Александр Прозоров
Князь. Война магов (сборник)
Эскадрон промчался через разбитую артиллерийскую батарею в пять стволов, походя срубив несколько пытающихся убежать пушкарей, снова пристроился за тропящими степь «тридцатьчетверками». Внезапно танки разделились: большая их часть повернула влево, убыстрила ход. Но десятка четыре продолжали двигаться вперед и скорость даже уменьшили. Это было сделано очень вовремя – лошади нуждались в отдыхе. Хотя бы в таком, как переход с галопа на широкий шаг.
– Прорвались, – утер рукавом лоб сержант Шеремет. – Теперь, коли повезет, до вечера километров сто пройдем. Выдержали бы кони – тогда Котельниково нашим через три дня будет… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазило.
Походным шагом кавалерия шла вместе с танками часа два, пока впереди не показалась небольшая деревенька дворов в пятнадцать, почти не тронутая войной: ни одного сгоревшего дома, никаких зенитных или артиллерийских батарей. Два колодца с журавлями, дымок из труб. Идиллия! «Тридцатьчетверки» двумя колоннами обогнули селение с двух сторон, несколько эскадронов двинулись напрямую.
Андрей одним из первых выехал на раскатанную, судя по следам, санями центральную улицу. Возле крайней избы, притоптывая, курил в ладонь сигаретку солдатик с винтовкой за спиной. Шинель зеленая, поднятый ворот, погоны, кепка с козырьком. Форма непонятно чья – но точно не советская. Услышав топот, бедолага поднял глаза, но никак не отреагировал, то ли растерявшись, то ли приняв казаков за своих. Все же километров сорок от фронта – чего бояться. Почти от середины дороги Зверев до него не доставал, а потому за оружие не схватился, чем окончательно успокоил уже фактически мертвого оккупанта. И поворачивать ближе не стал – позади ведь широким потоком другие кавалеристы идут, так что никуда не денется, прихлопнут. Зато с высоты седла он увидел построение перед недавно побеленной избой за ровным аккуратным плетнем. Человек тридцать, в три ряда, с винтовками за спиной. Напротив них разгуливал какой-то красавчик с плетью и в нарукавной повязке.
– Эскадрон, за мной! – рявкнул Зверев, выдергивая шашку, и дал шпоры кобыле.
Та фыркнула, несколько раз скакнула, разгоняясь в галоп, легко перемахнула метровое препятствие и оказалась на любовно расчищенном плацу. У красавчика начала отваливаться челюсть, а Андрей на всей скорости врезался в строй, принялся хлестать шашкой влево, вправо, влево, разрубая клинком черепа. Те же жертвы, что оказались впереди, были просто опрокинуты ударом груди разогнавшейся тяжелой лошади. Еще взмах, еще…
Красавчик трясущейся рукой схватился за кобуру, выдернул парабеллум, клацнул затвором, вскинул свою игрушку: бах! Но Зверев, не дожидаясь выстрела, упал вправо, вытягиваясь вдоль конского бока, выпростал вперед руку и вогнал клинок чужаку в левую часть груди. Рванул на себя, выпрямляясь в седле, оглянулся. Эскадрон с шашками наголо кружился среди кровавого месива, выискивая тех, кто еще дышал, и затаптывая мертвых. С той стороны улицы послышался одиночный выстрел, потом еще один. Спешившиеся бойцы забегали в дома, выскакивали, бежали дальше. Трое кавалеристов его эскадрона, спрятав шашки, с винтовками забежали в избу возле плаца, и изнутри тоже несколько раз грохнуло.
– Боец Медведев! Медведев, оглох?!
Андрей спохватился, что так здесь называют именно его, вскинул руку:
– Простите, товарищ лейтенант! Отвлекся.
– Здесь кто эскадроном командует, казак? Ты чего себе позволяешь?! Трое суток ареста за самоуправство!
– Есть трое суток ареста! Где прикажете отбывать?
– Боец Медведев!
– Й-я!
– За проявленную инициативу, отвагу и решительность в бою с фашистскими оккупантами объявляю вам благодарность и снимаю все ранее наложенные взыскания!
– Спасибо, товарищ командир!
– Да не «спасибо», а «Служу Советскому Союзу», деревня!
– Так точно!
– Нет никого больше. – Кавалеристы выбежали из дома, один протянул лейтенанту ворох бумаг: – Вот, сейф открытый был. Больше ничего, во все ящики заглянул.
– Молодцы, по коням. Медведев – замыкающим! – Офицер сунул бумаги за пазуху и показал Звереву одетый в меховую рукавицу кулак.
Кавалеристы нагнали танковые колонны, опять перешли на шаг. Через час они перевалили железнодорожное полотно, выкатились на дорогу, с ходу разметали в пух и прах колонну из пяти грузовиков и двух бронетранспортеров. Посыпавшиеся из кузовов солдаты даже не пытались отстреливаться – только разбегались в разные стороны. Фигурки мышиного цвета на белом снегу. Сберегая патроны, казаки порубили их шашками, затем повернули по тракту и перед самыми сумерками налетели на длинный обоз из полусотни телег. Великовозрастные возничие поначалу попытались уступить им дорогу: видать, опять же приняли за своих. Поняв, в чем дело – покорно подняли руки.
Возле разгромленного обоза ударная группировка и заночевала – чтобы еще до рассвета двинуться дальше. Пленных и раненых отправили на захваченных повозках в тыл под конвоем казаков, раненных легко. Раненых, кстати, оказалось всего два десятка со всего корпуса.
Кавалеристы на отдохнувших конях пошли рысью, то и дело норовя вырваться вперед танковой колонны. Два часа ходу – и взорам открылось довольно крупное селение. За крайними избами возвышались несколько каменных домов, дымили черными жирными клубами три котельных, время от времени слышались паровозные свистки.
– Аганерово, – тут же угадал опытный Шеремет. – Станция. Уж за нее-то немцы драться будут злобно. Без нее им к Сталинграду даже дырявой подметки не довезти.
Танки, не снижая скорости, начали разворачиваться в боевой порядок. Эскадроны – тоже. Когда до поселка осталось всего около километра, первый раз жахнули пушки, спрятанные справа и слева у крайних домов. «Тридцатьчетверки» начали бодро отвечать, массированным огнем перемешивая позиции противника с землей. Метров через двести из-за снежных сугробов застрекотали пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы. Но вот пушки к этому времени успели замолчать, и танки повернули свои стволы против новых огневых точек. Кавалеристы же сбились за бронированными машинами, прячась от дурных пуль. Время от времени то тут, то там спотыкалась лошадь, кувыркался по земле человек – это выглядело не столь ужасающе, чтобы поворачивать и бросаться наутек. Зверев опять сунул руку в темляк и потянул шашку на свет: с нею, как ни странно, он чувствовал себя куда увереннее, нежели с кургузым «ППШ».
– Инстинкт далеких предков, однако…
Насколько точно били танкисты, понять было трудно: впереди все белое, ровное. Только красные огоньки. Потом десятки частых разрывов – и все стало черным и перекопанным. Новые огоньки – новые разрывы. Снова огоньки – опять разрывы. Еще двое казаков вылетели из седел, приняла пулю точно в голову идущая рядом с самым танком лошадь. До вражеских позиций осталось триста метров… Двести… Сто… И фашисты побежали! Они выскакивали прямо под пулеметные очереди «тридцатьчетверок», бросали тяжелые винтовки и мчались к совсем близким мазанкам.
– Румыны, – презрительно бросил Шеремет и тоже обнажил клинок.
Танки нагнали бегущих людей и перестали стрелять. Удрать от стремительного врага оккупанты все равно не успевали. Кто не оглядывался – попадал под гусеницы танков. Кто отскакивал от тяжелых боевых машин – тех рубила конница. Андрей успел дотянуться до двоих, легко и точно чиркнув им отточенной сталью сбоку под основание шеи. Легкое прикосновение – и захватчик врезается головой в ту самую землю, которую так хотел отобрать у ее народа.
– Эскадрон! За мной, эскадрон! – Лейтенант не дал своему подразделению войти в Аганерово, повел его вдоль окраин, обогнул поселок и приказал спешиться с южной стороны. – Коноводы, забрать лошадей! Пулеметчикам занять позиции. Цель: дорога на Котельниково. Старший сержант Шеремет, на тебе железная дорога. Остальным обеспечить оборону со стороны поселка!
Трое бойцов увели скакунов почти на километр южнее, подальше от шальных пуль, остальные кавалеристы зарылись в снег до мерзлой земли. Не прошло и четверти часа, как из-за крайних домов показались люди в форме, десятка полтора. Пулеметчики подпустили их поближе – чтобы назад сбежать не смогли – и повалили несколькими экономичными очередями. Еще через минуту сосредоточенный огонь разнес кабину пытавшегося покинуть селение грузовика.
– Васька, патрон!
Зверев достал один из трех зарядов, что по приказу старшего расчета носил на груди, протянул сержанту. Тот загнал его в ствол, вынул из-за пазухи завернутый в тряпицу затвор, поставил на место, приник к прицелу, ловя кончиком ствола паровоз, что деловито утягивал со станции длинную цепочку товарных вагонов:
– Шалишь, сучье племя, тут наша власть ныне…
От неожиданно громкого выстрела заложило уши, а на черном боку тягача появился парящий белым дымом свищ. Шесть сотен метров для противотанкового ружья – не расстояние.
– Патрон!
Сержант выкинул гильзу, дослал заряд. Выстрел – и рядом с первым свищом появился второй.
– Патрон!
– Не увлекайся, сержант! – предупредил офицер. – Его уже не фрицам, его нашим ремонтировать придется.
– Я под котел… Чтобы вода ушла…
После третьего выстрела Шеремет довольно откинулся набок, подмигнул Андрею:
– Ты патроны-то не забыл, князь?
– Полный цинк.
– Ну ты парочку в тепло-то убери, на всякий случай.
– А затвор?
– Затвор ни к чему. Наверняка скоро или вытащить, или вытолкать состав попытаются. Придется осаживать.
Но на этот раз бывалый вояка ошибся. Состав, прокатившийся еще около километра и вставший среди степи, спасать никто не стал. Заслон из одного эскадрона простоял до полудня, после чего лейтенант направил на юг два дозора, а остальным бойцам приказал войти в поселок и занять для нужд части крайние дома. Сам офицер отправился в штаб с докладом. Вернулся довольный и слегка пахнущий добротной русской водочкой, без сивушной вони:
– Ночуем в тепле, мужики. Мы тут складов взяли – два корпуса снарядить можно. Румын только пленных – три сотни. А потерь в нашей дивизии пока – десять убитых и тринадцать раненых. В шестьдесят первой дивизии семнадцать казаков погибло, двадцать один в санчасти. Так бы до Берлина идти – к маю у рейхстага ночевать будем. Эх, хороший нынче денек! Давно таких не помню…
Хозвзвод отстал от части еще в первый день – но у румын имелась и кухня, и штабеля консервов, и даже разлитое в большие зеленые бутыли вино. Так что подкрепились кавалеристы на славу – и перед сном, и поутру. Лошадей булкой кормили! Ну а с первыми лучами солнца – в седло и марш, марш вслед за низко урчащими танковыми колоннами.
За сутки четвертый кавалерийский корпус прошел ускоренным маршем почти сотню километров и уже следующим утром увидел Котельниково: город большой, но изрядно порушенный. Война, катясь на восток, успела превратить немалую часть его домов в остовы и фундаменты, смести пригородные сады и ограды, исковеркать кирпичную водонапорную башню и колокольню старой церкви.
Правда, рассматривать издалека, как развлекается на Руси цивилизованная Европа, бойцам ударного корпуса было несподручно. На ходу развернувшись в боевые порядки, кавалеристы под прикрытием танковой брони двинулись к городу вдоль двухколейной железной дороги. На рысях, на рысях – чтобы ворваться на улицы, пока никто и понять ничего не успел, пока часовые дремлют на постах, дожидаясь скорой смены, а комендантские роты сладко посапывают в казармах, наслаждаясь последними предутренними снами. На рысях…
Пулеметы, пушки, винтовки ударили одновременно, когда до кирпичных уступов крайних домов, разбитых по нижние окна, оставалось от силы триста метров. Лошади тут же полетели с копыт – десятками. У левой крайней «тридцатьчетверки» сорвало гусеницу, и она на скорости развернулась почти на сто восемьдесят градусов. Еще у одной вверх подлетела башня, хотя машина продолжила мчаться вперед. Танки немедленно открыли ответный огонь, истребляя выдавшие себя пушки – но всадники, которых выкашивали целыми рядами, ждать не могли и, спасая шкуры, повернули назад. Голой грудью, пусть поначалу и конской, на пулемет не попрешь. «Тридцатьчетверки» тоже замерли, продолжая гвоздить замеченные огневые точки. По ним больше никто не стрелял – но соваться в развалины города, на узкие улочки танки не рискнули. Их там могли из любого окна элементарно забросать гранатами. Фыркнули дизели – и грозные машины неторопливо, словно желая скрыть испуг, попятились к умчавшейся почти на километр коннице.
«Немцы», – без посторонней подсказки догадался Зверев. За одну только атаку, причем неудачную, только их полк потерял больше людей, чем вся дивизия при разгроме румынского участка фронта.
Танки и казаки остановились примерно в полутора километрах от города. Немцы не стреляли. Противотанковые расчеты боялись выдать себя раньше времени, а другой артиллерии у них, скорее всего, и не было. Лейтенант умчался в штаб, а вернувшись, зло приказал коноводам отвести лошадей, а остальным бойцам – окапываться.
– Хотели обойти немцев, через Похлебин, – бросил он сквозь зубы. – Но у танкистов, оказывается, топливо кончилось. Лишних двадцати километров не вытянут. Зубатин, Крылов – в дозор. Обойдите, гляньте, что там у фрицев происходит. Только под выстрел не подставьтесь. Смотрите издалека.
– Вот тебе и танки, князь, – припомнил давешний разговор сержант. – Кончился керосин – и все. Бесполезный хлам. И, язви их в душу, вечно они в самый нужный момент встают. Как специально подгадывают… Ты копай, копай! Чем глубже стрелковая ячейка, тем дольше стрелок живет. И это… За коноводами сходи, наших коней расседлай, а потники сюда принеси. На дно ячейки постелим – уже теплее. А то на голой земле лежать – все яйца отморозишь.
Еще больше казакам испортил настроение вернувшийся дозор. Оказывается, в городе и на железной дороге за ним фашисты разгружали эшелоны с машинами, танками и пушками. Если не разгромить их сейчас, пока половина техники на платформах – завтра эта техника начнет громить уже кавалеристов. Но танки – не лошади. Коня в крайнем случае и голодного пришпорить можно. А «тридцатьчетверки» без солярки стояли на месте, хотя от них сейчас зависела жизнь и смерть многих сотен людей…
Бойцы четвертого кавалерийского корпуса не знали, что в эти самые часы в Котельниково выгружалась и разворачивалась прибывшая из Франции шестая танковая дивизия, командир которой, Эрхард Раус впоследствии приведет бездействие вставших перед городом советских войск как пример безмерной русской глупости: ему, дескать, безропотно и беспрепятственно дали подготовиться к боевым действиям. Однако никому из красных командиров и в голову не могло прийти бросить в атаку людей, не прикрытых танками, без поддержки гаубиц и пушек. Кстати, сам Раус особой инициативы тоже не проявил, уничтожить безмолвные и неподвижные ударные части врага не попытался. Поэтому боевые действия возобновились только третьего января и возобновились Красной армией – когда ушедший далеко вперед корпус догнала его артиллерия, а в баки «тридцатьчетверок» потекла живительная зимняя солярка. Кавалеристы, теперь уже спешенные, попытались выполнить задуманный несколько дней назад маневр: обойти Котельниково с тыла, через Похлебин и реку Аксай.
Первый эскадрон в наступлении не участвовал. Они остался прикрывать уже не сам корпус, а ведущие огонь куда-то за полтора десятка километров гаубицы и тысяча сто тринадцатый зенитный артполк.
– Наступают… – лежа на спине, прислушивался к далекой канонаде Шеремет. – Только медленно идут. Видать, тяжело. С немцами плохо, они никогда не драпают. То есть бывает, но редко. Немец обычно в окопе дохнет, а не по полю улепетывая. Нам как-то пленный признался, что у них за отход без приказа сразу штрафбат положен.
– Так и у нас штрафбат, – заметил Зверев.
– Э-э, ты не сравнивай, – усмехнулся сержант. – У нас из штрафбата с возвращением всех наград, званий и должностей отпускают, коли кровью искупил. А у фрицев он пожизненный, пока не сдохнешь. И заградотряды, говорил, у них не из немцев, а из русских полицаев. Так что те стреляют в отступающих без разбора, беседы не ведут. Им на фрицев наплевать. Представляешь – у нас заградроты из эсэсовцев? От них не назад, а вперед побежишь… Кстати, Талисмана чего-то давно не видно. Хоть бы беседу какую провел, что ли?
Словно в ответ, земля затряслась – в степи между кавалеристами и гаубицами заплясали многочисленные разрывы. Канонада длилась минут двадцать, после чего из-за домов и развалин далекого Котельниково поползли танки – почему-то без поддержки пехоты.
– Смотри, «ганомаги»[7], – обрадовался сержант, доставая из-за пазухи затвор. – Это наши мишени, сейчас мы их оприходуем. Патрон!
Позади почти на минуту наступила тишина, после чего земля под немецкими танками вздыбилась, их закрыло сплошной стеной разрывов. А когда мерзлые комья упали, стало видно, что перед городом остались три искореженные машины – прочие отступили.
– Ну что такое! – обиделся Шеремет. – И стрельнуть не дали…
Тут земля затряслась снова – но на этот раз фашисты довольно точно накрыли позиции гаубиц. Минут пять – и град снарядов рухнул уже на зенитчиков. А потом танки выползли на поле снова.
– Ну теперь они мои! – припал к прицелу сержант. Грохнул выстрел – но кому он предназначался, Андрей не знал. – Патрон!
Хлопнул новый выстрел.
– Патрон!
После небольшой задержки ожила гаубичная батарея – только на этот раз она била намного реже. Может, там осталось лишь два ствола из десяти. Затем, тоже редко, начали стрелять зенитчики. Потеряв две машины из-за слетевших гусениц и еще одну, опрокинутую близким гаубичным разрывом, немцы снова отступили, и опять по артиллеристам принялись гвоздить немецкие пушки. Им, со значительным опозданием, ответила гаубица.
– Вот ведь упрямые какие… – перевернулся на спину и прижался спиной к земле сержант. – Уроды. Мы ведь им все машины пожжем, не на чем удирать будет.
– Чего они сюда-то лезут? – тоже пригнул голову Андрей. – Наши ведь там, за Аксаем наступают.
– Окружить хотят. Невдомек баранам, что кавалерия в окружении только лучше дерется. Чужой тыл – это наша передовая. Нас в окружение только пропусти.
– Вы как, казаки? – упал рядом с ними на землю замполит. – Семи танков у фрицев уже нет. Еще три в Похлебине сгорели, наши по рации похвастались. Отвлечем немца на себя, им там легче будет. А стволов пушечных у нас на три дивизии хватит, отгоним фашиста. И вообще, мужики, – неожиданно подмигнул он. – Я здесь, с вами. Не пропадем.
Младший лейтенант поднялся и побежал к следующему окопчику, выдолбленному в промороженной на полметра земле.
– Талисман нары… – начал было сержант, но тут взрывная волна от совсем близко упавшего снаряда выбила Зверева из неглубокой стрелковой ячейки. Он охнул от боли, приподнялся – однако новый взрыв надолго погасил сознание.
Пришел Андрей в себя от страшной боли, ломающей все тело. И от тишины. Он попытался встать – но потерял равновесие, скатился в какую-то яму. Стало страшно, и он торопливо выполз по склону наверх. Вокруг лежали гранаты. Много гранат. Зверев вспомнил, что взял на позицию шесть противотанковых и шесть пехотных. Они так и лежали, вперемешку. А от домиков опять ползли танки, вслед за которыми трусили человеческие фигурки. В шинелях, похожих на крысиные шкурки.
«Шесть противотанковых, шесть пехотных», – продолжало пульсировать в голове. Князь Сакульский подобрал одну ребристую гранату, одну с большой рукоятью, зажал в кулаках, выдернул чеку и из той, и из другой. Теперь можно было расслабиться. В тишине хорошо расслабляться. Солнце светит, снежок на щеках – и тишина.
Танки подползали все ближе. Пулеметы в них бесшумно светили огоньками – словно на стволах горели крохотные светодиоды. Время от времени выплевывали дымы пушечные стволы. Какие забавные… Сил взмахнуть рукой не было – но танк подполз уже так близко, что достаточно было разжать пальцы, и граната скатилась ему под гусеницу. Полетела в стороны грязь, разбросало железные траки. Танк чуть повернулся, остановился. Мгновением спустя справа открылась крышка люка. Такого шанса Андрей не упустил бы даже мертвый: в последнем порыве он поднялся и опустил руку с пехотной гранатой туда, в люк. Наружу уже лез чумазый, похожий на нормального человека, танкист. Он замер, опустив глаза под себя, потом поднял взгляд, встретился им со Зверевым – и Андрей улыбнулся.
Потом его опять отшвырнуло – но он снова поднялся, сжал и разжал пальцы. Теперь руки были пусты. Из-за черно чадящего танка появились на задних лапах бледнолицые крысы, вскинули винтовки. На кончиках стволов мигнули светодиоды…
– Ты вернулся, чадо?
Андрей помолчал, сел на алтаре, поднес к лицу ладони. Открыл их, стиснул пальцы, снова разжал. В слабом свете костра они оставались чистыми и пустыми. Он повел плечами. Нет, ничего не болело. Ноги и руки слушались, голова оставалась ясной и спокойной. Он нашарил на траве одежду, начал облачаться.
– Ты чего молчишь, отрок? – забеспокоился колдун. – Здоров ли ты, цел?
– Не делай этого больше, волхв, хорошо?
– Чего «не делай», дитятко мое?
– Не отрывай души от тела, Лютобор. Мне не нравятся такие путешествия. Они все равно ничем не заканчиваются. То есть заканчиваются. Всегда одинаково заканчиваются. Я не попадаю домой, колдун. Я получаю поцелуй жестокой Мары, повелительницы смерти. Ты знаешь, мне совсем не нравятся ласки этой богини.
– Разве кто заставляет тебя отправляться в эти путешествия? Доколе ты станешь верить, будто никто не разгадает твоей тайны? Мне приятно слушать твои побасенки о великом будущем России, но истину открывает лишь зеркало Велеса. Осталась всего четверть века, и моя отчизна сгинет в крови и безвременье.
– Да, я помню, помню, – отмахнулся Зверев. – Через три десятилетия без малого, когда Османская империя покорит всю Европу, она посадит на трон извечно покорной сатанизму Польши кровавого упыря и вместе с ним нападет на Россию. С востока двинется Казанское ханство, и под ударами с трех сторон вечная Русь падет. От нее уцелеют только несколько мелких княжеств на севере, вокруг Архангельска… Пардон, вокруг Холмогор. Архангельска, пожалуй, при таком раскладе возле старого города пристраивать не станут. Но что бы ты ни говорил, мудрый волхв, примерно в половине случаев после твоего колдовства я попадаю во времена, близкие к своим. Пару раз почти точно к себе – но меня выбросило обратно. В позапрошлый раз – лет на десять позднее. В этот – на шестьдесят лет раньше, в Великую Отечественную. Правда, оба раза меня быстро убили. Буду дома – обязательно узнаю, что там с моим полком, моей дивизией случилось[8].
– Боги излишне милостивы к тебе, отрок. Ты просишь – и они пытаются дать то, чего ты желаешь. Но ты просишь невозможного, ты желаешь проникнуть в мир, которого не существует. Они создают для тебя что-то похожее, но даже боги не в силах овеществлять целый мир или хотя бы часть его вечно. Когда их силы иссякают, ты возвращаешься назад. Зеркало Велеса никогда не ошибается. Оно предсказало гибель Руси через тридцать лет – а значит, корень Сварогов действительно сгинет, а память его старательно истребят новые, дикие племена.
– Ну положим, турки пока еще далеки от завоевания Европы и топчутся вокруг Вены и перед Венецией. А царь Иван, гибель которого от руки убийцы ты предсказал еще три года назад, жив до сих пор.
– Судьбу невозможно обмануть, чадо мое. Дважды ты спасал его от неминуемой кончины. Но послезавтра поутру он съест смертельную отраву, подложенную предателем, и покинет наш мир, не оставив наследника. Трон перейдет к брату его, Владимиру Старицкому, а вместе с этим на растерзание ляхам и волхвам стран заката будут отданы Новагород и Псков, что зело ослабит землю нашу и сделает братьев по крови врагами нашими в войне будущей против Руси. Вольности немалые он боярам и князьям пожалует – и вольные слуги его в час будущей опасности откажутся под знамена московские вставать, за Отчизну общую животы класть. Свободой полученной зело дорожить станут. И биты будут они все, истреблены поодиночке.
– Да, я помню… – пробормотал Андрей. – Вольности шляхты, польский вариант. Для любой страны – путь в могилу. Но царя… Проклятие, я и забыл, что узнал в Новгороде про новый заговор! Они же сговорились с Белургом, некромантом из моего могильника. Ведь у них еще ничего не готово! Я был, я видел, я знаю… Проклятие, не начнут же они переворот без князя Старицкого! А он еще в Новгороде.
– Уже нет. Видать, спугнул ты колдуна и присных его, спугнул. Вот и заторопилась нежить, дела прочие отложила.
– О Господи, – схватился за голову Зверев. – Точно! Белург догадался, что я слежу за князем. Я у мальчишки при встрече жира чуток с носа соскоблил, вот он и догадался. Тоже ведь в магии сечет неплохо. Они даже убийц ко мне подослали, но мы с Пахомом отбились.
– Больше не подошлют… – Лютобор провел рукой над костерком, и тот погас, словно символизируя падающий на русскую землю мрак безвременья. – Кому ты откроешь секрет Владимира Старицкого, коли он днями сядет на стол московский? За сию тайну покарают уж тебя, а не его. Беги, дитя. Беги на север, строй твердыни могучие на своих рубежах, учи холопов и смердов делу ратному, сманивай людей русских, кто в весях своих чем-то недоволен. Может статься, тогда и уцелеет род твой в годину страшную, не станут османы класть животы тысячами ради клочка земли малого. Сам спасешься и слуг своих спасешь. Времени у тебя осталось мало. Совсем мало. Четверть века всего. Для рода Сварогова – последний миг.
