Александр Строев
Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Граф Л. фон Кобенцль принцу де Линю, СПб., 12 мая 1788 г. ¹²⁰

Вы скоро вновь узрите, любезный принц, старого друга, который радуется, что сможет обнять Вас: это принц Ангальтский, который едет завтра в Елисавет[град]. Императрица пожаловала ему 10 т[ысяч] рублей на экипировку и 300 рублей столовых денег ежемесячно. Вы узнаете в этом Екатерину IІ. Я был рад познакомиться с принцем Ангальтским, человеком истинно достойным.

Принц Ангальтский принцу де Линю [19 декабря 1788 г.] ¹²¹

Сего 19-го

Из вашего бывшего жилища у Дамаса¹²² в углу у печки я пишу Вам, что мы едем в санях в мечеть в Очакове, где грянули и прогрохотали «Te Deum» за взятие его¹²³. Дамас, у которого я Вам пишу, уже не отрок-герой, как Вы его прозвали, а искусный мастер¹²⁴, мастер по всей форме. На приступе он командовал батальоном гренадеров и первым преодолел ров и частоколы, подал руку десяти гренадерам, помогая пройти сей ретраншемент; он отнюдь не слаб. Ров глубокий, частоколы крепкие и сильно наклоненные вперед, и несмотря на это мы все преодолели, тогда как колонна левого крыла поднималась в город через брешь. Вот отчет мой, Трамсдорф¹²⁵ Вам все расскажет. Пишу Вам в Яссы; Вы не соблаговолили мне ответить, но я за это не стал Вас менее любить.

Ангальт

Княгиня Екатерина Павловна Багратион (1783–1857)

Дочь графа П. М. Скавронского, посла в Неаполе (1785–1793), масона, и Е. В. Энгельгардт, любимой племянницы князя Потемкина. В 1800 г. Павел I против ее воли выдал ее замуж за генерала П. И. Багратиона, будущего героя Отечественной войны. Красавица вскоре рассталась с мужем и переехала в Вену. Принц де Линь, госпожа де Сталь, Поццо ди Борго посещали ее салон в Вене. В 1807 г. в Карлсбаде она познакомилась с Гёте. Родила дочку от Меттерниха. После 1815 г. переселилась в Париж. Среди завсегдатаев ее салона было немало писателей, в том числе Бальзак¹²⁶.

Принц де Линь послал ей стихотворение вместе со своей книгой о фамильном парке «Взгляд на Белёй» (видимо, третье издание, вышедшее в 1795 г.)¹²⁷ и, вероятно, любовные стихи, посвященные «Кн. Б.»¹²⁸.

В 41‐й тетради своих мемуаров (1811), озаглавленной «Предисловие к посмертному изданию» и предназначенной его другу Александру де Лаборду, принц злится на преувеличенную активность благотворительных обществ: «два дурака и три глупые бабы чинят препятствия нашим невинным развлечениям под предлогом, что лучше им послать деньги, которые мы тратим на маскарадные костюмы». А затем приводит злое письмо, которое он «только что написал княгине Багратион».

Принц де Линь Е. П. Багратион [Вена, 1811] ¹²⁹

Правда ли, любезная княгиня, что благотворительная болтовня чинит препятствия нашим невинным развлечениям? Если принцесса Полина¹³⁰, изменив цель празднества, видимо, не желала, чтобы ей его задали, его не будет; я отправлю свой наряд моему кюре, чтобы он продал его в пользу бедных, которых встречаешь на всех лестницах, ибо потраченной на него суммы не хватит ни на окулиста, ни на улей, ни на то, чтобы научить слепого видеть, глухого слышать, немого говорить; из‐за меня пловец может утонуть в реке Вене.

Барыш купцов за время карнавала мог послужить на благо человечества. Я ему жертвую ваше шампанское. Не желаю его больше пить; я готов проводить реформы у других, но, к сожалению, не у себя.

Я скоро самолично явлюсь к Вам, любезная княгиня, за ответом!

Князь Александр Михайлович Белосельский (1752–1809), с 1799 г. Белосельский-Белозерский

Писатель, дипломат и коллекционер, посланник в Дрездене (назначен в 1779, 1780–1790), Турине (1792–1793), причислен к русскому посольству в Вене (1790–1792), сенатор, обер-шенк, член Российской академии (1800), почетный член Академии наук и Академии художеств. Писал на французском языке: «О музыке в Италии» (1778); «Послания к французам» (1784, 2‐е изд. «Французские стихи чужеземного князя», 1789); («Дианиология»), 1790, и на русском. Был женат на В. Я. Татищевой (1764–1792), а затем на А. Г. Козицкой (1773–1846). Отец княгини З. А. Волконской. Масон.

Белосельский и Линь постоянно обменивались шутливыми стихами. Некоторые Линь напечатал в «Смеси», другие остались в архивах обоих сочинителей; несколько текстов опубликовал Андре Мазон¹³¹. В русское издание мы включили только два послания в стихах и прозе, наиболее соответствующие эпистолярному жанру. Перечислим остальные.

Принц де Линь: «Куплеты, найденные на приборе князя Белосельского, на мотив „Жил-был Генрих IV“, которые он обожает и превосходно поет на свой день рождения, за столом у княгини Голицыной, урожденной княжны Грузинской»¹³²; «Князю Белосельскому, который написал на моем сборнике и показал, что Вольтер написал на его»¹³³; «Русскому князю, приславшему мне чай. На мотив „Сельских игр“»¹³⁴; «Его имя в сих стихах, он читал нам накануне так, как я без лести повествую тут»¹³⁵; «Князю Белосельскому, коему дама, мною названная¹³⁶, сказала, что я передразниваю его рассеянность, и коей мстит сказками и эпиграммами на мой счет и всем, что его вежество и обходительность велят ему каждодневно говорить и делать. Четырнадцать или пятнадцать строк помещены под портретом его»¹³⁷; стихи, записанные князю в альбом (27 марта 1792 г. в Вене)¹³⁸.

А. М. Белосельский: «Послание о рыцарстве принцу де Линю (Петербург, 1803, дата окончательного варианта)¹³⁹.

Принц де Линь А. М. Белосельскому, Вена, 22 марта 1792 г. ¹⁴⁰

Ваши стихи прелестны, любезный князь, и разумны, хотя и рождены пламенем вдохновения; а я, ни тем, ни другим не обладая, отвечаю Вам и обнимаю со всей горячностью чувствительного сердца и благодарностью за добрую память.

 
Был трубадуром-рыцарем¹⁴¹мой князь, рожденный
В стране далекой от дикарки и Назона.
Будь он лишь трубадур, не смог бы сочетать
С суровой доблестью он дар стихи слагать.
А рыцарь и знаток лишь в воинской науке,
Он всех бы уморил в окрестностях от скуки,
Подобный нашим праотцам,
Что пеньем не прельщали дам.
Когда бы в вас, средь нег и Муз взращенном
Под сенью благосклонных к вам небес,
В самой Лютеции и всюду восхваленном,
Искатель приключений вдруг воскрес,
Безумьем обуян, с копьем наперевес,
То не были бы вы чаровником известным,
Придворным и послом, поэтом столь прелестным,
Надежною опорою царям,
Таким, как ныне вы знакомы нам.
Порою верностью неплохо погордиться,
Покуда новая не встретится девица,
Воздержность, вежество, отвагу проявлять,
В отсутствие утех печаль изображать.
Но вот близ замка, у опущенной решетки
Нечесаный сосед с пронзительной трубой,
Подняв забрало и отнюдь не кроткий,
Явился бражничать иль вызвать вас на бой.
Нет, право, наша жизнь намного веселее!
К тому же рыцаря молоденький слуга
Прекрасной даме часто делался милее
И паладину наставлял рога.
А сколь в пути небезопасно!
Вы всякий миг могли буяна повстречать:
Коверкая наречье галлов, ясно
Он предлагал вам в позитуру встать,
Поскольку жаждал увенчаться славой.
Гигантов вознамерясь извести,
Наш странствующий рыцарь был в чести,
Мечом махал налево и направо
И сокрушал прохожих по пути.
Но нравы рыцарские наконец сменила
Галантность наша, что, конечно, мило.
Жестоким был турнир: глаз Генрих¹⁴² потерял,
С иного сбили спесь, другой безруким стал.
И рыцарь, сброшенный во всем вооруженье
С коня, убоине на вертеле под стать,
Претерпевал насмешки и мученья,
С земли не в силах встать.
Потом роскошные явились маскарады
В Версале праздничном, балеты, кавалькады.
Великолепными бывали карусели,
Где тешился Конде, пустив коня в карьер,
Где славились и доблесть, и веселье,
А в короле – галантности пример.
Богине (бог легко приискивал ей смену)
Стараясь угодить, Мольер умело сцену
Расцвечивал чредой волшебною картин¹⁴³.
Сей чести домогался и Расин.
Боюсь, учитель, как бы преизбыток
Всех этих образов не вышел мне в убыток
И надо мною не занес свой меч
Тех рыцарских времен замшелый пережиток.
Ведь вместо паладинов восхваленья,
Чему столь звучную вы посвятили речь,
Дерзаю я в моем стихотворенье
Их подвигами пренебречь.
Но вот и палинодия: в стремленье
О рыцарях стихи слагать и переврав,
Возможно, многое, в одном всегда я прав,
Когда хочу сказать: такая мука
Мне с вами долгая разлука,
Что к вам готов лететь стремглав.
 

Я¹⁴⁴ появляюсь здесь, любезный князь, после многих знаменитых личностей, но должен быть впереди них в рассуждении моего мнения о Вас. Какими бы ни были они проницательными, никто не увидит Вас таким, как я. Я однажды отчасти поведал Вам об этом стихами. Я был чересчур сонным, чтобы не сказать правду. И было слишком рано, чтобы пробудилось воображение.

Примите в прозе уверения в нежнейшей привязанности к превосходнейшему из людей, который сопряг кипучесть Севера с жаром Юга, воображение Востока со всем, что необходимо на закате. Сказать ли мне, любезный князь, о добродушии друга, отца, супруга и светского человека, каковое есть одно из первейших достоинств? Сказать ли о тысяче черточек человека самого любезного и самого легкого в общении? Поведаю ли о тех драгоценных признаках, что возвещают о благодушии? Восхвалю ли Ваш вкус, видный в Ваших вкусах и образец для любого вкуса? Оставляю сии подробности тем, кто напишет после меня в этом сборнике. Сколь прекрасно Вас восхвалять, благословлять и восхищаться Вами!

Линь

Вена, сего 22 марта 1792 года

А. М. Белосельский. Послание принцу де Линю, 1799 г. ¹⁴⁵

Ее вселюбезность госпожа графиня де Ромбек велела мне написать вверху письма: «Dourak!». Но утешьтесь, есть Dourak и Dourak, как есть брань и брань.

 
Семидесяти лет, вы нас примером
Дивите, как Шолье¹⁴⁶, Бернар¹⁴⁷.
Отвагой, верностью Баяр¹⁴⁸,
Дурак вы вкупе с Сент-Олером¹⁴⁹.
На ваш ответствуя куплет,
Вам шлю плоды моих чудачеств.
Вам одному знаком секрет
Очаровательных дурачеств,
Что рассмешат и тех, кому охоты нет
Быть жертвой каверзных трюкачеств.
 

Именно таков Гораций Вергильевич Овидовский.

Совершенно очевидно, почтенный принц, что Вы не постарели ни на один день с тех пор, как я видел Вас шесть долгих лет тому назад. Я в этом убежден, как и во всем, что неправдоподобно и правда.

 
Кристина, ваши все года
Пусть будут благость и отрада
И окружают вас всегда
Папаши с сердцем льва и с сердцем агнца чада.
Млекопитательнице дивной вы под стать,
Кибеле-матери, что любит изливать
Дары в любое время года.
Сия правдива ода.
 

Кстати, сия славная принцесса Кристина весьма любезна. Она помнит о моей нежной и почтительной приязни не более, чем о моих глупостях, сказанных мною ей однажды в Теплице и о коих я один храню весьма горькое воспоминание. По отношению к себе я весьма злопамятен. По отношению к другим сие слишком мучительно. Это не относится к генералу Краю¹⁵⁰. Он проявил в Италии злопамятность с такой непринужденностью и легкостью, что я поражен. Надо признать, что это сущий дьявол.

Пора наконец народной морали сменить трансцендентальную философию этих господ.

 
И впрямь давно пора, чтоб в умопомраченьи
Наш Бог нам перестал казаться привиденьем,
Душа – шишкообразной железой,
А гений – просто в теле жилой,
Любовь же – мышцею прямой,
А вера, потерявши силу, —
Рассудка грезою пустой.
Пусть чувством нежным не бывает
Всего лишь некий нерв, от жара возбужден,
А совесть – детским страхом, что смешон,
Что вольнодумец презирает
И, не колеблясь, гонит вон.
 

Остаюсь с большой надеждой на настоящее, полное прошедшим, и с большой нежностью и почтением к тому, чьи сердце, ум и слава, героическая, поэтическая и эротическая, остаются неизменными.

Александр-Луи Ле Фурнье де Варжемон (1756?–1821)

Принц де Линь адресовал одно письмо виконту де Варжемону, посвятил стихи ему и его супруге Софии¹⁵¹, а другое – графу де Варжемону. Возможно, речь идет об одном и том же человеке, хотя семья была большая.

Александр-Луи был сыном генерала Франсуа-Луи Ле Фурнье маркиза де Варжемона (1734–1773), пустившего по ветру фамильное состояние. Дядя, генерал Альберт-Луи Эмар граф де Варжемон, губернатор Дьепа, переписывался с Вольтером; он выкупил земли покойного брата. Старший брат Альбер-Франсуа Ле Фурнье маркиз де Варжемон (1755?–1797), капитан конных егерей, не был чужд литературе¹⁵², его сочинения переведены на русский¹⁵³.

Капитан Александр-Луи Ле Фурнье де Варжемон служил в полку в Бургундии неподалеку от Монбельяра и женился на Софии Домсдорф, фрейлине двора принцессы Фредерики Вюртембергской, племянницы Фридриха IІ и матери великой княгини Марии Федоровны. Варжемон и его жена переписывались с Иоганном Каспаром Лафатером, духовным наставником монбельярского двора. По свидетельству баронессы д’ Оберкирх, подруги юности Марии Федоровны, Варжемон дружил с принцем де Ламбалем, сочинил поэму «Лото в замке Этюп» (1786)¹⁵⁴. Он писал песенки и арии для придворных спектаклей. Супруги эмигрировали в 1791 г. в Германию и жили при принцессе Вюртембергской в Байрейте¹⁵⁵. После воцарения Павла I они перебрались в Россию, и 7(18) апреля 1797 г. Варжемон стал камергером двора¹⁵⁶. В 1802 г. по его просьбе он был официально вычеркнут из списка эмигрантов. Графиня Розалия Ржевусская (Ржевуцкая, урожденная Любомирская) общалась с Варжемоном в Вене; она рассказывает в мемуарах, что он был славный гастроном, легко рифмовал, сочинял программы празднеств, без устали рассылал всем письма, но все портил излишней серьезностью и занудством¹⁵⁷. Принц де Линь считал, что Варжемон деликатнее других французских эмигрантов¹⁵⁸.

Принц де Линь виконту де Варжемону, б. г. [1814] ¹⁵⁹

Вы были правы вчера, любезный виконт, и кажется, для Вас это не внове. Я хотел Вам ответить, когда какой-то болтун завладел беседой, и, как теперь случается все чаще, дабы его не перекрикивать, я Вам пишу на другой день. Мы говорили об изданиях писем. – Почему их напечатали? Не ведаю. Что до меня, то я рву почти все, что получаю: если они скучные, беречь их незачем, если пикантные, опасно; но когда случайно находят письмо какой-нибудь покойной знаменитости, никого не компрометирующее, это делает честь его памяти и радует его знакомых.

Малую толику моих писем, преданных тиснению, скопировали добрые люди, в присутствии которых я писал, ибо я никогда в жизни не делал ни черновиков, ни копий. После меня будь что будет; я не виноват, если не соизволили порвать безделки, кои я мало кому писал; ибо я почти никогда не пишу за пределами города¹⁶⁰; предпочитаю, чтобы мне писали: «Вы мне никогда не отвечаете» и кроме тех случаев, как сегодня, когда я беседую из моей комнаты с Вашей, я пишу лишь: «Увижу ли я Вас за обедом?» или «Поужинаем вместе?»¹⁶¹.

Если бы лукавые женщины напечатали все мои «Я Вас обожаю» или, реже, «Я тебя люблю», то читатели, издатель и я, мы бы все попали впросак¹⁶²; они не ценят меня настолько, чтобы отослать мне письма, дав мне отставку; и если не знать их скрытые достоинства, подумаешь: «Какого черта писать женщинам, которые и половины не понимают?» Подлинные письма господ влюбленных скучны, а подложные всегда легко распознать, даже по притворному отпечатку правдоподобия. Все эти преувеличения… всякий старательный беспорядок или рассуждения, якобы призванные положить конец докучливой страсти, выдают автора.

Им нужен опиум¹⁶³, дуэль, самоубийство или савояры, изображающие в опере чудовищ.

Я люблю писать в духе подлинных писем: «Были ли Вы столь же счастливы, как я, вчера вечером? В который час сегодня вновь?»

Мне нравятся только письма-сплетни, письма-портреты знакомых, и досадно обходиться без них. Когда нас не станет, любезный виконт, хочется, чтобы наследники нашли наши и развлекли живых за счет мертвых. Я только что обнаружил два письма от Вас: живые картины, похожие донельзя, без всякой злобности. Да, после нас пусть пользуется кто сможет.

Отчего Вам не быть увлекательным? Вы добры, любезны, спокойны и деликатны, Вы знаете свет, обычаи, можете сравнивать. Это позволяет судить хладнокровно, бесстрастно и весело, без избытка или недостатка лукавства.

Будь Вы дожем или князем, Вы были бы светлейшим, ибо ничего не омрачает спокойствие Вашего чела и Вашей души, на нем отражающейся.

Мне нравятся исторические письма, где видишь характер правителя, генерала, министра: скромную гордость Катины¹⁶⁴, ум и ученость Люксембурга¹⁶⁵, взлеты и падения, гений Великого Конде¹⁶⁶, осмотрительность господина де Тюрена¹⁶⁷; хотя и говорят Цезарь и Расин, я непременно именую его господином, так же как господина де Вольтера.

Я сам получил слишком много исторических писем, кажущихся слишком современными, ибо объясняют немало событий. Что до дамских писем, то я сохранил лишь от ученого философа и при этом страстной женщины; она задрожит, если это прочтет; в них моральные наставления, история ее страны и ее сердца 12 лет назад, и при этом она не француженка¹⁶⁸. Вот уже 20 лет как все женщины Парижа, Вены, Петербурга и Варшавы изъясняются отменно, а до того даже правописания не знали, и ваши герцогини писали, как горничные.

Супруга маршала Люксембургского, которой господин де Вольтер послал рукопись своей трагедии, написала ему: «Посылаю Вам обратно Хореста с моими замечаниями», а он ответил: «Я прочту их, госпожа маршальша, но вынужден заметить, что у моего Ореста нету Х»¹⁶⁹.

Госпожа д’Эгмон¹⁷⁰ выделялась среди женщин, как ее отец Ришелье – среди мужчин, но писала скучно или вульгарно, или невнятно.

Генриетта Орлеанская, герцогиня и принцесса де Монпансье¹⁷¹, верно, писали изрядно; после тонкого и точного стиля Вуатюра, Бальзака и герцогини дю Мен¹⁷² заметны лишь госпожи де Ментенон и де Севинье¹⁷³. Генрих IV писал сердцем и шпагой; спорю, что таковы были и письма Крийона¹⁷⁴.

У кардинала Ришелье было слишком много от Буаробера¹⁷⁵, а у Людовика XIV больше рассудка, нежели ума.

Я видел письмо Людовика XVІ к миледи Спенсер¹⁷⁶, не просто вежливое, но обходительное, любезное, даже добродушное, которое не мог бы написать его прапрадед.

Что до Французской академии, то я могу назвать двух-трех маршалов Франции и двух-трех прелатов, которые не знали ни языка, ни орфографии. Это почти педантство, любезный виконт! Хорошо, что вчера я не успел Вам это сказать. Сегодня ничего не опасайтесь и приходите вечером доставить нам удовольствие tutti quanti¹⁷⁷, как говаривала возвышенная и скромная письменница¹⁷⁸.

Принц де Линь графу де Варжемону, Теплице, 18-го ¹⁷⁹

Вы весьма обходительны, любезный граф, и я спешу уведомить Вас, что Вы таковы и все делаете очаровательно. Если бы все носили такую прелестную прическу а-ля Тит¹⁸⁰, как Вы, то говорили бы не о прическе, а об обаянии Тита.

Я предпочитаю милосердие этого Тита, а не Метастазио¹⁸¹. Эгле говорила бы всякий месяц amici, aliquos acta perdidi¹⁸². Но я Вам это возмещу.

Ваша посылка пришлась мне менее по душе, мы об этом еще поговорим. Но хотя я принужден считать ее очаровательной, я не решусь Вам сказать, что нельзя ничего улучшить.

Почаще рассказывайте, любезный граф, и полагайтесь на мою нежную дружбу.

В моих бедных ноэлях я оболгал Мазаньелло¹⁸³. Я оговорил его рифмы ради и дабы позлить любимого мной автора, доказав, что рифма зачастую подводит разум. Она говорит Вергилий, а он так и не смог осмеять Кино¹⁸⁴. Ровно так же маркиз де Бонне¹⁸⁵ срифмовал в забавной эпиграмме мою бедную фамилию: Линь – поэт, сгинь.

Он облыжно уверяет, что я не захотел ею воспользоваться, и тотчас сочинил эпиграмму на Ланжерона.

Его ноэли прелестны; я рад, что он забыл о моих персонажах; да, кстати, вот эти для Вас:

 
Кто в уголке укромном?
Мария хочет знать.
Не стоит быть столь скромным,
Вдали от всех стоять.
Тому ль стыдиться, кто снискал, скажу без лести,
И Муз, и Граций благодать?
Нет, должен он пред нами встать
На самом видном месте¹⁸⁶.
 

Если бы я знал какой-нибудь недостаток у графини де Варжемон, был бы и для нее куплет, но вместо этого я приветствую ее в прозе и имею честь засвидетельствовать свое почтение. Вы доставили мне превеликое удовольствие.

Все мое семейство благодарит Вас, Вы были Титом нашего утра. Жаль, что приступ ревматизма не заставил Вас остаться на весь день. Примите, любезный граф, новое изъявление моих чувств и должного к Вам почтения. Если наш друг Бюлер¹⁸⁷ приедет сюда, как мне хотелось бы, а не в Карлсбад, мы будем иметь удовольствие поговорить о Вас.

Теплице, сего 18-го.

Княгиня Зинаида Александровна Волконская (1792–1862)

З. А. Волконская была дочерью князя А. М. Белосельского-Белозерского, автора сочинений на русском и французском языке, давнего и доброго знакомого принца де Линя. В 1811 г. она вышла замуж за егермейстера князя Н. Г. Волконского, сопровождала вместе с мужем Александра I во время его заграничных походов, несколько лет жила в Европе, посетила Теплице, Прагу, Париж, Вену, Верону, приобрела известность как исполнительница оперных партий на сценах домашних театров. В 1817 г. вернулась в Петербург, в 1824 г. переехала в Москву, где стала хозяйкой знаменитого литературного салона. Автор поэтических и прозаических сочинений, преимущественно на французском языке («Четыре повести», 1819, «Славянская картина пятого века», 1824). С 1829 г. до конца жизни жила в Риме, перешла в католичество.