Александр Прозоров
Князь. Война магов (сборник)

Талисман

– Пасмурно сегодня, – недовольно заметил Лютобор, поднимаясь по пологому склону проклятой Сешковской горы. – Ни зги не видать. Вестимо, к дождю. Может, прольет наконец-то жаждущую землю. Бо лето зело сухим выдалось.

– Разве ты не можешь управлять погодой, волхв? Сам же учил, как дождь вызвать, как тучи разогнать.

– Так то стараться надобно, чадо. А я последние лет двести уставать стал сильно. Лишними хлопотами ради любопытства пустого заниматься ленюсь.

– На Полину-то ночью посмотрел… – буркнул себе под нос Андрей.

– Не на нее, на боль твою глянул. О тебе подумал, ученик мой непутевый… Куда ты так стремишься, зачем? Оставайся! Чем плох тебе этот мир?

– Раньше я хотел домой, Лютобор. Теперь же просто хочу убраться прочь. Где тут твой алтарь? Вроде на самый верх уже поднялись…

– Здесь, да растворится в воде подземной сила Змиулана, да придет сила Перуна огненного…

Что сотворил в темноте старый кудесник, Андрей не разглядел, но в нескольких шагах левее вспыхнул скромный, на два полешка, огонек.

– Как ты это делаешь, волхв? – удивился князь. – Меня ты этому заклинанию не учил!

– Ты так торопишься уйти, чадо, что все равно не успеешь познать всей моей мудрости, – горько посетовал колдун. – Раздевайся, ложись на камень. Ну да не первый раз пытаемся, сам знаешь.

– Опять душу хочешь отнять? Ведь ни разу это добром не кончалось. Только смертью. Сотвори заклятие на возвращение всего тела!

– Последний раз попробуем, отрок. Все же душу я из мира твоего забирал, без плоти. Да и не готов я к иному заклятию. Может, обождешь до нового полнолуния?

– Ну уж нет! – принялся разоблачаться Андрей. – Загостился я тут у вас, хватит.

Взгляд молодого человека упал на розовые прямоугольники окон, что светились за камнем, по ту сторону протоки крестообразного озера. На миг он запнулся, вспоминая суровую заботу боярина Лисьина, голос здешней матушки, неизменно готового прийти на помощь Пахома… Мотнул головой и решительно вытянулся на холодном шершавом камне.

– Давай, мудрый волхв, призывай богов древних и неведомых, пусть крутят свою машину времени.

– Замкни уста, несчастный, – грозно оборвал его колдун, – ибо отдаешь душу свою на милость богов. Бойся их гнева, а пуще того бойся их милости. Пусть они всего лишь снизойдут к мольбам твоим и исполнят испрошенное…

В этот раз Зверев даже не успел услышать слова древних заклятий, как ощутил падение в огненную бездну. Его закружило, несколько раз перекувырнуло, ударило головой, и от страшной боли он громко застонал.

– Ой, мамочка, роди меня обратно… – Он перекувырнулся еще раз, согнулся, лежа на боку, и схватился руками за затылок. – О Господи, за что, почему?

Над самым ухом послышалось тревожное ржание. Зверев осторожно приоткрыл глаза – и увидел у самого носа конскую морду с шевелящимися влажными ноздрями. Черные глаза, прядающие уши, рыже-бурая шерсть. Князь с огромным облегчением вздохнул: похоже, в этот раз обошлось без дурных фокусов. Домой не попал – так хоть в своем времени остался.

– Ну что, муругая моя… – Скривившись от боли, он сел, оперся руками о землю и ощутил под руками снег. Зачерпнул, прижал горсть к затылку. Стало немного легче.

– Ну как, Васька, жив? Ранен? – спешился рядом гладко бритый морщинистый мужик в потертом овчинном тулупчике и шапке-ушанке с красной эмалевой звездочкой на лбу. – Куда тебя? Кровь, кровь есть?

– Ерунда, царапина, – глянул на окровавленную ладонь Зверев. – Сочит, но за шиворот не струится. А ты кто таков, чей холоп будешь? Али лях? Иноземец?

– Эк тебя шибануло, Васька, – низенько и ехидно захихикал мужик. – Какой холоп? Какой лях? Ты чего, меня не узнаешь?

– Ты как с князем разговариваешь, смерд?! – Андрей попытался вскочить, но его повело в сторону, и если бы не вовремя подставленное плечо мужика, он бы рухнул обратно в снег.

– Э-э, милый, да тебе, похоже, в медсанбат надобно.

– Куда? – Андрей открыл и закрыл глаза, схватил мужика за шею, с силой привлек к себе, вперился глазами в красную эмалевую звезду. Алую, с серебряными серпом и молотом в серединке. – Погоди, так ты красный?

– Красный, Васька, красный. Ты это, за стремя возьмись… Господи, да у тебя ноги совсем заплетаются! Спина не болит? Не дай бог, позвоночник зацепило.

– А я кто? Ты где, смерд? А я – красный?

– Да красный ты Васька, красный. Все мы тут красные… Не, спина целая, ни одной дырочки. Неужто обошлось? А лошадь твоя как?

– Ну-ка, стой! – Андрей поймал мужика за ворот и вновь притянул к себе: – Ты кто, смерд?!

– А в глаз за слова такие не хочешь, дерьмо ослиное?

– Ладно, пусть будет Ослиное Дерьмо, – разжал хватку Зверев. – А я тогда кто?

– Ты чего, и вправду не рубишь? – без видимой обиды переспросил мужик. – Вправду мозги отшибло? Васька, Василий Медведев, помнишь? Станица Берложья, Краснодарский край. А я – старший сержант Павел Шеремет. Твой непосредственный командир, кстати, олух царя небесного. Служим мы с тобой в первом эскадроне второго полка восемьдесят первой дивизии четвертого кавалеристского корпуса. Посланы на кухню за обедом и назад теперь возвращаемся. Все, вспомнил?

– А какое сегодня число?

– Семнадцатое ноября сорок второго года. Ты и вправду не помнишь али прикидываешься?

– Прикидываюсь. А как меня долбануло? Чем?

– А-а, это фортуна тебя поцеловала с нежностью. «Мессеры» нас засекли. Уж не знаю, откуда взялись, но своего не упустили. Я как рев мотора услышал, сразу в сторону с дороги отвернул и рысью пошел. А ты, тетеря, головой крутить начал. Вот фрицы по тебе две очереди и выпустили. Одна аккурат по седлу прошла, сам видел. Думал, конец пацаненку, отбегался. А ты хоть с лошади своей муругой и слетел, но закувыркался, себя начал ощупывать. Живой, стало быть, остался. Да и кобылка стоит, не дергается. Не поняла небось вовсе, чего случилось. Пусти, хоть гляну, как она? Может, в шоке просто…

Сержант Шеремет обошел помахивающую хвостом кобылу вокруг, ощупал зеленую овальную флягу емкостью на добрый пуд воды, узлы, тюк на холке, опять хмыкнул:

– Ты глянь, казак! Одна пуля кашу гречневую продырявила, вторая – ящик с тушенкой, с другого бока. А на лошади – ни царапины! И это, смотри, твое… – Сержант протянул ушанку, задний борт которой был размочален в лохмотья. – В рубашке ты, видать, родился, боец Василий. Ну что? На ногах стоишь? А в седло подняться сможешь?

– В седле не пешком, – осторожно нахлобучил на макушку порченную фашистами шапку князь Сакульский. – Много труда не нужно. А где мы сейчас, Павел? Вроде степь вокруг, ровно все.

– На Волге, казак, на Волге, – вздохнул сержант. – Слева гул слышишь? Это Сталинград. Мясорубка там сейчас, говорят, страшная. А мы тут бока уж четвертый день отлеживаем. То есть выгрузились четвертый день тому, за Приморском. Два дня марша, да вот застопорились. Не пускают нас дальше. Видать, и на смерть стоит своя очередь. Занято в Сталинграде сейчас, есть кому погибнуть.

– Какая, говоришь, дата сегодня? Конец сорок второго? – Зверев попытался вспомнить, когда на Волге окружили Паулюса. Кажется, в сорок третьем. Значит, еще год все это длиться будет. Целый год. Андрей перекрестился: – Не боись, сержант. И нас перемелют. Никого не забудет костлявая.

– Поднимайся в седло, философ. Твоя пуля уже мимо прошла. Теперь выживешь.

Оба кавалериста окинули небо тревожным взглядом, поднялись в седла и широким походным шагом двинулись по полосе истоптанного снега, разрезающей бескрайний ровный наст. Казалось, никого и ничего вокруг нет до самого горизонта – но очень скоро Андрей убедился, что впечатление это весьма обманчиво. Они проскакали километра полтора – и Зверев смог различить натянутые на толстых жердях многочисленные полотняные навесы. Под одними переминались с ноги на ногу лошади, перед которыми вместо яслей стояли поднятые на бочки жестяные лохани, под другими сидели на седлах татары: бездоспешные, безбородые, в овчинных тулупах и валенках, с шашками на широких ремнях. Разум никак не переключался на новую обстановку, и чтобы признать легких кавалеристов красными конниками, ему требовалось некоторое усилие. Или это последствие контузии? Все же пуля по затылку двинула, не подушка в пионерском лагере.

– Обед прибыл, мужики! – бодро провозгласил Шеремет. – Тащите котелки да ложки, разбирайте «эн-зэ». Кому пуля в тарелке попадется – Ваське Косолапу отдайте. Будет ему после войны сувенир.

– Чего, суп, что ли, вытек? – встрепенулся щекастый и упитанный, как Полина, кавалерист.

– Ты только о брюхе думаешь, Октябрин, – осадил его другой. – Узнал бы лучше, чего с мальчишкой случилось. Он, может, из-за твоей жратвы шкурой рисковал.

– Суп у меня, – принялся развьючивать скакуна сержант. – Так что его я уберег. А вот каша пулю словила. И тушенки половину съесть придется… На всякий случай – вдруг протухнет. Навылет через ящик прошло.

– Это как же?

– Да «мессер», язви его в душу, подловил. А в степи, сам понимаешь, оно как на блюдечке. Ни куста, ни щелочки… – продолжал словоохотливо рассказывать Шеремет.

Андрей же, вспомнив, что теперь он не князь, а рядовой боец, начал распутывать узлы на своих сумках. Кавалеристы подходили с котелками, сержант, старательно перемешав поварешкой вкусно пахнущие кислые щи, ловко наполнял емкости, не переставая молоть языком:

– Представляете, очередь аккурат поперек коня прорезала, через Ваську прошла. Ну, думаю, хана казаку, отвоевался. А он на снегу поерзал, поерзал, да и встает. Хоть бы хны ему! И лошадь цела. Одна пуля флягу продырявила, вторая, с другой стороны – ящик с консервами. На самой кобыле – ни царапины. А Ваську по самому затылку гостинец от фрица чиркнул. Шапка – в хлам! Вась, покажи людям шапку, а то ведь не поверят.

Андрей отмахнулся, но головы не спрячешь – среди кавалеристов прокатился восхищенный гул:

– В рубашке малец родился…

– …Васька, стало быть, встает, глаза шальные, все руки в крови. «Ты кто, – спрашивает, – холоп? Как стоишь перед князем!». Я ему, мол: ранен куда? А он: «Я князь родовитый! Кланяйся давай! И вообще, где тут красные, где тут белые и за кого мы воюем?»…

– В чем он признался? – неожиданно растолкал кавалеристов двадцатилетний мальчишка в портупее, вытянул вперед и открыл планшет. – Кто князем был? Белых спрашивал?

– Да ты чего, Талисман? – дружно загудели конники, стеснившись вокруг. – Какой он князь? У всех на глазах вырос, в станице голозадым бегал. Оставь, замполит! Мало ли чего человек в контузии ляпнет? Ему годов-то сколько? Его в Гражданскую и в проекте не было. Он родился-то, когда уже и американцам с япошками^[6] пинка под зад дали. Что он о белых знать может? Только в кино и видел да в книжках читал…

Под дружным напором бойцов эскадрона офицер отступил, закрыл свою планшетку. Но тут какой-то бес дернул Зверева за язык, и Андрей спросил:

– А Талисман – это имя или фамилия?

От взрыва дружного хохота едва не сорвало маскировочный навес. Кавалеристы толкали друг друга локтями, сгибались от смеха, утирали слезы. Замполит густо покраснел, процедил сквозь зубы:

– Я ведь и под трибунал за оскорбление офицера отдать могу…

– Да ты чего, он же контуженый! – опять взяли мальчишку под защиту бойцы. – Мало ли чего с пулей в затылке померещится? Он еще и князем назывался, замполит. Да брось ты, на контуженых не обижаются…

– Если контуженый, пусть в санбат топает, а не в полку байки травит, – недовольно буркнул замполит. – Боец Савельев, вы санитар или нет? Почему помощь раненому не оказываете?

– Виноват, товарищ младший лейтенант, – отозвался один из веселящихся кавалеристов, отошел в сторону, подобрал между седлами большущую сумку с красным крестом: – Иди сюда, князь.

Он осмотрел рану, покачал головой:

– Повезло тебе, казак. Еще чуток, и пришлось бы мозги со снега собирать.

Савельев полез в сумку, начал промывать рану чем-то обжигающе-холодным. Зверев втянул сквозь зубы воздух, спросил:

– А чего такого смешного в этом… политруке?

– Да везучий он больно. Почище тебя везучий. Полгода с небольшим как призвали. Аккурат приказ «Ни шагу назад» вышел. Про заградотряды и прочее. Сам знаешь, в отряды эти простых людей не берут. Только коммунистов, орденоносцев, солдат самых отважных и опытных. Ну а нашего хлопца туда как комсомольского активиста направили, чуть не с призывного пункта. Первый раз заняли они позиции возле Данкова. Там его змея укусила. В итоге парня в санчасть с распухшей ногой отправили, а к позициям заградотряда вечером немцы прорвались. В общем, двое суток они держались, пока к ним подкрепление подбросили. Сам понимаешь, от батальона рожки да ножки остались, чуть не поголовно в землю лег. Талисмана нашего после нескольких уколов выписали, и он снова, с другой ротой заградительной к Дону пошел. Споткнулся однажды, ключицу сломал. Его – опять в госпиталь. А рота – из станицы Мелеховской со штабом сорок седьмой армии немцев выбивала, а опосля держала селение до подхода Черноморской бригады. В общем, сам догадываешься, в тыл отводить оказалось некого. Талисмана в сентябре выписали, и опять – в батальон заградительный. Двенадцатого октября его в тыл отозвали и на курсы политруков отправили, а тринадцатого сто двенадцатая дивизия со своих позиций драпанула. И заградотряд возле Сталинградского вокзала четверо суток ее участок держал. Про лейтенанта Хлыстова слышал? Так это как раз отряд нашего замполита бывший. Можешь представить, сколько их уцелело, когда десятая дивизия подтянулась. А Талисмана в новенькой форме к нам в эскадрон определили. Дескать, опытный боец станет станичникам моральную поддержку оказывать. А в дивизии только половина казачьего пополнения, остальные из госпиталей да из частей расформированных. Сами кому хочешь нос утрем. Короче, как про биографию замполита казаки проведали, так зараз и стали следить, чтобы неприятности с ним не случалось. Пока с нами он – бояться нечего. А не дай бог ногу подвернет или с поносом в тыл побежит – хана части, покрошат в капусту. Одно слово: талисман. А он, дурак, бесится, что у каждой кочки для него соломку норовят постелить. Клычев Шурка поутру ему руку подал, чтобы о растяжку лейтенант не зацепился. Так замполит на него чуть рапорт за рукоприкладство не написал, насилу угомонили.

Савельев закрыл сумку, громко позвал:

– Товарищ лейтенант! У бойца Медведева возможна легкая контузия. Прошу снять его сегодня с наряда.

– Снимаю, Медведев, – ответил с одного из седел совсем взрослый мужик, тоже в портупее. – Разрешаю спать, красный казак. Авось до утра мозги на место усядутся.

– Спасибо, товарищ лейтенант.

– Не «спасибо», а «есть», красноармеец! – сурово поправил офицер.

– А-а-а… где мое место? – поинтересовался Зверев, чем опять вызвал смешки.

– Возле противотанкового ружья, боец, – ответил ему лейтенант. – И вы, Медведев, при нем вторым номером. Надеюсь, не забыли, как обращаться со вверенным вам Родиной оружием?

– Не забыл, есть, товарищ лейтенант!

– Иди сюда, князь, – поманил его успевший привалиться к седлу Павел Шеремет. – Вот, гляди, здесь твой потник, автомат и седло твое, и сумки с припасами. Не забудь, что делать, коли тревога случится. Ружье беру я, патроны и гранаты – ты. Помнишь? Лошадей Чижик уже увел, он за тебя наряд достоять взялся. Чего тебе еще объяснить?

– Ничего, разберусь…

Ночевать на снегу Звереву было уже не впервой. Правда, раньше это случалось в более комфортных условиях, ну да и в тулупе, валенках и ватных сапогах зимой тоже не замерзнешь. Особенно на толстом войлочном потнике и с седлом под головой.

«Обидно, – подумалось ему. – Сколько раз в детстве мечтал, как бы лихо в Отечественную воевал. На истребителе бы бился, на „Т-34“ немецкие бы пушки утюжил, в разведку бы ходил. А попал в дебильную кавалерию. Кому она тут нужна? Только супы на позиции возить да тыловые дороги патрулировать. Конница – она в шестнадцатом веке силою была. А в двадцатом… Только мух на стерне смешить. С шашками на танки не попрешь…»

– Чего ты там бормочешь, князь? – зевнул рядом старший сержант. – Уж не в горячке ли бредишь?

– Говорю, какого черта мы тут нужны? Я понимаю – танки там, бронетранспортеры. А от нас какая польза? Современная война – это война моторов. Конной лавой на танки не попрешь.

– Чего-о? – вскинулся Шеремет. – Ты, малец, видать, точно контуженый! Откуда тебе такая дурь в башку-то простреленную залетела! Да сильнее и грознее казачьей лавы ничего в мире нет и никогда не появится! Нашел чего хвалить – танки-моторы. Хлам все это, хлам и баловство. Я тебе так скажу: десять лет назад их придумали, через десять лет про них все забудут. А конница – она останется. Татар били, поляков били, шведов били, французов били, турок били, и немца побьем.

– Это ты погорячился, Павлуша, – вступил в разговор неспешно доедающий кашу кавалерист. – Танк – это все-таки сила. И пушка у него, и пулеметы, и лоб железный. Когда такая штука на тебя катит, жопе потно становится.

– Жопе, может, и потно, а гранаты простой он боится. Бутылки с бензином – и той боится.

– А ты, Шеремет, хоть один танк спалил, чтобы так распинаться? Ну признай перед мужиками – спалил?

– Я?! – поднялся сержант. – Эй, Слава, скажи, как мы с тобой намедни на Ржев ходили! Ну скажи! Во втором гвардии кавалерийском корпусе мы тогда служили, у генерала Крюкова Владимира Викторовича. С шестым танковым корпусом мы в ноябре Ржев пошли освобождать. Сто двадцать танков как один, и мы на рысях. В общем, поначалу вдарили так, что немцы драпали, как зайцы, мы за ними и не поспевали даже. Потом оклемались фрицы да позади наступление устроили. Отрезали нас от своих. Ну приказа отступать не было, мы и пошли дальше, благо дорога пустая. Два дня так шли, а потом танки и встали. Не подбили их немцы, не думайте. Сами встали. Бензин у них кончился. Окопались танкисты, да и стали ждать, чего дальше будет. А нас, гвардейцев, полковник Курсанов собрал. Сказал просто: «Приказа останавливаться не было!» Мы и пошли. Шашки наголо – и на рысях. Полтора месяца у фрицев в тылу баловали. Порубили их, складов пожгли – и не сосчитать. Я лично еще и четыре самолета спалил. А всего самолетов восемь штук истребили, грузовиков, бронемашин – вообще не считали. Колонны с припасами громили, подкрепление, что вперед шло… Лошади исхудали, как псы бездомные, половину мы просто сожрали. Есть-то надо чего-то! Как захромала, ранена – стало быть, под нож. Взамен у немцев коней брали. У них этих «моторов» тоже изрядно. В общем, как приказали нам вперед идти, так мы через полтора месяца по другую сторону ржевского выступа к своим через фронт и вышли. А танки твои, князь, по сей день, мыслю, как вкопанные стоят. По ним и стрелять не пришлось. А нас после переформирования сюда определили. После рейда нашего по тылам половина частей сгинули, половина перемешались. Вот восстанавливать и не стали.

– Напутал ты, Шеремет, – ответил загорелый кавалерист с дальней стороны тента. – Я не с Курсановым, я с Беловым подо Ржевом наступал. Наш корпус вместе с тридцать третьей армией зимой в прорыв ушел. В остальном то же самое было. На второй день танки с пехотой встали и назад, к своим повернули. Только им уже прорываться пришлось, немцы и нас отрезать успели. А наш корпус, считай, три месяца по тылам гулял, пока с самолета приказ на выход к своим не сбросили. Мы и вышли. А тридцать третья армия, ефремовская, говорят, полегла. Никакие танки не помогли.

– Вас послушать, – не выдержал Зверев, – так пулемет лучше верхом атаковать, а не на танке на него наехать.

– И пулеметы мы верхом атаковали, и для танков на фронте изрядно специальных пушечек припасено, – тут же парировал сержант. – На войне ни для кого разлюляй-малины нет, за каждым свой стрелок присматривает. Про танки же я тебе так скажу. Повезло им изрядно, что только перед самой войной появились. Потому против них ничего дельного пока придумать не успели. Вот подожди, как кошмар этот кончится, лет через десять посидят ученые профессора да скумекают какую-нибудь магнитную бомбу, что сама с самолета на железо наводится. Будет пролетать такой один раз над фронтом да все танки разом и выжигать. А пуще того – самолет сделают, чтобы летал впятеро дальше нынешних. Как война начнется, так сразу они и полетят в тылы друг к другу, станции и мосты бомбить. Порушат все, поезда ходить перестанут – на третий день, глядишь, бензин у всех вокруг и кончится. И пересядут все, как миленькие, на лихого жеребца, опояшутся вострой сабелькой, да и помчат навстречу друг другу лихою конной лавою. Попомни мое слово, так оно и будет.

– Боец Медведев, – прервал разговор суровый голос офицера. – Что у вас там за изба-читальня собралась? Если вы не нуждаетесь в отдыхе, завтра снова в наряд заступите. Вам ясно?

– Простите, товарищ лейтенант, я уже сплю, – опустил голову и закрыл глаза Андрей.

В словах Павла Шеремета ему почудилось некое правдивое зерно. За всю свою историю человечество изобрело только два вида транспорта, что не нуждаются в постоянных заправках: лошадей и атомные корабли. Прав он был и в том, что к концу двадцатого века будет изобретено дикое количество средств, способных найти и уничтожить танк самым изощренным образом. Против лошадей подобного кошмара придумать никто не удосужился. Увы – если бы все было так просто… Мир меняется стремительно и необратимо. Буденовскому казаку, что в начале века рубил и австрияков, и французов, и Врангеля, трудно поверить, что уже к середине столетия исход великих битв будут решать танковые клинья, самолетные эскадрильи и плотный пулеметный огонь. Моргнуть не успел – а мир вокруг уже изменился до неузнаваемости. Такая вот настала хитрая штука, неведомая далеким предкам: научно-технический прогресс.

Он надвинул шапку на глаза и решительно отринул посторонние мысли. Ему в самом деле следовало хорошенько поспать. И молиться Богу, чтобы легкое касание пули не аукнулось серьезным сотрясением мозга.

Новый день прошел для Зверева спокойно. Контуженого мальчишку предпочитали не трогать ни командир, ни другие кавалеристы, и он смог спокойно разобраться, что ему досталось за оружие и с чем его едят. Четырнадцатисполовиноймиллиметровое противотанковое ружье Дегтярева оказалось по конструкции не сложнее охотничьей винтовки: ствол да затвор – так что долгих уроков не потребовалось. Еще им с сержантом полагалось по автомату «ППШ» с цинком патронов (как заметил Шеремет: «На случай рукопашной»), два десятка гранат, из которых половина были противопехотными, четыре цинка с патронами к ПТР и, разумеется, сверкающая первозданной новизной, слегка изогнутая шашка, практически не имеющая гарды, но с темляком из шелкового шнура. Никаких доспехов конникам не полагалось, что для Андрея, привыкшего к тяжести байданы и куяка на плечах, было очень непривычно. Но ничего не поделаешь – новые времена, новые законы.

Еще, как заметил Зверев, к нему прочно прилепилась кличка «Князь». Но он, в отличие от Талисмана, на такое обращение реагировал спокойно.

Отдохнуть второй ночью не удалось. Едва стемнело, прозвучала команда: «По коням!». Казаки действовали быстро и отработанно: одни сворачивали маскировочные тенты, другие подводили лошадей, третьи навьючивали общий скарб: жерди, полотно. Андрей помог сержанту укрепить у седла тяжеленное длинноствольное ружье, навесил на муругую кобылу свою долю боеприпасов. Полчаса – и эскадрон втянулся в темную колонну кавалерийской дивизии, уходящей на юго-запад, в сторону непрерывного грозного рокота.

«Сталинград, Сталинград…» – летал среди бойцов тревожный шепот, и люди невольно выискивали глазами Талисмана. Замполит в строю – значит, пока ничего страшного.

Глубокой ночью по потрескивающему льду эскадрон перешел Волгу, поднялся на правый берег, на рысях двинулся вперед. Еще четыре часа хода – и дивизия наконец остановилась, растекаясь, подобно воде, по заснеженной степи. Эскадрон освободил скакунов от поклажи, растянул полотняные навесы и к рассвету совершенно исчез: с высоты в пару сотен метров степь казалась такой же белой и ровной, каковой была вчера.

Уставшие люди повалились спать, оторвавшись от этого важного занятия только два раза: ради завтрака и обеда. К вечеру эскадрону подвезли свежего сена, овса, поступил приказ наполнить все торбы.

– Неужели наступать будем? – озвучил общую мысль Шеремет. – Коли зерна коням чуть не на неделю дают – на месте, стало быть, держать не собираются.

Между тем дежурные наряды опять дернули в тыл и вернулись с американской тушенкой – каждому по две банки – и с копченой рыбой, которую казаки приговорили тут же, за ужином. С плотно набитым животом – и мир светлее, и мороз не так силен, и потник мягче, и спится слаще. Хотя выспаться досыта эскадрону опять не удалось: за два часа до рассвета воздух содрогнулся от оглушительного рева, и даже самые опытные бойцы повскакивали с мест, в тревоге хватаясь за оружие и выбегая наружу.

Впереди, в считанных километрах, бушевало пламя: тысячи, десятки тысяч разрывов сливались в непрерывную желто-красную полосу, над которой, кроваво подсвеченный снизу, вздымался черный дым.

– Эскадрон, по коням! По коням, мать вашу, вы не в театре! Чего вытаращились? По коням!

Люди забегали, выполняя привычные, дошедшие до уровня рефлексов, действия: растяжки, тенты, седла. Вскоре кавалеристы выстроились в две линии на недовольно всхрапывающих, тяжело нагруженных скакунах. Они стояли лицом к адскому пламени, что продолжало бушевать впереди: кто – с суровой решимостью сжимая рукоять шашки, кто – успокаивающе поглаживая лошадь.

– Слушай меня, эскадрон! – перекрикивая грохот канонады, поднялся на стременах лейтенант. – Нам поступил приказ совместно с четвертым механизированным корпусом прорвать оборону противника, после чего развивать наступление самостоятельно, вместе с приданной нам восемьдесят пятой танковой бригадой. Мы должны освободить поселок Аганерово, после чего повернуть к городу Котельниково, достигнуть его, завладеть населенным пунктом и занять оборону.

– Котельниково! – удивленно присвистнул Шеремет. – Да это верст триста отсюда, не меньше.

– Короче, мужики, – немного снизил тон командир эскадрона. – Коли не дрогнем – всех немцев, что к Сталинграду сунулись, в котле запрем да сварим, что пельмени сибирские. Четвертый танковый внутреннее кольцо замыкает, а мы – внешнее. И еще… Казаки, перед нами не войска стоят. Перед нами – румыны. – Лейтенант весело подмигнул и опять повысил голос: – Замполит, ко мне! Скажи людям пару слов перед боем.

Младший лейтенант выехал перед строем, вскинул руку указующим перстом вперед:

– Товарищи! Братья мои! Освободим землю русскую от фашистской сволочи! За сестер и матерей наших, за Родину, за Сталина! Бить гадов нещадно, пока ни единого не останется! Ура!

Народ чуть зашевелился, расслабился: Талисман здесь, так что бояться нечего. Лейтенант же глянул на часы и кивнул:

– Пора. За мной, казаки, с Богом.

Дальше все было неправильно. Совсем не так, как пишут в книжках или показывают в кино. Никаких окопов, никаких криков «Вперед!» и бросков за комиссаром под кинжальный пулеметный огонь, никаких амбразур, что нужно закрывать грудью, никакого горячего снега. Эскадрон развернулся в несколько рядов за «тридцатьчетверками», в шахматном порядке несшимися по степи, и стремительным галопом полетел следом, стараясь только не отстать, – полетел прямо в бушующую впереди стену артиллерийских разрывов. На всем ходу они перемахнули изломанную линию своих окопов, помчались дальше. Позади, стремительно отставая, послышалось нестройное «Ура-а-а-а!!!».

Когда до смерти оставалось всего метров сто – волна разрывов резко отпрыгнула дальше, вперед, еще метров на триста. Танки сбросили скорость и, переваливаясь с боку на бок, как большие утки, полезли по перепаханной румынской передовой, состоящей из сплошных воронок разной глубины и диаметра. Конница тоже перешла на шаг: тут бы только ноги лошадям не переломать, какие уж там скачки! Справа впереди вдруг загрохотал пулемет – но по нему тут же жахнули стволы сразу нескольких танков, и огневая точка замолкла. Точно такая же судьба ждала еще одну ожившую впереди позицию.

Наступающие части догнали вал разрывов – он опять отпрыгнул вперед, еще на три сотни метров. А когда танки добрались до него снова – вдруг опал, исчез, оставив людей в такой тишине, что в ушах звенело. Из выхлопных труб «тридцатьчетверок» ударили сизые снопы, танки стали ускорять разбег – и эскадрон тоже перешел на рысь. Минут десять гонки – впереди опять загрохотало. Над ровной поверхностью только-только начавшей светлеть степи, выдавая позиции врага, полыхнули алые огоньки, перед танками и между ними черными комьями взлетела земля. Танки сбросили ход, с коротких остановок начали отвечать, и подмигнувшее атакующим место сплошь заросло многочисленными разрывами.

Эскадрон нагнал машины, местами даже вырвался вперед – но танкисты быстро разогнались снова, пошли на врага, непрерывно стрекоча пулеметами. Румынские позиции отвечали частым винтовочным треском, длинными очередями. Справа от Зверева неожиданно вылетел из седла молодой казак, потом кувыркнулись бок о бок на снег сразу три лошади. «Тридцатьчетверки» опять заговорили главным калибром, «гася» вражеские пулеметы. Некоторые кавалеристы дернули из-за спин древние, как Мафусаил, и надежные, как рогатина, мосинские трехлинейки, начали отвечать.

Андрей тоже было потянулся к автомату, но передумал. Один черт на скаку с седла никуда не попадешь. Да и дальнобойность у «ППШ» двести метров с хвостиком – далековато. А потому он сместился чуть левее, прикрываясь танковой броней, и сунул кисть руки в темляк, потянул из ножен шашку. Пятьсот метров, четыреста, триста… Румынские пулеметы замолкали один за другим, и всадники уже без особой опаски выскакивали между танками, рвались вперед. Двести метров – и оккупанты побежали, выскакивая из окопов, бросая оружие, петляя как зайцы.

Впереди щелкнул одинокий выстрел – Андрей увидел в узкой ячейке одетого в зеленую шинельку бойца с бабьи повязанным на голове платком. Румын торопливо передернул затвор, вскинул винтовку, целясь точно в него. Зверев пригнулся к самой шее кобылы, пнул ее пятками, заставляя скакать еще быстрее. Выстрел – пуля свистнула где-то совсем рядом. Стрелок опять дернул затвор, поднял оружие… Щелчок: пусто.

– Обойму поменяй! – рявкнул Андрей, налетая на ячейку.

Румын взвыл, вскинул винтовку над собой, закрываясь от клинка, но князь чуть помедлил с ударом и хлестко обрушил остро отточенную шашку не на голову врага – а на спину, за его ружье, по основанию шеи, подрубая позвоночник на загривке.