Александр Ростовский
Морфий
– Только этой тюрьмой всегда был я сам.
Им никогда не стать чем-то бо́льшим… Они заложники мясных мешков, в которых живут. Животная оболочка диктует им свои первоочерёдные желания, затмевая мечты о восхождении к великому. Люди считают себя вершиной эволюции, но по-прежнему повинуются низменным инстинктам, обманывая себя ложными целями, которые всё равно сводятся к тому, чтобы пожрать, потрахаться и укрыться от бури…
Я ненавижу своё тело. Оно хрупкое, оно слабое, но оно требует от меня полного повиновения своим запросам. Лишь избавившись от плотских оков, мы станет чем-то новым, чем-то сильным, чем-то величественным… Освободившись от материальной оболочки, наш разум будет волен творить, не отвлекаясь на такие проблемы, как пропитание и продление собственного рода.
Может, в смерти наше освобождение…
– Ты часто упоминал суицид, Рейн. Не только в наших с тобой разговорах, в своих романах, в стихах, рассказах. Но тяга к самоубийству была лишь частью твоего образа, который ты так много лет создавал.
Что ж, дорогая Софья, ты раскусила меня. Только не до конца. И думаю, тебе стоит знать об этом.
– Да, ты права. Я никогда не хотел умирать. И сейчас тоже не хочу. Но было много моментов, когда хотелось, чтобы всё это закончилось. Не важно как… Просто я больше не мог всего этого терпеть. Только всю свою жизнь я был трусом. Мне бы не хватило духа наложить на себя руки. Проще было терпеть.
– Ответь честно, над тобой издевались в школе?
– Да, иногда. Ну, то есть в школе мы все издевались друг над другом. Но меня не травили, если ты об этом.
Софья сняла очки и вновь стала молодой и прекрасной, как в студенческие годы. Моя давняя подруга. Мне вдруг захотелось смягчить её. Назвать её тем милым прозвищем, которое придумал ей ещё в университете. Вот только оно совершенно вылетело у меня из головы.
Он смотрел на меня, как на бога.
