Александр Харников
Вежливые люди императора

Штатский, внимательно наблюдавший за юным спутником Павла, что-то сказал тому по-немецки. Парень в военном мундире кивнул и вслед за императором полез в салон «Тигра».

– Ну что, Алексей Алексеевич, – кивнул он мне, – по коням? Следуем на Манежную площадь. Одним словом, к Зимнему стадиону. Дорогу знаете?

Я кивнул.

– Тогда пойдете замыкающим. Может быть, вам подсадить сопровождающего с оружием? Хотя…

Штатский взглянул на Джексона, который настороженно смотрел на незнакомого ему человека.

– Ладно, с такой сурьезной собачкой вам и в самом деле вряд ли что-нибудь угрожает. Ну, а если что, будем держать связь. Сейчас я принесу вам рацию. И еще – меня зовут Василий Васильевич Патрикеев. Можете звать по имени.

– Хорошо, Василий, – ответил я. – Жду рацию. Эх, угораздило нас попасть хрен знает куда. Одно скажу – если нужна будет наша помощь, можете рассчитывать на меня, мою дочь и моего друга. Но об этом мы поговорим в Манеже…

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Герцог Ойген Фридрих Карл Пауль Людвиг

фон Вюртемберг, известный в России

как Евгений Вюртембергский

Два месяца назад я прибыл в этот холодный, мрачный, но необыкновенно красивый город. До того вся моя жизнь ограничивалась крохотным Эльсским княжеством в Силезии. Я родился в Эльсе, но почти все время жил в небольшом родительском замке Карлсруэ. Слышал я, что и в далеком герцогстве Баден-Дурлах есть город Карлсруэ, но он не имеет к нам никакого отношения, к тому же находится он от нас далеко, в ста двадцати вюртембергских милях^[9]. Впрочем, расстояние до моей родни в Штутгарте всего на десять миль меньше, и мы очень редко видим родственников в нашем родовом гнезде.

Тем не менее моя тетушка, младшая сестра отца, София Доротея фон Мёмпельгард, ставшая императрицей Марией Федоровной, приняла живейшее участие в моей судьбе и убедила августейшего супруга своего, императора российского Павла, принять меня на русскую службу, когда я был еще ребенком. Все эти годы я числился в отпуске ради получения образования, но продолжал двигаться по службе. Недавно меня поздравили генерал-майором, хотя я ни дня не служил в русской армии. В конце прошлого года его императорскому величеству было угодно пригласить меня в свою столицу.

Мне посчастливилось понравиться тетушке и ее царственному мужу, и меня поместили в кадетский корпус, где я начал постигать военную науку и другие дисциплины. Впрочем, родители мои дали мне весьма неплохое образование, и проблемы у меня были только с русским языком. Конечно, у нас в Силезии сельские наши подданные говорят на родственном русскому силезском языке, с которым я немного знаком. Но он все же достаточно сильно отличается от русского и не позволяет ни говорить, ни писать, ни читать на русском языке, хотя отдельные слова разобрать я могу.

А мне необходимо знать язык моей новой родины в совершенстве. Поэтому я весьма усердно пытаюсь его учить, и уже смог добиться некоторых, пусть и весьма скромных, успехов на этом нелегком поприще.

В этот день императору было угодно взять меня с собой на пороховой завод, дабы я мог ознакомиться с его работой и увидеть своими глазами процесс изготовления того, без чего ни одна европейская армия обойтись не может. Но по дороге на завод с нами приключилась одна странная история. Пожилая простолюдинка, засмотревшись на нас, неожиданно поскользнулась и упала. Мы с императором выбежали из открытой повозки, двигавшейся по улицам на полозьях, и помогли встать бедной старушке. Я еще раз убедился, какое доброе сердце у человека, столь щедро осыпавшего меня почестями. Силезские вельможи, скорее всего, не обратили бы внимания на какую-то там бабку, а то и велели бы кучеру огреть ее плеткой, чтобы впредь не зевала и смотрела под ноги.

После того как мы помогли доброй женщине встать, я вернулся в возок, а император еще долго с ней о чем-то разговаривал. Вернувшись и усевшись рядом со мной, он был сильно встревожен и расстроен. Я знал, что император Павел страдает сильными головными болями, и даже как-то раз со смехом объяснил мне, что делит свои мигрени на четыре категории. Первая – «круговая» – это когда болит затылок; вторая – «плоская» – вызывающая боль во лбу; третья – «обычная» – легкая боль; четвертая – «сокрушительная» – когда от боли взрывается вся голова. Но на этот раз не головная боль мучила императора.

На мой вопрос о причинах его задумчивости и печали он ответил вопросом, верю ли я в предсказания и людей, которые могут видеть будущее других.

Конечно, мы, германская нация, мыслим рационально – наши философы, с чьими учениями я немного знаком, как правило, отрицают все потустороннее и превозносят человеческий разум. И даже вера евангелическая^[10], в коей я крещен и воспитан, начисто лишена мистики, кроме личности Спасителя.

Но челядь наша в Силезии верит в духов, привидения и дар пророчества. Те, кто заботился обо мне в раннем детстве, передали и мне, грешному, эту веру. А то, что я слышал здесь, в России, лишь укрепило мою уверенность в том, что не все можно объяснить рационально, и что есть люди, которые видят будущее, хотя бы в некоторых его аспектах.

На мой вопрос, что именно старушка рассказала императору, тот ничего не ответил, но всю дорогу до порохового завода был задумчив и отвечал невпопад на мои вопросы. А после того, как мы закончили все наши дела на заводе, он зашел в местную церковь, где провел много времени, молясь у картин с изображениями Господа нашего Иисуса Христа и матери Его Марии.

Я уже знал, что такие картины здесь именуются иконами. Евангелическая церковь считает поклонение им идолопоклонством, но мне успели объяснить, что для русских это молитва не изображению святого, а ему самому. И Дева Мария для них не просто мать Христова, а величайшая из всех святых.

Уехали мы из Пороховой слободы уже затемно. А на обратном пути, уже не так далеко от Михайловского замка, мы увидели непонятные железные коробки на колесах и странно одетых людей.

Яркий луч света ударил нам в глаза, и мы услышали громкий голос. Из сказанных слов я понял лишь то, что нам велели прекратить движение.

Его величество приказал кучеру остановиться. Губы его шептали какую-то молитву, но он не сдвинулся с места. И хотя мне, вынужден признать, захотелось убежать как можно дальше, я вспомнил, что мне говорил отец: не тот храбр, кто страха не знает, а тот, кто боится, но все равно делает то, что должен. И я остался рядом с императором.

Вскоре к нам приблизились двое – пожилой человек с седой бородкой и высокий, широкоплечий военный в странном мундире безо всяких украшений, кроме нашивки со странной комбинацией букв и цифр.

Говорили они с императором по-русски, так что я мало чего понял из их разговора, кроме того, что человек в униформе оказался не простым солдатом, а подполковником. Мне сразу понравились их манера держать себя и их тон – почтительный, но без тени подобострастия. Меня удивило, что император, любящий субординацию, дисциплину и чинопочитание, разговаривал с ними почти как с равными.

Ладно, подумал я, его величество, наверное, мне все потом расскажет сам. Но тут со стороны дворца, когда-то принадлежавшего князю Потемкину, послышался топот копыт. По Шпалерной улице к нам скакали конногвардейцы во главе с полковником Саблуковым. Видимо, они подумали, что неизвестные напали на возок, в котором ехал император, и захватили государя в плен. А теперь они с подкреплением вернулись, чтобы спасти своего монарха. Император решительно шагнул им наперерез.

Недоразумение закончилось вполне благополучно. Конногвардейцы выслушали объяснение государя, недоверчиво посмотрели на его странных собеседников и спешились.

Император пошел к удивительным железным фургонам незнакомцев. Там он потолковал о чем-то с красивой фройляйн, гулявшей с большой черной собакой, а потом с пожилым мужчиной, который, как я понял, был ее отцом, а также с людьми в синих просторных одеждах, сидевших в желтой повозке с красными крестами на боку.

Потом я услышал слово «Экзерциргауз». Мне было хорошо известно это красивое здание недалеко от нового дворца русского императора. Там содержали лошадей и обучали солдат и офицеров конной выездке. Наверное, подумал я, государь решил убрать туда необычные повозки этих странных людей.

Так оно, по всей видимости, и было. Коротко переговорив с военным, назвавшимся подполковником (как я ругал себя за то, что плохо знаю русский язык!), император кивнул ему и стал неловко забираться в большую повозку, которая почему-то все еще не была запряжена лошадьми. Я понял только, что эти люди сказали императору что-то очень важное, и он был очень взволнован. Я услышал некоторые фразы, из которых мне стало ясно, что незнакомцы собираются спасти государя от смерти.

Я забеспокоился. Хотя государь и дал мне чин русского генерала, но я был всего-навсего ребенком, который едва вышел из-под родительского крова и вступил во взрослую жизнь. И вторыми родителями для меня стали моя тетушка и ее русский муж – повелитель огромной страны. Поэтому я, несмотря свою молодость, готов был отдать жизнь, защищая тех, кто стал мне родными и близкими.

Решившись, я приблизился к повозке, в которую сел император. Меня остановил пожилой мужчина с седой бородкой.

– Извините, молодой человек, вас зовут Ойген Фридрих фон Вюртемберг? – обратился он ко мне по-немецки со странным акцентом.

Я удивился, немного замялся, а господин ласково погладил меня по плечу и сказал:

– Не бойтесь, мы друзья императора Павла, и хотим спасти его от грозящей ему опасности. Мы знаем, что вы любите государя и готовы отдать за него жизнь. Я попрошу вас сесть в автомобиль – так называется самодвижущаяся повозка, на которой мы сейчас отправимся в Экзерциргауз. Меня зовут Василием Васильевичем Патрикеевым, но вы можете называть меня Базилиус. Доверьтесь мне, и я обещаю, что общими усилиями мы сохраним жизнь императора и его семьи.

Кивнув герру Базилиусу, я собрался с духом и, зажмурив глаза, шагнул в освещенное странными светильниками нутро удивительного автомобиля.

Историческая справка

Русский немец

Фридрих Ойген Карл Пауль Людвиг фон Вюртемберг родился в 1788 году в Эльсе (Силезия). Он был сыном герцога Ойгена Фридриха Генриха Вюртембергского – генерала на службе короля Пруссии Фридриха II. Казалось бы, сыну прусского генерала сам бог велел тоже стать военным и верно служить Гогенцоллернам. Но такому развитию событий помешало родство юного Фридриха Ойгена с императрицей российской Марией Федоровной, в девичестве Софией Марией Доротеей Августой Луизой Вюртембергской и младшей сестрой его отца.

Именно она и походатайствовала перед своим августейшим супругом о зачислении племянника на русскую службу. Император Павел I не поскупился: восьмилетний Евгений – так Фридриха Ойгена стали называть в России – стал сразу полковником. В начале 1797 года Евгений был зачислен в лейб-гвардии Конный полк. А 4 февраля 1799 года он был произведен в генерал-майоры и назначен шефом драгунского генерал-майора Сакена 3-го (Псковского драгунского) полка. Все эти чины он получил заочно, числясь «в отпуску для прохождения наук» и проживая с родителями в Эльсе.

В Россию 13-летний Евгений приехал в январе 1801 года. Молодой, но не по годам смышленый и рассудительный юноша сумел понравиться императору Павлу Петровичу. Вскоре он был награжден новым российским орденом Святого Иоанна Иерусалимского. Поговаривали, что император Павел I даже подумывал о том, чтобы назначить Евгения наследником престола, лишив великого князя Александра Павловича прав на российскую корону.

Но все резко изменилось после 11 марта 1801 года, когда заговорщики в Михайловском замке убили императора Павла I. Его кузен, новый император Александр I, перевел Евгения из гвардии в армию и назначил его шефом Таврического гренадерского полка. Евгений, понимая, что его присутствие в России не всем нравится, уехал к родителям в Силезию, продолжая, впрочем, числиться на службе, находясь в отпуске «для завершения наук».

С началом войны между Россией и наполеоновской Францией, Евгений в начале 1806 года прибыл в штаб действующей русской армии в Пруссии и поступил на службу. Он участвовал в кампании 1806–1807 года, приняв участие в кровопролитном сражении при Пултуске 14 (26) декабря 1806 года. Тогда русские войска нанесли большие потери французским войскам, возглавляемым одним из лучших маршалов Наполеона Жаном Ланном. За это сражение, в котором восемнадцатилетний Евгений впервые услышал рев пушек и свист пуль у себя над головой, он был награжден орденом Святого Георгия IV степени.

Далее было участие в упорном и жестоком сражении при Прейсиш-Эйлау (7–8 февраля 1807 года) между русскими войсками, возглавляемыми генералом Беннигсеном, и французскими, которыми командовал сам Наполеон Бонапарт. Это была настоящая мясорубка – общее количество убитых и раненых превысило 50 тысяч человек, причем потери с обеих сторон были примерно равными. За это Евгений был награжден орденом Святой Анны I степени. Во время сражения при Фридланде, неудачном для русской армии, 14 июня 1807 года Евгений получил контузию. Вскоре в Тильзите был подписан мир между Россией и Францией.

В 1809 году молодой генерал Евгений Вюртембергский, исходя из своего опыта войны с французами, составил записку «О Наполеоне и образе ведения войны против него». Его труд был высоко оценен – Евгения наградили орденом Александра Невского, третьим по старшинству орденом Российской империи.

Отечественную войну 1812 года Евгений встретил командиром 4-й пехотной дивизии. Он храбро сражался с врагом – под Смоленском 5 августа 1812 года лично повел в атаку 4-й егерский полк, за что был награжден орденом Святого Владимира II степени. Евгений Вюртембергский отличился в битве при Бородино, в сражениях при Малоярославце, Вязьме и Красном. Он получил чин генерал-поручика и несколько боевых орденов.

Евгений принял участие в Заграничном походе русской армии 1813–1814 годов. В сражении при Лютцене он, после ранения генерала Блюхера и генерала Шарнхорста, принял под свое командование прусские войска. Евгений храбро сражался при Бауцене, Рейхенбахе и Дрездене. При отступлении объединенной русско-прусской армии в Богемию, он, командуя 10-тысячным отрядом, выдержал натиск втрое превосходящих его французских войск генерала Вандама. Во время кровопролитного сражения при Кульме, Евгений Вюртембергский командовал первой линией центра русской позиции.

Отличился он и во время знаменитой «Битвы народов» при Лейпциге (16–19 октября 1813 года), когда корпус, которым командовал Евгений, взял деревню Вахау и стойко оборонял ее, понеся при этом большие потери.

В кампанию 1814 года Евгений участвовал в сражениях: при Ножане, Бар-сюр-Об, Фер-Шампенуазе. При взятии Парижа в марте 1814 года Евгений Вюртембергский командовал левой колонной союзных войск, двигавшихся на французскую столицу по правому берегу Сены. Его войска первыми вступили в Париж.

После окончания боевых действий Евгений был назначен командиром 1-го пехотного корпуса. 14 октября 1821 году его освободили от командования корпусом. Причиной этому стали старые нелады между кузенами – Евгением Вюртембергским и императором Александром I. В конце концов заслуженный генерал взял бессрочный отпуск и уехал в Силезию, где жил в своих имениях.

После смерти императора Александра I Евгений вернулся в Россию. Во время восстания декабристов 14 декабря 1825 года он находился при другом своем кузене – императоре Николае I, который поручил Евгению организовать охрану Зимнего дворца. Новый русский монарх не сомневался, что боевой генерал не позволит мятежным гвардейцам уничтожить августейшую семью (а такие планы у них были).

22 августа 1826 года Евгений Вюртембергский получил высшую награду Российской империи – орден Святого апостола Андрея Первозванного.

Опытный военачальник занялся штабной работой. В 1826 году он участвовал в составлении плана войны против Турции. С ее началом Евгений выехал на театр военных действий, где состоял при императоре Николае I. В июле 1828 года он был назначен командиром 7-го пехотного корпуса. При нападении на турецкий укрепленный лагерь на высоте Куртепе 18 (30) сентября 1828 года Евгений был ранен. 3 октября его корпус нанес поражение крупному турецкому отряду на реке Камчик.

14 октября 1828 года Евгений Вюртембергский из-за конфликта с главнокомандующим генерал-фельдмаршалом Дибичем был вынужден сдать корпус и уехать в Санкт-Петербург. За участие в войне с Турцией 1828–1829 годов ему были пожалованы бриллиантовые знаки к ордену Андрея Первозванного.

С 1829 года Евгений активного участия в военной службе и придворной жизни не принимал. Проживал он в основном в своих имениях в Силезии, часто посещая Россию. В 1839 году Евгений Вюртембергский приехал на Бородинское поле, чтобы принять участие в юбилейных торжествах в честь 25-летия окончания войны с Наполеоном. После 1840 года он посещал Россию редко, проживал в Силезии, занимался музыкой (Евгений был автором ряда симфонических и камерных произведений) и литературой (написал обстоятельные мемуары). Скончался он в любимом имении Карлсруэ, в Верхней Силезии, в кругу семьи.

Современники считали Евгения Вюртембергского одним из лучших русских пехотных командиров времен наполеоновских войн. Его портрет по праву находится среди портретов героев Отечественной войны 1812 года в галерее Зимнего дворца.

Глава 2. Необычные гости царя

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Подполковник ФСБ Михайлов Игорь Викторович,

РССН УФСБ по Санкт-Петербургу

и Ленинградской области «Град»

Павел с трудом уселся на сиденье в салоне «Тигра». Шпагу, которая ему явно мешала и путалась в ногах, и треуголку, цеплявшуюся за внутреннее оборудование машины, ему пришлось снять. Их принял подросток в военной форме, который забрался в «Тигр» следом за императором. Я хотел было его шугануть, но Васильич за спиной пацана подмигнул мне. Понятно – значит, этот паренек для чего-то нужен Патрикееву. «Тонкое дело – европейский политик», – вспомнилась мне вдруг фраза из кинофильма про царя Петра Великого – прадедушки императора Павла Петровича.

Дверь захлопнулась, и я по рации отдал команду начать движение. «Тигр» в сопровождении конногвардейцев должен был следовать первым.

Зарычал двигатель, и автомобиль тронулся с места. Император и парень в военном мундире вздрогнули. Павел непроизвольно перекрестился и испуганно стал озираться по сторонам. Но вскоре он успокоился и начал с интересом осматривать салон нашего «пепелаца». Похоже, что у него появилось немало вопросов к нам, но император сумел справиться со своим любопытством, и заговорил он о делах насущных.

– Господин Патрикеев, когда мы доберемся до Экзерциргауза, я пришлю к вам десятка два моих верных преображенцев. Их командира, поручика Марина, я предупрежу, чтобы он выполнял все ваши приказания так же неукоснительно, как и мои. Думаю, для начала этого будет вполне достаточно…

– Эх, ваше императорское величество, – вздохнул Васильич, – а вы ведь и не знаете, что Сергей Марин в нашей истории, в ту роковую ночь командовавший внутренним караулом в Михайловском замке, приказал ничего не подозревавшим солдатам этого славного полка беспрепятственно пропустить заговорщиков к вашим покоям.

– Боже мой! – воскликнул Павел. – Неужели мне теперь нельзя никому верить? Кругом предательство, трусость и измена!

Услышав эту знаменитую фразу, в марте 1917 года произнесенную потомком Павла Петровича императором Николаем II, мы с Патрикеевым, не сговариваясь, переглянулись. История повторилась, правда, жертвами заговора тогда стал не только русский царь, но и вся его семья.

– Государь, – снова вздохнул Васильич, – в числе заговорщиков оказались все, кому вы полностью доверяли: граф Пален, комендант Михайловского замка генерал Котлубицкий, ваш адъютант Аргамаков и, самое главное, ваш наследник Александр Павлович.

– Это ужасно, – прошептал император. – Выходит, если бы не вы, то меня непременно бы убили?

– Скорее всего, – безжалостно произнес Патрикеев, – так бы оно и было. Но, государь, мы на сей раз не позволим это сделать. Не следует забывать, что нам известны все участники заговора, и потому мы должны первыми нанести удар. Люди подполковника Михайлова возьмут вас под свою защиту. Поверьте, оружия, которым они обладают, в этом мире нет ни у кого.

Кроме того, за вами, государь, армия. Солдаты вас любят, они помнят, что вы улучшили их денежное содержание, строго наказывали командиров, бессовестно запускавших руку в полковую казну. Заговорщики – это кучка гвардейских офицеров, которые привыкли получать чины и награды не на поле боя, а на дворцовых паркетах.

– Ваше императорское величество, – вступил в разговор я, – заговорщики отрабатывают британские деньги, которыми их щедро снабжал английский посол в Санкт-Петербурге Чарльз Уитворт.

– Так я же выслал этого мерзавца из России! – воскликнул Павел. – Правда, до Лондона он так и не добрался и сейчас находится в Дании, откуда интригует против меня.

– Кстати, – покачал головой Патрикеев, – со дня на день к Копенгагену подойдет британская эскадра. Без объявления войны она нападет на столицу Дании, уничтожит береговые батареи и захватит корабли датского флота.

– Неужели британцы могут так подло поступить?! – возмутился Павел. – Впрочем, от этой нации торгашей можно ожидать чего угодно.

– Эти бесчестные лорды нашли русских единомышленников, которые приняли участие в вашем убийстве, – сказал Васильич. – В их числе и Никита Панин, человек, которого вы считаете своим лучшим другом. Именно он и склонил наследника престола Александра Павловича к участию в заговоре.

– Как, Никита Петрович тоже участник заговора?! – На императора было жалко смотреть. По щекам его покатились слезы, а лицо стало бледным, как бумага.

– Эх, государь, – вздохнул Патрикеев. – Поверьте мне, очень многие из вашего окружения предали вас, как Иуда предал Спасителя. Могу лишь сказать, что один из немногих, кто останется вам верен, – это генерал Аракчеев. Жаль только, что вы из-за интриг графа Палена повелели ему отправиться в свое имение в Новгородскую губернию. За несколько дней до вашего убийства вы все же решите простить «преданного без лести»^[11] и прикажете ему срочно прибыть в Петербург. Он немедленно отправится в путь и прибудет в столицу вечером, за несколько часов до того, как заговорщики ворвутся в Михайловский замок. Но по приказу Палена Аракчеев будет задержан до утра 12 марта на заставе у въезда в Петербург. И он не успеет ничем вам помочь.

Павел задумался. «Тигр» тем временем осторожно двигался по пустынным улицам столицы Российской империи. Мне сперва показалось подозрительным, что на улицах не было ни души, а в окнах домов я не заметил ни одного огонька. Но потом я вспомнил, что по указу императора уже в десять часов вечера все жители столицы обязаны были гасить свечи и ложиться спать.

Правда, обитатели дворянских особняков нашли выход – они просто велели слугам задергивать окна плотными шторами на двойной подкладке, словно светомаскировку во время Великой Отечественной войны. Потом зажигались свечи, и начиналось веселье, часто продолжавшееся до утра.

Вскоре мы свернули с Литейного проспекта и подъехали к каменному трехпролетному мосту с башенками, чем-то похожему на мост Ломоносова.

– Вот мы и приехали, – сказал Васильич, взглянув в окно автомашины. – Государь, прикажите полковнику Саблукову распорядиться, чтобы открыли ворота, дабы наши машины могли въехать в Манеж.

– Господа, наверное, будет лучше, если я лично отдам все необходимые распоряжения, – Павел пристально посмотрел мне в глаза. – После того, как я услышал от вас всю правду о заговоре, безопасней будет, если приказания, касаемые вас, будут исходить непосредственно от меня. Так будет лучше для вас, да и для меня тоже…

1 (13) марта 1801 года.

Санкт-Петербург.

Василий Васильевич Патрикеев – журналист

Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь^[12], вспомнились мне строки из одной умной книги. Наши знания, обрушившиеся на голову бедного Павла Петровича, похоже, вызвали у него когнитивный диссонанс. Император словно постарел на несколько лет. Его можно было понять – выяснилось, что большинство тех, кого он считал своими верными соратниками и друзьями, оказались предателями и интриганами, замешанными в заговоре и ставшими соучастниками цареубийства.

«Тигры», грузовичок и «скорая», рыча моторами, осторожно въехали в помещения Манежа. Павел, до этого задумчиво наблюдавший за действиями водителя нашего «пепелаца», очнулся от своих тяжких раздумий и внимательно посмотрел на нас.

– Господа, – со вздохом произнес он, – все, что вы мне сейчас рассказали, весьма меня огорчило. Теперь я даже и не знаю, кому из моих приближенных можно доверять, а кому – нет. Даже если мой родной сын и наследник злоумышляет против меня…

Император замолчал и с досадой махнул рукой.

– Государь, – ответил я, – вы потеряли тех, кто оказался недостоин вашего доверия, но вы нашли людей, которые готовы оказать вам помощь и спасти вас. Не забывайте, что нам известно то, что произошло в нашем прошлом, то есть в вашем будущем.

– Я знаю, господа, что ваше появление в нашем времени накануне готовящегося на меня покушения – не случайность. Это промысел Божий, – тут Павел перекрестился, – и, видимо, высшие силы решили, что однажды совершенное ужасное преступление не должно снова повториться.

Скажите, как мне лучше поступить? Что вы посоветуете мне сделать? Решать, конечно, придется мне, как самодержцу, коего Господь по своему промыслу поставил во главе нашей державы. Но я все же человек и потому с благодарностью приму умный и добрый совет, который поможет спасти жизни сотен тысяч моих подданных.

– Ваше императорское величество, – вступил в разговор подполковник Михайлов, – мне кажется, что вам не стоит медлить. Я уверен, что шпионы графа Палена уже сегодня доложат ему о вашей встрече с людьми, появившимися неизвестно откуда на странных самодвижущихся повозках.

Пален, как человек умный, коварный и решительный, поймет, что судьба заговора висит на волоске. И он может выступить раньше 11 марта… Поэтому, государь, я предлагаю вам немедленно арестовать главарей заговора. Вам же в эту ночь и, возможно, в следующую следует находиться под охраной моих бойцов.

– А если заговорщики испугаются и отложат на время свои гнусные намерения? – спросил император. – Что же, мне, господин подполковник, все время находиться под охраной ваших людей?

Павел начал пыхтеть, словно самовар, что было признаком того, что он волнуется или сердится. Нам сие ни к чему – в подобных ситуациях император часто принимал скоропалительные решения, о которых он потом не раз жалел.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – прошу вас не сердиться. Подполковник Михайлов прав – противника нельзя недооценивать. Граф Пален может сообщить солдатам гвардейских полков ложное известие о том, что некие бандиты захватили императора в плен, и повести их на штурм Михайловского замка. Солдаты любят вас, государь, и не задумываясь бросятся вас спасать. А заговорщики под шумок убьют вас. Во время штурма могут погибнуть и члены вашей семьи – вы же знаете, что потом все свалят на нас, и те из нас, кто останется в живых, будут подвергнуты мучительным пыткам и казни. Государь, вы ведь не желаете, чтобы так произошло?

Павел вздрогнул. Похоже, что только сейчас до него дошло, что мятежники – люди без чести и совести, и они не остановятся перед убийством не только его, которого ненавидят все те, кто при его матери, императрице Екатерине Великой, разворовывал казну, пировал и развратничал. Жертвой вооруженного мятежа может стать его супруга, и даже дети.

Разве не случилось нечто подобное совсем недавно во Франции? Где король Людовик XVI и королева Мария Антуанетта? Они мертвы – взбунтовавшаяся чернь бросила их в Тампль, а потом отрубила головы на изобретенном якобинцами чудовищном устройстве для казни, именуемом гильотиной. А кто подстрекал чернь? Среди тех, кто ликовал, наблюдая за унижениями несчастной королевской семьи, были и нацепившие трехцветную кокарду титулованные особы. Даже сопляк граф Строганов бегал по Парижу во фригийском колпаке и, надрывая глотку, орал: «Liberté, Égalité, Fraternité!»^[13]

Правда, потом этим самым аристократам якобинцы самим отрубили головы, после чего Франция провалилась в пучину анархии и войны всех против всех. И лишь Наполеон, которого Павел совсем недавно оценил по достоинству, пришел к власти и железной рукой навел в стране порядок.

Во время своего путешествия по странам Европы, еще будучи наследником российского престола, Павел со своей супругой гостил в Париже у королевской четы. Людовик и Мария Антуанетта тогда были еще молоды и беззаботны. Павел и Мария Федоровна подружились с королем и королевой. Они вместе танцевали на балах, музицировали, бродили по аллеям Версаля, беседуя о новых театральных постановках и о последних новинках моды. Злодейская расправа парижан над Людовиком XVI вызвала ярость у Павла. Во многом это подвигло его, когда он стал императором, заключить союз с Австрией и Британией против кровожадных санкюлотов, осмелившихся поднять руку на священную особу короля.

– Господа, вы правы, – произнес наконец Павел. – Злодеи должны понести заслуженное наказание. Прошу вас, – он посмотрел на меня, – составить списки тех, кого следует немедленно взять под стражу. Особо укажите заводчиков мятежа. Тех, кто участвовал в нем, но не злоумышлял против меня, внесите в отдельный список. Пишите всех, невзирая на титулы и чины. А потом мы с вами решим, что делать дальше…

1 (13) марта 1801 года. Санкт-Петербург.

Император Павел I

У меня голова шла кругом. Даже мучившая меня с утра мигрень куда-то делась. То, что мне удалось сегодня узнать и пережить, потрясло меня.

Предательство, кругом предательство! Самые мне близкие люди предали меня – а ради чего?! Из-за того, что я не позволяю им, как это было при моей покойной матери, продолжать разворовывать деньги из казны?! Или за то, что я заступился за крестьян, не разрешив помещикам выжимать из них последние соки?! За то, что я простил таких отъявленных мерзавцев, как братья Зубовы, а они отплатили мне за все это участием в цареубийстве?!

Господин Патрикеев рассказал о том, что произошло в моей опочивальне в ночь с 11 на 12 марта. Это было ужасно! Николай Зубов первым ударил меня тяжелой золотой табакеркой в висок, тем самым совершив страшное преступление – он поднял руку на священную особу Помазанника Божьего! А остальные… Пьяные от вина и чувства безнаказанности заговорщики пинали ногами поверженного самодержца, да так, что врачи, которые потом пытались привести в порядок труп убиенного императора (мой труп!), смогли это сделать лишь с большим трудом. У него (у меня!) был выбит глаз, изуродовано лицо, свернута шея…