Александр Севастьянов
Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса
© Александр Севастьянов, 2021
ISBN 978-5-0053-0891-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ДИКТАТУРА ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ПРОТИВ УТОПИИ СРЕДНЕГО КЛАССА
Не устаю удивляться социальным фантазерам, которых всемогущий Господь посылает России в качестве ее верховных правителей.
Вот был у нас один такой по имени Леонид Ильич, который всего лет за пятнадцать до крушения советского строя выступил с двумя доктринами: 1) «советский народ – новая историческая общность людей» и 2) «советский народ – общество социальной однородности».
Прошло совсем немного времени после обнародования этих гениальных тезисов, и национальные и социальные противоречия, которые пошли в гигантский рост именно при Брежневе, упорно не желавшем их замечать, разорвали общество и страну как раз по национальным и социальным граням. И сегодня память об этих утопических доктринах вызывает только горький смех.
Но Брежнев-то хоть исходил из лучших побуждений. Так ему хотелось видеть вокруг тишь, гладь и божью благодать, чтобы все жили дружно, мирно, никто никому не завидовал, никого не обижал… Недаром об этом замечательном человеке точно высказался поэт: «Придурковат был старый Брежнев, а все же был отец родной!» (А. Добрынин).
А вот из чего, интересно бы знать, исходят наши президенты Путин и Медведев, вслух мечтающие о превращении российского общества на 60—70% в «средний класс»?! Страна лабазников и чиновников: вот точная социологическая расшифровка этой мечты. Мелкобуржуазный раек. Можно подумать, мелкий предприниматель или иной индивид, оторвавшийся от людей наемного физического труда, но так и не выбившися в хозяева жизни, – а именно таков и есть весь пресловутый средний класс! – это соль земли1…
Как представлю себе чаемое Медведевым «светлое среднеклассное будущее», так всего и передергивает от недобрых предчувствий. Дело в том, что жизнь среднего класса (насмотрелся я на него на Западе) – это жуткое беличье колесо, из которого нет выхода. В хозяева жизни выбиваются единицы, это участь немногих, а вот скатиться вниз, разориться, потерять свой кусочек хлеба с маслом – это реальная перспектива, дамоклов меч! Рабочий отпахал свою смену – и свободен. Представитель среднего класса всегда во власти своих проблем, не отпускающих ни на минуту, ни днем ни ночью.
Средний класс, что самое смешное, живет во власти иллюзий по поводу собственной свободы, он кажется себе хозяином собственной судьбы, селфмейдменом, но ближайший же кризис может смять и выкинуть этого «свободного предпринимателя» за борт жизни, превратить в люмпена и положить жестокий конец его мнимой свободе. А его уцелевшие братья по классу с удвоенной энергией начнут вращать свое беличье колесо, выйти из которого им не дано.
Понятно, почему общество, на 70% состоящее из среднего класса – крутящих свои персональные колесики мелких грызунов, – голубая мечта власть имущих: потому, что это общество абсолютно лояльное к власти, ведь всем этим людям уже есть что терять, а обрести что-то путем революций и баррикад им не светит, свое колесико надежней. Они поддержат всей своей инертной массой любое правительство, лишь бы оно не препятствовало их частной инициативе (проще говоря, не мешало барахтаться в груде мелких личных проблем, составляющих самую суть их экзистенции). Средний класс живет, не поднимая головы, уткнувшись рылом в землю, в почву (в лучшем случае – в кормушку), ему не до высокого вообще и не до политики в частности. И революционер, преобразователь общества из него – как из дерьма пуля. Средний класс повсеместно социально инертен, его задача – приспособиться, встроиться, выжить.
Средний класс не то что жизни – он сам себе не хозяин. Средний класс не тождествен среднему бизнесу, он социально ниже, это в лучшем случае мелкий бизнес, а в целом – служащие, то есть работающие на дядю (государство или босса), а не на себя, всецело зависимые люди. Которые живут надеждой ухватить свой шанс и пробиться в высший класс, где состоят хозяева жизни. Вот что такое средний класс. А ниже него на социальной лестнице стоят вовсе неимущие, лишенные такой надежды низшие классы: рабочие, крестьяне, обслуга всех сортов, гастарбайтеры, люмпены и т. п. Средний бизнес в понятие «средний класс» уже не входит, ибо средний бизнесмен, в отличие от мелкого, хозяин сам себе. Среди представителей среднего класса могут в виде исключения встречаться отдельные удачливые более-менее независимые люди. Например, профессор, получивший наследство, пристойную ренту. Но ставить знак равенства между средним классом в целом и «социально состоявшимися людьми» ни в коем случае нельзя, это безграмотно. Гигантский средний класс – не есть общество всеобщего благоденствия.
Итак, властям нужен средний класс, чем больше тем лучше. Несомненно и очевидно. Но откуда же Медведев и Кº возьмут такое количество «среднего класса»? Путь тут возможен только один: переработка общественной структуры, доставшейся им в наследство от советского общества. А какова она была? Напомним.
Согласно последней советской переписи, в РСФСР примерно 30% населения занималось умственным трудом (интеллигенция), примерно 12% занималось сельскохозяйственным трудом (крестьяне), а остальные примерно 60% приходилось, в основном, на рабочий класс и, немного, на маргинальные группы населения.
Особенно в этой структуре мне хочется выделить высокий процент интеллигенции. Последняя дореволюционная перепись указывала, что умственным трудом в России было занято всего 2,7% населения. За семьдесят лет советской власти этот процент гигантски возрос – в одиннадцать раз! Мы по данному показателю обогнали практически все страны мира, почти сравнялись с ФРГ (35% интеллигенции) и имели перспективу догнать США (40% интеллигенции). Интеллигенция в СССР превратилась в мощный класс, в общественный гегемон, что вполне соответствовало превращению науки в главную производительную силу современности. Таково было важнейшее позитивное достижение всего советского периода, его оправдание и гордость. Такова была духовная и интеллектуальная платформа нашего дальнейшего прогресса, основа наших надежд на достойное будущее, на передовую роль нашей державы в XXI веке.
Перестройка и крах советской власти нанесли колоссальный удар по этой платформе, раздавили эти надежды. Большинству бюджетной интеллигенции пришлось выбирать: либо расстаться со статусом интеллигента и встать, условно говоря, за прилавок (знаю по себе, как невероятно трудно было в 1990-е гг. удержать свой статус и не скатиться в лабазники), либо пойти на такие лишения, которые, собственно, отнимали у статусного интеллигента все обаяние его статуса, превращали его в люмпен-интеллигента, едва ли не в горьковского босяка (без всякого романтического флера). Основная масса творческой интеллигенции тоже оказалась не при деле (выиграли от перестройки единицы, как наиболее талантливые, так и просто наиболее пробивные, наглые, пошло-популярные). Огромное количество научной и научо-технической интеллигенции уехало на Запад. Перестройка системы образования повелась и ведется с таким расчетом, чтобы закрепить данные тенденции. Вместо того, чтобы экспортировать идеи, изобретения, Россия экспортирует интеллигенцию – носителя и творца идей и изобретений. Напомню, что сегодня в бюджете США две трети поступлений проистекают не от производства товаров, а от продажи патентов и лицензий, от продукта чистого умственного труда. И треть этой суммы, в свою очередь, обеспечивают Америке выходцы из бывшего СССР. Россия самым бездарным образом разбазаривает ресурс, сопоставимый с нефтегазовым экспортом, и чем дальше тем хуже. А оставшаяся в стране интеллигенция вынуждена едва ли не ежедневно делать выбор: лабаз или НИИ, прилавок или письменный стол…
Итак, один ресурс, за счет которого Кремль намерен наращивать средний класс, ясен: это российская, русская интеллигенция, процент которой обречен снижаться за счет эмиграции и деклассирования. Наследственная ненависть и недоверие к интеллигенции, из поколение в поколение хранимая и лелеемая во властных российских структурах (что при царе, что при советах), проявляется сегодня в осознанной социальной политике. Советы ненавидели интеллигенцию («прослойку между классами», «не мозг нации, а говно»), но все же выращивали ее, понимая острую государственную необходимость этого. Но нынешняя власть может позволить себе не заморачиваться такими пустяками, как интересы России.
Второй ресурс, понятное дело, – рабочий класс. Это значит, что мы смело можем прогнозировать дальнейшую деиндустриализацию страны, ее промышленную деградацию. Медведев и его советники, видимо, нисколько не сомневаются в такой перспективе, но оценивают ее положительно. Плевать, что росийская промышленность развалится и высвободит миллионы рабочих рук: ведь за счет этого возрастет средний класс! Непонятно, правда, на какие шиши вчерашние рабочие раскрутят свой мелко-мельчайший бизнес и кто станет покупать их продукцию и услуги, если этими товарами и услугами будет обмениваться между собою вчерашний пролетариат. Так и до натурального обмена недалеко.
Единственный класс, который не пострадает, а наоборот, расцветет при переходе на образ жизни среднего класса, это крестьянство в силу своей и без того мелкобуржуазной природы.
Таким образом, социальные контуры грядущей России нам становятся более или менее ясны. Они именно таковы, как я и сказал вначале: минимум интеллигенции, минимум рабочего класса, максимум мелкобуржуазного элемента. Ну, и поскольку постсоветское чиновничество (а это господствующий класс нашей современности) выявило только одну тенденцию с 1991 года, а именно тенденцию роста, то оно и займет основную часть оставшегося свободным от среднего класса сектора. (Попробуй, его подвинь!) Плюс какое-то количество армейских и полиции.
Государство лабазников и чиновников. Прелестная перспектива!
* * *
Что можно противопоставить этой мерзкой антиутопии, которую Кремль обязуется претворить в жизнь?
Только одно: диктатуру интеллигенции. Таков ответ стратега.
Как ее осуществить? Предлагаю тактикам задуматься над этим.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ НА РАСПУТЬЕ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ: ПОТЕРИ И ПРИОБРЕТЕНИЯ
(Сокращенный вариант опубликован под названием
«Двести лет из истории русской интеллигенции»
в ж-ле «Наука и жизнь» №3, 1991 г.)
В ПОСЛЕДНИЕ годы тема интеллигенции, которой избегали касаться публицисты в течение долгих десятилетий, вновь зазвучала со страниц наших газет и журналов.
Как из подполья, вышла она из научных книг и статей, кабинетных дискуссий, чтобы стать предметом широкого обсуждения, всеобщего осмысления.
Крайняя необходимость обращения к этой теме понятна. В масштабах мира интеллигенция выдвинулась на роль общественного и политического лидера. В ее руках – точнее, головах – находятся сегодня судьбы человечества.
Научно-техническая революция XX века показала, что ведущей производительной силой современности, преобразующей не только способ производства, но и всю жизнь, стала наука. Она рождается в мозгах интеллигентов. В кабинетах и лабораториях, а не в поле и у станков были открыты теория относительности и расщепление ядра, созданы искусственный интеллект и принципы «зеленой революции». Именно и только наука создает современные средства как уничтожения человечества, так и его спасения.
До недавнего времени во всех, а сейчас еще во многих странах интеллигенция не влияла на использование этих средств, всецело отчуждались от результатов своего труда. Но в ведущих государствах мира ныне правительства состоят из представителей интеллигенции, и опираются они в выработке решений на мнение экспертов и ученых: политологов, экономистов, юристов, историков, физиков, географов… Иными словами, политические концепции, определяющие общественное развитие стран, а в конечном счете – планеты, также есть плод деятельности интеллигенции.
Все это подтверждает: решающей общественной силой, подлинным всемирным классом-гегемоном стала ныне интеллигенция. Поэтому в России особенно бросались в глаза долгое и упорное третирование интеллигенции, а также официально провозглашаемая «ведущая» роль рабочего класса.
Да полно, был ли когда-нибудь рабочий класс гегемоном? Известно, что в древности, чтобы разрушить некое укрепление, применяли таран – огромное бревно с массивной бронзовой головой барана на конце. Под сокрушительными ударами этой бараньей головы разваливались стены, разлетались в щепки крепостные ворота. Но сам-то таран не мог выбирать, куда бить: его направляли мастера своего дела. Конечно, твердыня самодержавия, а за ней и хлипкая постройка буржуазной демократии в России пали при значительном участии революционных рабочих. Но пользовался ли когда-нибудь у нас рабочий класс реальной политической властью? Мог ли прямо влиять на ход дел в стране? Нет; сделавший свое дело таран остался лежать во рву у разрушенных стен, не имея инициативы, постепенно погружаясь в трясину равнодушия, деградации, пьянства. А все самое лучшее, живое, на что рабочие были способны в своем потомстве, перетекало тем временем в состав инженеров, управленцев, офицеров и других отрядов все той же интеллигенции. Между тем, все восемьдесят лет рабочему классу безудержно льстили, как всегда льстят временщикам – грубо, нагло, лживо. Чтобы крепче спал.
Но может быть, в меняющемся мире рабочий класс сможет, наконец, возложить на себя бремена власти, давно обещанной ему политиканами? Вряд ли. Чтобы вести за собою общество, надо знать, куда идешь, а иначе получится лишь новая иллюстрация к известной басне о слепом поводыре слепых. Полуобразованная партократия уже побывала в этой роли. Переход власти в руки рабочих – еще менее образованного контингента – может трансформировать подобную картинку в еще более парадоксальную: слепой поводырь зрячих. То-то цивилизованный мир подивится: ну надо же, что в этой России возможно!
Итак, пристальное внимание в мире и стране к нашей интеллигенции оправдано и понятно. Вырвется ли СССР из ранга развивающихся стран, осуществит ли прорыв к благополучию и свободе? Это во многом зависит от того, займет ли интеллигенция в нашей общественно-политической структуре такое же место, какое занимает она в странах, достигших расцвета. Зависимость здесь прямая.
Вопрос этот – жизненно важный. Это понимают и ощущают очень многие. Поэтому потребность обсудить со всех сторон данную социальную группу резко поднялась, и никаким плотинам ее не удержать.
Однажды в истории России так уже было – в период трех революций, когда в самых разных своих аспектах тема интеллигенции заполнила умы читателей. Страна стояла перед новым, неизвестным будущим, ей грезились «неслыханные перемены,
невиданные мятежи». Русскую интеллигенцию ждала темная, грозная участь; ей надо было подвести итоги своему прошлому и настоящему, чтобы понять, на что она способна, определить, что делать и как быть.
Сейчас в стране вновь сложилась революционная ситуация, когда «низы» не хотят жить по-старому, а «верхи» не могут, если б и хотели, управлять по-старому.
И снова перед нацией в целом и интеллигенцией в частности встают те же вопросы: что такое интеллигенция? что может и чего не может она? каковы ее задачи?
Тогда, в начале века, интеллигенция не угадала своей судьбы, в массе своей оказалась растерянной и беспомощной перед могущественными обстоятельствами. И сама она, и страна расплатились за это дорогой ценой. Мы не имеем права повторить этот опыт.
Теперь условия для решения подобных проблем не те, что были тогда. Изменилась жизнь в стране и мире, изменился народ, изменилась сама интеллигенция. Между тем, представления о ней сегодня, как и сто лет назад, расплывчаты, неисторичны. Это значит, что без философского взгляда на историю русской интеллигенции, включая анализ ее потерь и приобретений за последние семьдесят лет, нельзя найти подхода к уяснению ее путей, перспектив.
Позволю себе поделиться некоторыми наблюдениями и соображениями на этот счет. Если они будут в основном приняты – хорошо, если нет – пусть будет спор. Молчать нельзя.
* * *
ВНАЧАЛЕ – необходимая справка о дефиниции, о предмете разговора.
Что следует понимать под словом «интеллигенция»? Сразу огорчу и огорошу читателей: такого единственного, функционального, внутренне непротиворечивого и всех устраивающего определения интеллигенции не дал еще никто в мире за сто с лишним лет. Хотя попыток было много, и они все не кончаются. Вот выразительные примеры из моей коллекции:
– «интеллигенция, в значении собирательном, разумная, образованная, умственно развитая часть жителей» (В. Даль);
– «интеллигенция есть та часть нашего образованного общества, которая с наслаждением подхватывает всякую новость и даже слух, клонящиеся к дискредитированию правительства или духовно-православной власти, ко всему же остальному относится с равнодушием» (К. Плеве, шеф жандармов);
– «интеллигенция – ломовая лошадь истории» (М. Горький);
– «интеллигенция есть группа, течение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» (Г. Федотов, философ);
– «интеллигенция… не масса индифферентная, а совесть страны и честь» (А. Вознесенский);
– «интеллигенция есть этически – антимещанская, социологически – внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности… К группе интеллигенции может принадлежать полуграмотный крестьянин, и никакой университетский диплом не дает еще права его обладателю причислять себя к интеллигенции» (Р. Иванов-Разумник, литературовед, социолог);
– «я перевожу словом интеллигент, интеллигенция немецкие выражения Literat, Literatentum, обнимающие не только литераторов, а всех образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда (brain workers, как говорят англичане) в отличие от представителей физического труда» (В. Ленин).
За каждой из этих цитат стоит целое мировоззрение. Различия разительные. А ведь это лишь малая толика мнений. Современная мировая социологическая наука насчитывает свыше трехсот определений интеллигенции, не считая тех, что ежедневно рождаются в спорах и беседах. Терминологическим кризисом охвачено как отечественное, так и зарубежное «интеллигентоведение». Где же истина? Кто прав?
КАПИТАЛЬНОЙ «Историографии интеллигенции», которая бы ответила на эти вопросы, сегодня нет. Есть только начатки ее, разбросанные в неопубликованных диссертациях. Но можно наметить два исторически сложившихся подхода к проблеме.
Вкратце, водораздел проходит таким образом: одно направление выдвигает на первый план идейно-этические, неформальные критерии, а другое – социально-экономические, формальные.
В России первого направления придерживались все мыслители народнической ориентации, а также представители кадетско-веховской идеологии. Но только те интеллектуальные и моральные свойства интеллигенции, которые вызывали у народников восторг, веховцами по большей части порицались и высмеивались.
Ко второму направлению у нас относились анархисты и марксисты, хотя и между ними не было согласия в оценках. Анархисты считали, что интеллигенция – это новый «эксплуататорский класс», который как класс «характеризуется монопольным и наследственным владением знаниями, средствами интеллектуального производства» (А. Вольский). Марксисты давали отпор анархистам в этом вопросе, более реалистично смотрели на интеллигенцию, видели ее глубокое социальное расслоение.
И тот, и другой подходы небезупречны. Особенно часто, можно сказать, традиционно, в среде русской интеллигенции критикуется социально-экономический подход из-за его формальности. Интеллигенции, как правило, не нравится, чтобы ее именем было покрыто все множество образованных и профессионально занятых умственным трудом людей. Как: следователи Лубянки, инженеры Освенцима – интеллигенты!? Ну нет! В них же нет интеллигентности: творческого духа и нравственных критериев деятельности.
Но и другой подход, с идейно-этическим аршином, несет в себе разрушительные противоречия, грешит прекраснодушием и утопизмом. Он либо сужает предмет разговора до считанных единиц интеллигенции, о которых заведомо всем известно, что они творчески одухотворены и высоконравственны. Либо, напротив, если образованность не берется в расчет, безгранично расширяет понятие, так что в интеллигенцию попадает «полуграмотный крестьянин» (см. выше) или «какая-нибудь доярка» (А. Солженицын). Я уже не говорю о том, что, вступая в область морали, нравственности, мы попадаем на чрезвычайно зыбкую почву, где многое определяется ничем иным, как верой, традициями, предрассудками. Критерии нравственности условны – это понимал еще Монтень, возможно, плохой христианин, но мудрый философ. Примерами, мягко говоря, неоднозначной нравственности интеллигентов разных времен и народов можно завалить с головой любого оппонента.
Интеллигенция не обладает никакой монополией на моральное поведение, и по этому признаку ее не вычленить, не отграничить от других социальных групп. А значит, нельзя выстроить ее социологию, нельзя понять, каков ее удельный вес в обществе, каковы ее социальные границы, ее социально-экономические проблемы, отношения с другими группами, перспективы развития. Это значит также, что нам не удастся создать и истории интеллигенции, если отойти от формальных критериев и обратиться к неформальному – к «интеллигентности». Можно написать историю образования, науки и искусства – историю людей умственного труда, т.е. интеллигенции в формальном понимании слова. Но невозможно написать историю нравственных людей, ибо мало того, что придется ограничиться редчайшими представителями, но на каждом шагу нам придется решать методом догадки вопросы типа: не был ли «убийцею создатель Ватикана». А без капитальной истории интеллигенции мы не сможем понять ни ее сущностные, вневременные свойства, ни выделить исторически изменчивые, преходящие качества. То есть будем по-прежнему иметь тот сумбур в представлениях об интеллигенции, который имеем до сих пор.
Итак, с моей точки зрения, в житейском обиходе идейно-этический («народническо-веховский») подход к определению интеллигенции, возможно, и хорош. В быту он «работает». Более того, в жизни должно быть место для нравственного идеала, и если кто-то усматривает этот идеал в русском дореволюционном интеллигенте, то общество от этого только выигрывает. Но в серьезном, научном разговоре следует опираться исключительно на формально-социологический подход, помня при этом, что интеллигенция, нравится нам это или нет, крайне неоднородна во многих отношениях. Такой подход объективен, широк, он включает в себя и градацию по идейно-этическому признаку.
Интеллигенция может делиться на нравственную и безнравственную, творческую и косную, блистательную и серую: но самый высоконравственный человек, не имеющий образования и не занятый умственным трудом – не интеллигент.
Разумеется, такое утверждение нисколько не снимает с интеллигента ответственности за нравственный выбор.
Исходя из формально-социологической концепции, я попытаюсь назвать несколько «родовых» свойств интеллигенции, исторически неизменных, внимание к которым обусловлено именно силой их постоянства. Здесь же скажу о некоторых особенностях ее развития, закономерно повторяющихся в разных общественных формациях. Все прогнозы о будущем интеллигенции следует составлять с учетом этих свойств и особенностей.
* * *
ПЕРВОЕ. Как только что говорилось, социологическое понимание интеллигенции как совокупности образованных людей, занятых умственным трудом, предполагает сложную градацию этого контингента. Ведь здесь объединены люди разных уровней – от программиста компьютерных систем или сельского бухгалтера до духовных лидеров страны. Разное у них образование, разный духовный мир, разные материальное и социальное положения, разные приоритеты. Поэтому трудно указать более неоднородный класс людей, чем интеллигенция. Конечно, мы не забудем, что внутри, скажем, рабочего класса есть и рабочая аристократия, и рабочие – акционеры собственного предприятия, и пролетариат, и люмпен-пролетариат. Между этими группами есть известные противоречия. Но в силу того, что из всех классов интеллигенция – самый идеологизированный, противоречия внутри нее достигают особой остроты. Это чрезвычайно важное обстоятельство. Оно во многом определяло и определяет ее судьбу.
ВТОРОЕ. Указанная неоднородность интеллигенции имеет тенденцию в определенных условиях превращаться в разобщенность и внутригрупповой антагонизм. С чем это связано?
Среди различных градаций интеллигенции выделяется профессионально-социальная. Что это значит?
Умственный труд интеллигенции обслуживает разные потребности разных слоев населения. В зависимости от того, чьи потребности она обслуживает, интеллигенцию можно разделить на три порядка.
В интеллигенцию Первого порядка можно выделить те ее отряды, которые необходимы всем примерно в равной мере: это врачи, учителя, инженеры, юристы, офицеры, священники, некоторая часть так называемой творческой интеллигенции. Их социальная задача – обслуживание потребностей всего населения в целом.
Интеллигенция Второго порядка обеспечивает своими трудами специфические потребности в первую очередь и главным образом самой интеллигенции: это историки, философы, богословы, социологи, литературо- и искусствоведы, некоторая часть писателей, композиторов и художников и т. п.
Наконец, существует интеллигенция Третьего порядка: это генераторы основополагающих идей, развивающих мир и определяющих деятельность всей интеллигенции в целом.
Деление интеллигенции на порядки позволяет ставить вопрос об отличиях в мировоззрении, в жизненных установках тех, кто принадлежит к разным порядкам. А ретроспективная социология расставляет в этом утверждении еще более четкие акценты.
Поясню на примере. Анализ русской истории XVIII—XIX вв. позволяет заметить следующее. В условиях после свершения очередной социальной революции, когда социальная структура новой общественно-экономической формации еще не приобрела жесткость, интеллигенция всех порядков рекрутируется из всех классов и сословий без особого разбора. Так, в первой трети XVIII в., когда в результате петровских реформ начинает складываться дворянская империя, то в инженерных, военных, медицинских, духовных школах мы встречаем детей дворян, поповичей, разночинцев и даже дворовых, учившихся бок о бок вместе. А у колыбели русской литературы Нового времени также на равных правах стоят представитель духовенства Ф. Прокопович, дворянин А. Кантемир, разночинец В. Тредиаковский и выходец из крестьян М. Ломоносов. Иную картину мы застаем в конце века: система обучения стала строго сословной, а в результате – интеллигенция Первого порядка (за исключением офицерного корпуса.) создавалась исключительно за счет выходцев из непривилегированных слоев, в т.ч. духовенства, растерявшего основные привилегии. Зато среди литераторов (интеллигенция Второго порядка) на долю потомственных дворян приходилось 46%, а еще почти 20% литераторов – дворяне по выслуге. И вообще все лучшие, хрестоматийно известные поэты и писатели тех лет – поголовно урожденные дворяне: Сумароков, Фонвизин, Херасков, Новиков, Радищев, Державин, Крылов, Измайлов и другие.
Аналогичный путь развития проходит русская интеллигенция и в буржуазной России, начиная с середины XIX в., когда не имеющая еще своей интеллигенции буржуазия вербует ее из всех слоев населения, обеспечив тем самым известное культурно-политическое движение русского «разночинца». Но по мере того, как капиталистические отношения развиваются и крепнут, разночинную интеллигенцию вновь вытесняют на культурную периферию представители сословий, господствующих либо в политической, либо в экономической сферах. Предоставляя при этом разночинной интеллигенции преимущественное вхождение в Первый, а себе – во Второй порядок. Революция 1917 г. (Октябрьская) прервала и отчасти притормозила этот очередной цикл, но сейчас, в новых условиях и на новом человеческом материале он вновь наберет силу.
Сказанное позволяет предложить гипотезу, согласно которой формирование первых двух порядков интеллигенции происходит в обществе не стихийно, а по вполне определенной модели. А именно: по мере становления новой формации с ее особым политико-экономическим и социально-культурным укладом, господствующие де-юре или де-факто классы и сословия создают свою интеллигенцию, которая вскоре с успехом претендует на роль общественного и культурного лидера, оттесняя с этого места разносословную непривилегированную интеллигенцию. То есть, в рамках процесса развития формации от зарождения до распада вероятность того, что врачом или инженером будет, условно говоря, «дворянин», а искусствоведом или философом «разночинец», – максимальна в начале и минимальна в апогее.
Подобное сословное расслоение деятелей умственного труда, в силу того, что в нем участвует осознанная воля людей, есть процесс хотя и естественный, но как бы и насильственный. А потому весьма болезненный. Поэтому социальная напряженность между различными отрядами, слоями интеллигенции, и без того немалая из-за материального и другого неравенства, имеет тенденцию к обострению по мере созревания общества. В результате общество, заметно выигрывая в сфере культуры, столь же заметно проигрывает в смысле консолидации.
Данная закономерность не имеет отношения к интеллигенции Третьего порядка, ибо природа гениальности обусловлена причудливой игрой генов и целым рядом иных, не зависящих от людей обстоятельств, и в принципе не имеет, по-видимому, жесткой связи с социальным происхождением.
ТРЕТЬЯ родовая особенность интеллигенции обнаружена давно. Это ее индивидуализм. Он глубоко обусловлен образом формирования и бытия интеллигенции. Процесс созревания интеллигента (несмотря на то, что его обучение происходит поточным методом и в коллективе) глубоко индивидуален, ибо знания, навыки не столько даются, сколько берутся; это процесс творческий, сильно зависящий от личности обучаемого. Интеллигент всегда, таким образом, – продукт «штучный». И в дальнейшем условия жизни и труда большей части интеллигенции на каждом шагу акцентируют личностное начало, которое и осознается ею как высшая ценность. Отсюда свойственные интеллигенту повышенное чувство личной ответственности, его пристрастие к людям, вещам и поступкам, отмеченным яркой индивидуальностью, его стремление «быть не как все», нелюбовь к массе и массовому и т. д.
