Александр Беляев
Орден республики

Глава 21

Всю ночь группа Одинцова продиралась через горы и на рассвете вышла к перевалу. Бойцы были измучены, устали, руки и ноги у них были в ссадинах и царапинах. Но Одинцов и не помышлял об отдыхе. И очень ругался, что не успел дойти до перевала потемну.

– Так они и оставят тебе перевал без охраны, – ворчал он, щурясь от ярких лучей выкатившегося из-за горы солнца. – Шли-шли, а тут, может, на…

Бойцы с ним не спорили, хотя силы у всех были уже на исходе. Но когда со стороны перевала неожиданно послышалась частая оружейная стрельба, об усталости сразу же будто забыли.

– Во! – даже оживился Одинцов и окинул взглядом своих подчиненных. – О чем я вам говорил?

– А мы что? Жали, аж сало каплет, – за всех ответил чернявый боец.

– Значит, еще быстрей надо было, – не стал слушать его Одинцов. – Попробуй теперь сунься на перевал…

– Рано еще, командир, отходную петь. Еще неизвестно, кто там и что там, – рассудил другой боец, с повязкой на голове.

– Может, разведать? Я готов, – вызвался чернявый.

– Незачем разведывать. Невелик у нас гарнизон, – остановил его Одинцов. – Все разом пойдем. А то, пока туда да сюда – только время потеряем.

Группа двинулась дальше. Но стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. И над горами снова сомкнулась хрустальная тишина. Стало слышно, как где-то звенела, падая с камня на камень, родниковая вода. Ласково и глуховато плескалась на перекатах речушка…

– Чудно. Вроде и не было ничего, – слушая эту тишину, сказал чернявый.

– А ты еще на орла и решку погадай: было или не было, – съязвил Одинцов. – Прибавим шагу!

Пошли быстрее, хотя идти было совсем непросто. Мешали кусты, колючки. Осыпались под ногами камни. А главное, вернулась тишина и снова на плечи навалилась усталость. Отяжелели ноги. Непослушными стали руки. Они вроде и хватались за ветки, но держались за них плохо. К счастью, подъем скоро кончился и лес стал реже. Продвинулись вперед еще на сотню метров. И впереди белесой лентой обозначилась дорога, а на ней мчащиеся во весь опор всадники. Разглядеть, кто они, мешала мглистая дымка, висевшая над откосом, и пыль, поднятая бегущим впереди скакуном. Да и далековато было.

– А ну, еще метров на триста вперед! – скомандовал Одинцов и первым, стараясь не высовываться из-за камней, где шагом, а где бегом двинулся к дороге.

Всадники на какое-то время исчезли из виду. Дорога на повороте прижалась к отвесной скале, и они скрылись за ней, как за щитом.

– Давай, давай ребята, – торопил Одинцов подчиненных. – За кустами отдышимся!

Добрались до кустов. Но дальше, как это часто бывает в горах, продвинуться не могли ни на шаг. Издали зеленый клин, через который намеревались проскочить бойцы, выглядел сплошным кустарником. Но на самом деле большая часть его оказалась глубокой расщелиной, сплошь заросшей деревьями. Они росли на обрывистых склонах расщелины, и их почти не было видно. Над расщелиной поднимались лишь их верхушки. Они сливались с кустами и виделись со стороны единым кудрявым массивом.

– Везет нам как утопленникам, – заглядывая на дно расщелины, вздохнул чернявый. – Вот так бы ночью. И загремели бы, будь здоров.

– А перелезать придется, – тяжело отдуваясь, ответил Одинцов.

Впереди снова прогремел выстрел. Потом, немного погодя, второй. А еще спустя самую малость стрельба загрохотала вовсю.

– Кто бьет? По кому? – прислушиваясь к выстрелам, спросил боец с перевязкой на голове. – Ничего не поймешь…

– Похоже, перестрелка, – ответил чернявый.

– А вроде с одной стороны лупят, – не согласился раненый.

– Что бы там ни было, а нам тут стоять и слушать – только время терять, – заметил Одинцов. – Берите, хлопцы, веревки, пояса, у кого, одним словом, что есть, связывайте и давайте по одному вниз.

Бойцы засуетились. В ход пошли даже ремни от винтовок, обмотки. Их связали. И по одному, с их помощью, опустились на дно расщелины. Последним спустился Одинцов. Он опускался без страховки, потому что уже некому было отвязывать ее наверху. Потом, так же по одному, полезли вверх. Стрельба за это время вроде бы немного поутихла, но еще продолжалась.

– Вперед, товарищи! Вперед! – торопил подчиненных Одинцов.

Теперь двигаться было легче. А может, это только так казалось, потому что всем не терпелось узнать, что же там, впереди, происходит. Бегом добрались до края кустарника. Раздвинули ветки, чтобы не мешали обзору, и увидели, как на ладони, картину. На дороге и на откосе лежат убитые белые солдаты. В стороне, немного выше их, распластался человек в гражданской одежде. К нему от дороги, с винтовкой в руках, подбирается офицер. Еще увидели сбившихся в кучу коней и бегущего к ним солдата.

– Небось добивать идет, – сказал Одинцов, глядя на офицера.

– Не дойдет, – ответил чернявый и вскинул винтовку.

– Смотри, того не зацепи, – предупредил Одинцов. – Вот, значит, что тут было…

– Не зацеплю, – ответил чернявый.

– И этот чтоб на коня не сел, – снова сказал Одинцов.

– Не сядет, – ответили сразу несколько человек. И тоже прицелились, кто с колена, кто стоя.

– Тогда, залпом, пли! – скомандовал Одинцов.

Грохнул залп. Офицер схватился за грудь, взглянул вверх, откуда стреляли, и повалился навзничь. А солдат упал словно подкошенный.

– Бегите вчетвером и всех до одного коней переловите, – приказал Одинцов. – А вы, хлопцы, за мной!

Они подбежали к Прозорову. Чернявый перевернул доктора на спину и приложил ухо к его груди.

– Ну? – нетерпеливо спросил Одинцов.

– Похоже, жив, – ответил чернявый и для верности приложил к груди доктора другое ухо.

– Дай-ка я сам, – оттолкнул его Одинцов. Послушал и подтвердил: – И правда жив. Перевязывайте его быстрее.

Пока Прозорова перевязывали, подвели коней. Собрали валявшиеся на земле винтовки и сделали из шинели носилки. Подвесили их между двумя лошадьми и положили на них Прозорова.

– Кто же, интересно, этот папаша? – не утерпев, спросил чернявый.

– Жив будет – узнаем, – ответил Одинцов. – Пока ясно только то, что мы ему и в подметки не годимся.

Он дернул поводья, и конь легко понес его к перевалу. За ним широкой рысью, чтобы не растрясти раненого, двинулась вся группа.

Глава 22

Если бы к казакам не подошло подкрепление, никогда бы им не ворваться в пещеру. Так бы и ползали перед ней, прячась за камнями да постреливая. Но пехота оказалась много въедливей и, зацепившись за клочок земли, уже ни за что не желала его оставлять. Да и много ее оказалось по эту сторону баррикады, снаружи. Гораздо больше, чем тех, кто еще мог держать оружие в руках под сводами пещеры.

Красные защищались отчаянно. Даже раненые помогали отбивать атаку. Но силы были слишком неравны. И баррикады пали: сначала первая, а потом и вторая. Кстати сказать, благодаря этой, второй баррикаде, взрывы фугасов в пещере не дали ожидаемого белыми эффекта. Камни поглотили ударную волну. Пещера наполнилась дымом и пылью. Но из ее защитников почти никто не пострадал.

Другое дело – рукопашная схватка. Белые буквально подавили бойцов своей многочисленностью. Озверевшие солдаты немедленно валили на землю любого, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление. Били прикладами, кололи штыками. В этой схватке погиб комиссар Лузгач. Дважды был ранен командир Пашков. Погибли многие бойцы и командиры. Оставшихся в живых пленных заставили выносить из пещеры раненых, выводить лошадей.

Потом пленных бойцов построили под скалой. И есаул Попов в сопровождении подпоручика и двух унтер-офицеров пошел вдоль строя. Он пристально осмотрел каждого и, отойдя в сторону, громко скомандовал:

– Коммунисты, выходи!

Из строя пошатываясь вышел Пашков. Его тотчас же отвели в сторону.

– Еще? – потребовал Попов.

Шеренга стояла не дрогнув.

– Я сказал: коммунисты, выйти из строя! – повторил есаул.

Бойцы не двигались.

– В таком случае, будете расстреляны все! – объявил есаул.

И тогда шеренги зашевелились. Из строя стали выходить люди. К ним тотчас подбегали казаки и, словно боясь, что они снова вернутся в строй, штыками отгоняли их в сторону.

– Еще есть? – спросил Попов после того, как строй снова замер.

Ему никто не ответил.

Не дождавшись ответа и видя, что из строя никто больше не выходит, есаул круто повернулся и пошел к раненым, которых также положили под скалой, только с другой стороны поляны. Он останавливался возле каждого и спрашивал:

– Коммунист?

Несколько человек ответили утвердительно.

Есаул делал знак рукой, казаки тотчас подхватывали раненого под руки и оттаскивали, если он не мог передвигаться сам, к группе бойцов, которые стояли отдельно. Раненым доставляло это колоссальные мучения. И кто-то из них, не выдержав боли, громко застонал.

– Ироды! Раненых оставьте в покое! – собрав силы, крикнул Пашков.

– Молчать! – рявкнул в ответ есаул. – Тут я командую! Шкуру с живого спущу!

Он вернулся к общему строю и, ткнув нагайкой в сторону группы Пашкова, зло заговорил:

– Эти, коммунисты, все до единого будут повешены. Им нет и не может быть пощады. А вы – расстреляны. Но вы можете еще спасти свою жизнь, если сами повесите своих комиссаров. И тогда я отпущу вас на все четыре стороны. Или добровольно перейдете на нашу сторону и, храбро сражаясь с оружием в руках против большевиков, кровью и потом искупите свою вину перед отечеством. Даю на размышление три минуты!

Есаул посмотрел на часы и отошел в сторону. Бойцы стояли в шеренгах, понуро глядя себе под ноги. В тишине лишь слышались стоны раненых. И вдруг громкий, почти задорный голос потряс воздух:

– Напрасно ждешь, дядя! Среди нас нет предателей!

Это крикнул Серега. Есаул мельком взглянул на него и махнул нагайкой. Серегу схватили и отвели в группу коммунистов.

– Осталась минута. Последняя минута! – предупредил есаул. – Еще можно спасти себя!

Но прошла и эта минута. А из строя так и не вышел ни один человек.

Есаул стегнул себя нагайкой по голенищу.

– Ну что ж, у меня тоже есть характер, – сказал он и кивнул в сторону группы коммунистов. – Приступайте, господа казаки!

– Пошли! – скомандовал Чибисов, и казаки повели бойцов к карнизу над пещерой.

Там, на стропилах, уже висели веревки с петлями, и под каждой из них было сооружено из жердей что-то вроде небольшого помоста. Группа дошла уже примерно до середины поляны, когда неожиданно сзади, на дороге, почти на том самом месте, откуда ночью бойцы утащили у казаков пулемет, фонтаном взметнулась в небо земля, и все содрогнулось от страшного грохота. В воздухе запели осколки. Кто-то вскрикнул. Кто-то закричал: «Наши!» И в этот момент раздался второй взрыв. Но уже не на земле. А над пещерой. Снаряд угодил, словно нарочно, почти в самый карниз, мгновенно разметал его в щепки и осыпал поляну грудой камней…

На поляне все сразу перемешалось: казаки, бойцы, солдаты. Откуда-то из-за кустов метнулись ошалевшие от испуга кони. Метнулись и, разбрасывая людей, помчались на дорогу. А люди, толкая друг друга, сбивая на ходу друг друга с ног, устремились двумя потоками: белые – спасаясь от артиллерийского огня в пещеру, красные – на дорогу. Есаул и подпоручик еще что-то пытались кричать, приказывать. Но грохнул третий снаряд, так же ударив в гору. И все снова утонуло в сплошном гуле. А потом вдруг послышался голос Пашкова:

– Раненых уносите с поляны! Уносите раненых!

Часть бойцов повернула к подножию скалы и, подхватив раненых на руки, понесла их в траншею, вырытую казаками, и за камни.

Громыхнул четвертый снаряд. За ним пятый. Тяжелые морские орудия бронепоезда рушили на горы многопудовые снаряды один за одним. И скоро на поляне, кроме убитых, не осталось ни одного человека.

А когда канонада так же неожиданно оборвалась, Серега увидел на дороге, ведущей к поляне, мчащихся во весь опор всадников. Увидел и толкнул лежавшего рядом с ним пожилого бойца, того самого возницу, который вез его вместе с Ашотом на телеге.

– Не упускай, отец, душу. Еще пригодится. Наши подходят, – сказал он.

– Иде? – не поверил возница.

– А вон, – кивнул Серега и закричал что было сил: – Наши! Наши идут! Наши!

Заключение

Никогда раньше, даже в дни самых больших базаров, не появлялось на улицах Благодати столько народу, сколько собралось в тот день. Ни стар, ни млад не усидел дома. Пришли в городок жители окрестных деревень. Спустились с гор чабаны. На площади, возле городского сада, играл военный духовой оркестр. Над трибуной, наспех сколоченной саперами, гордо развевался красный флаг. Тут и там в толпе виднелись военные: красноармейцы и командиры, в гимнастерках и кожаных куртках, в остроконечных буденовках и форменных фуражках, в кубанках и, даже не смотря на жару, в папахах.

Из дома, в котором еще совсем недавно размещалась акцизная контора, а теперь поместился штаб, вышли несколько человек военных и направились к трибуне. Толпа расступилась перед ними, давая им проход. Рядом с военным в кожаной фуражке шагал парнишка в ладно подогнанной под его щуплую фигуру солдатской гимнастерке, шароварах и сапогах. На голове у парнишки была надета лихо сдвинутая набекрень кубанка с широкой кумачовой лентой.

Военные и вместе с ними парнишка поднялись на трибуну. Оркестр заиграл «Интернационал». В толпе запели слова бессмертного гимна. А когда музыка стихла, высокий военный с шашкой и маузером поднял руку и объявил:

– Разрешите, товарищи, начать наш митинг. Слово, товарищи, представляется члену Революционного военного совета 11-й армии товарищу Кирову Сергею Мироновичу.

Толпа зааплодировала.

Киров, зажав в руке кожаную фуражку, громко сказал:

– Товарищи красноармейцы, политработники и командиры! Граждане города Благодать и его уезда! Поздравляю вас с полным освобождением вашего края от ига белых. Никогда больше не возвратится сюда власть капиталистов и помещиков, купцов, ростовщиков и алчного духовенства, всех тех, кто грабил и угнетал трудовой народ. Отныне здесь будет власть рабочих и крестьян, как и всюду в России, единственно законная и подлинная государственная власть, поддерживаемая миллионами населения, власть, которая имеет в своем распоряжении достаточно многочисленную и хорошо организованную Красную Армию.

Киров говорил просто и увлеченно. Его речь то и дело прерывали аплодисменты и возгласы: «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует товарищ Ленин!».

– Красная Армия вместе с партизанами, показывая примеры массового героизма, – продолжал Киров, – прогонит белых, дашнаков и мусаватистов с Кавказа. Мы никогда не забудем светлые имена героев, отдавших свою жизнь за свободу и счастье трудового народа. Придет время, и там, где сегодня гремят бои и льется кровь бойцов революции, мы поставим красивые памятники в их честь. А сегодня мы вручаем боевые ордена тем бойцам и командирам, которые проявили особую храбрость и мужество и своими умелыми действиями способствовали достижению нашей победы. Среди награжденных боевым орденом вашей республики мне хочется, товарищи, особо отметить юного патриота Ашота Казаряна. Вот он, товарищи, стоит перед вами. Этот юный герой пробрался через тылы белых и вовремя доставил командованию Красной Армии очень важные сведения. Благодаря ему, нам удалось вырвать из лап белых большую группу раненых красных бойцов и командиров.

Ашот не очень хорошо представлял себе, что означает все это награждение, этот орден, как, впрочем, не очень понимал, почему все называют то, что он сделал, подвигом. Конечно, ему досталось, пока он дошел до красных. Но разве тем, кто оставался в пещере, было легче? Разве доктору Прозорову было легче? А Сурену? А Жене? Ведь она, помимо всего прочего, еще девчонка. И разве это ее дело – лазить по горам, скакать на лошадях, под пулями белых уходить от погони? Ответить на все эти вопросы Ашот не мог. Потому что знал: и его товарищам во всей этой истории досталось нисколько не меньше, чем ему. А некоторым и не в пример больше. Он-то остался живым. А скольких прекрасных бойцов и командиров недосчитались защитники пещеры, когда подоспела помощь, белые сдались и командир Пашков, опираясь на шашку, построил своих подчиненных на перекличку…

Ашот думал сейчас об этом, глядя на собравшихся перед трибуной людей. Где-то тут же должна быть и Женя. Они так договорились, что она непременно придет на площадь, как только врачи сделают перевязку дедушке и Сурену. Доктор Прозоров потерял много крови и почти двое суток был без сознания. Но его все же удалось спасти. Теперь их обоих привезли в Благодать и положили в ту самую больницу, в которой Прозоров проработал столько лет… В больницу положили и многих других раненых. А лечить их назначили военного врача. И об этом тоже думал сейчас Ашот. И наконец он нашел в толпе Женю. Она делала ему рукой какие-то знаки. Ашот посмотрел на товарища Кирова и, пригнувшись так, чтобы никому не мешать, тихонько слез с трибуны. Женя подбежала к нему.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Ашот.

– Врач сказал, что раны хорошие. А дедушка попросил пить, – сообщила Женя. – Бежим туда!

Ашот крепко взял Женю за руку, и они побежали через сад в больницу.