнату для заседаний, он увидел Лакова, который прикидывался погружённым в чтение какой-то бумажки, наугад, конечно, выуженной из лежащей перед ним папки.
Не поднимая носа и не отвечая на приветствие, Лаков буркнул, что Леонард Борисович Звягинцев «задерживаются» и махнул в сторону свободных стульев. Демидин уселся напротив, раздражаясь на Лакова за это лакейское «задерживаются», а также и на Звягинцева, который наверняка занимается партийными глупостями вместо того, чтобы прийти вовремя и слушать о результатах важной научной работы.
Наконец, после получасового томления, зазвонил внутренний телефон и Лакову сообщили о прибытии гостя. Прошло ещё минуты четыре, и в сопровождении дежурного капитана в комнату вступил облачённый в мерцающий, как драгоценная чешуя, костюм Леонард Борисович Звягинцев.
Леонард Борисович перенял благостную манеру общения с подчинёнными, свойственную Горбачёву и ставшую почти обязательной для любого партийного деятеля, заботящегося о своей карьере. Идя по коридору, он как раз размышлял о том, что при всех своих недостатках Горбачёв всё ещё главный человек в стране. Ведь это ему пока ещё подчиняются армия, Министерство внутренних дел, а также сверхмощная машина КГБ.
Но Горбачёв пренебрегает этими важнейшими инструментами управления, сосредотачиваясь на общении с народом и с депутатами. Особенно жаль было КГБ, но Леонард Борисович чувствовал, что на ближайшие несколько лет КГБ – тонущая организация и находиться к ней близко будет опасно. Скоро, скоро уйдёт она на дно, как «Титаник», и многих неосторожных может затянуть в бездну ужасный водоворот.
А ведь и Коммунистическая партия утонет без КГБ, страшно об этом подумать, а ведь утонет. Несмотря на то что Горбачёв и является пока что самым влиятельным человеком в стране, драгоценная влага, пьянящая сердца человеков, – власть понемногу покидает его и Кремль, ручейками растекаясь по кулуарам очередного Съезда народных депутатов, журчит мимо болтливых демократических лидеров и потоком, уже целой рекой народной надежды течёт к загородной дачке Бориса Николаевича Ельцина. К забулдыге Ельцину ещё придётся привыкать, думал Звягинцев, входя в комнату для заседаний.
Завидев входящего Звягинцева, Лаков и Демидин вскочили, а Лаков радостно вскрикнул:
– Здравствуйте, дорогой товарищ Звягинцев!
– Здравствуйте, товарищи, – отвечал Звягинцев, поздоровавшись с Лаковым за руку, и мелькнув в сторону Демидина благосклонной отеческой улыбкой.
– Это товарищ Демидин, наш талантливый учёный. Работает над проблемами психотехнической оптики, – сказал Лаков.
– Психологической оптики, товарищ генерал, – поправил его Демидин.
– Тебе никто слово не давал, – шутливо насупился Лаков.
– Отчего же, Олег Борисович, – тоже шутливо вмешался Звягинцев. – Демократия в том и состоит, чтобы каждый советский человек мог открыто поправлять другого советского человека.
– Святая правда, товарищ Звягинцев, – сказал Лаков.
– Обсуждение – опора демократии, – развил свою мысль Звягинцев. – Демократия позволяет видеть перспективу.
– Не пожалеем себя ради перспективы, – сказал Лаков, ласково заглядывая в чистые глаза Леонарда Борисовича.
«Ты-то не пожалеешь», – улыбаясь, подумал Звягинцев, и спросил:
– Всё так же рвётесь к работе, товарищ Лаков?
– Рвусь, товарищ Звягинцев! Только скажите, что делать. Жена говорит: «Побереги здоровье», а я не могу без работы. Таким, видно, и помру.
Лаков вздохнул.
Леонард Борисович тоже вздохнул.
«Что за чушь они несут», – подумал Демидин.
Лаков хотел вздохнуть ещё разок, но решил не переигрывать и предложил:
– Разрешите приступить к докладу.
– Пожалуйста, – разрешил Звягинцев.
– Приступайте к докладу, товарищ Демидин, – обернулся к Демидину Лаков, словно переводя с орлиного языка руководителей на воробьиный язык старших научных сотрудников.
Наконец Демидин начал описывать свои открытия. Звягинцев слушал не перебивая и всё ещё улыбаясь, хотя его улыбка стала чуть более отрешённой. А Демидин тем временем распалялся, рассказывая о своих достижениях: о проникновении в тайны чужого сознания и о полётах.
Поглядывая на Звягинцева, Демидин не мог оценить его реакцию. Понимает ли он, насколько поразительно то, о чём ему сейчас рассказывают? Что он думает об открывающихся возможностях?
Ничего нельзя было угадать по сиятельному лицу Леонарда Борисовича, улыбка которого была несравненно загадочнее той, что прославила средневековую итальянскую женщину, а ведь Леонард Борисович не просто загадочно улыбался, но ещё и излучал видение неких перспектив, стратегическое мышление, начальственную справедливость, а если понадобится, то и строгость.
Демидина он слушал вполуха, думая о том, что пора найти кого-то, кто бы познакомил его с Ельциным, и о том, что страна катится в тартарары. А они здесь, в КГБ, всё ещё живут как в космосе и разрабатывают никому не нужные штучки-дрючки. Вот уж на кого ставить нельзя, так это на таких лунатиков. Хотя Лаков кажется человеком серьёзным.
Демидин тем временем перешёл к последнему опыту. Он показал пробитую книжку, раскрыв её на картинке с ведьмой с дырками вместо глаз, и увлечённо описал открывающиеся возможности.
– Считаю, – докладывал Демидин, – что психологическая оптика позволит проводить физическое устранение вражеского командного состава по фотографиям или телевизионному изображению. Кроме того, открываются новые перспективы в разведывательной деятельности.
Он замолчал.
– А как насчёт народного хозяйства? – рассеянно спросил Звягинцев.
В горле у него немного пересохло. Он бросил взгляд на бутылку с минеральной водой, и к ней тотчас же устремился чуткий Олег Борисович Лаков.
– Простите, не понял вопрос, товарищ Звягинцев, – недоумённо сказал Демидин.
Звягинцев неожиданно оказался перед скучной необходимостью объяснять, что он имел в виду.
– Ну, помочь… народному хозяйству, – объяснил он, пытаясь вспомнить, о чём говорил Демидин, и от этого раздражаясь. – Предсказывать землетрясения. Увеличить надои скота.
«Что за чушь он мелет!» – поразился Демидин.
– Или плодоносность хлопчатника, – подсказал Лаков, поднеся Звягинцеву стакан с минеральной водичкой.
– Вот-вот, – согласился Звягинцев.
– Почему хлопчатника? – спросил Демидин, вскипая. – Почему не яйценоскость кур?
– Вы дерзите товарищу Звягинцеву! – всплеснул руками Лаков.
– Если Родина прикажет, – рассудительно сказал Звягинцев, прихлёбывая прохладную воду, – будем заниматься курами.
– Будем, – сказал Лаков, преданно смотря на Звягинцева.
Звягинцев аккуратно поставил стакан на стол.
Лаков вздохнул, приходя в себя от созерцания Звягинцева, и его взгляд медленно опустился на Демидина.
– Какие будут рекомендации относительно продолжения работ, Леонард Борисович? – спросил он, с едва заметной иронией изучая Константина Сергеевича.
Демидин похолодел. Он понял, что зашёл слишком далеко.
Звягинцев рассматривал Демидина с любопытством, будто редкое насекомое. Наконец он облизнул губы, поджал их, помолчал, наклоняя голову набок, и неторопливо произнёс приговор:
– Есть мнение, товарищи: опыты товарища Демидина пока приостановить. До прояснения их хозяйственного значения. Как вы думаете, Олег Борисович?
– Полностью согласен! – воскликнул Лаков.
Это был удар. Демидин потрепыхался ещё минуты три, что-то доказывал, даже упомянул стратегическую линию партии, но натыкался, как на стену, на снисходительную улыбочку Звягинцева.
– До прояснения, – вторил Лаков.
Встреча закончилась.
Демидин был сам не свой. Ему казалось, что разваливается главное дело его жизни. Он похудел, и у него стало дёргаться веко. В поисках выхода он пошёл советоваться со знакомым полковником из аналитического отдела. Тот порекомендовал не высовываться, по крайней мере несколько недель. Сказал, что, может быть, всё обойдётся. Намекнул, что Лаков, конечно, идиот (как раз в этом полковник ошибался!), но спорить с ним никто не будет – слишком большие у него связи.
Только сейчас Демидин понял, как счастлив он был ещё совсем недавно. Зачем он лез на рожон? Теперь, казалось ему, уже ничего не поправить.
На самом деле и Лакову, и Звягинцеву было безразлично, продолжатся ли эксперименты Демидина или нет, а сам он был для них слишком мелкой пешкой, и даже не пешкой, а так, кем-то подвернувшимся под ноги и надерзившим по глупости. Лаков про себя посмеивался над Демидиным и собирался помучить, чтобы он впредь вёл себя повежливее.
Если бы Демидин послушался мудрого полковника из аналитического отдела и не суетился бы ещё какое-то время, возможно, всё бы наладилось. Но вот уже много лет вся жизнь Константина Сергеевича сосредотачивалась в этих исследованиях, и теперь этот волевой и уверенный в себе человек сходил с ума от неизвестности и обиды, изводя себя размышлениями о том, как исправить положение.
Сменит ли чёртов Звягинцев гнев на милость? Может быть, стоит поговорить с Лаковым? В эти дни Демидин начал задумываться о решительном эксперименте, о чём-то окончательно доказывающем, какое колоссальное значение имеет психологическая оптика.
Но прежде он пошёл к Лакову. Тот придуривался и возобновить эксперименты не разрешил. Предложил прояснить ценность психологической оптики для животноводства. Нельзя ли, например, с помощью психологической оптики гипнотизировать коров так, чтобы они лучше доились.
Демидин перестал собирать древлян, отделываясь короткими звонками. Те недоумевали, но относили происходящее к таинственным и важным делам, которыми был занят их учитель.
А учитель в это время мучился в поисках выхода.
Чтобы доказать свою правоту, ему необходимы были люди, много людей, но теперь ему их никто не даст. А как было бы здорово – получить человек пятьдесят, выстроить их как параболическую антенну, примерно так, как выстраивают на сцене хор, и шарахнуть по чему-нибудь – хоть самолёт сбить, или проломить стену, или хотя бы разбить стекло в кабинете у американского президента. Пятьдесят человек – это сила. Если они будут настроены на одну волну, энергии должно хватить на что-то невероятное.
В разгар этих размышлений, где-то в начале сентября 1989 года, у Демидина зародилась роковая мысль использовать настоящий хор во время какого-нибудь концерта. Ведь большой хор, думал он, это несколько десятков людей, самой песней настроенных на одну тему, лучше всего какой-нибудь военной или патриотической песней. Если в фокус излучения поставить Володю Понятых, шансы на успех должны быть высокими.
Осталось найти подходящий хор и пробраться на выступление вместе с Понятых. Придётся обойтись без дифракторов и психооптические потоки будет нелегко контролировать. Но зато в распоряжении Демидина окажется целая река энергии. Ему останется направить её, импровизируя на ходу, и совершить нечто такое, что заставит не только Звягинцева и Лакова, но и их начальников, само правительство, самого Горбачёва обратить внимание на психологическую оптику и навсегда защитить Демидина и его работу от идиотов.
Обдумав эту идею, Демидин позвонил Понятых и предложил ему купить билеты на выступление какого-нибудь хора военно-патриотической тематики. Он старался говорить спокойно, но Вовка чувствовал, что Константин Сергеевич взвинчен.
Подумав, Вовка предложил Академический ансамбль песни и пляски Генерального штаба Советской Армии. Получив согласие, он выяснил, что ближайшее выступление будет 27 сентября, когда ансамбль вернётся из Северной Кореи.