Александр Евдокимов
Правдивая странная ложь
П У Т Н И К И
новелла
от Заветов Ветких и аллегорических…
В стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Тёплая Земля предлагала путникам ночлег, каждый день и укрывала огромным небом со звёздами, и время считала вместе с солнцем и луной, и умывало родниками, и ими поила, как и кормила… =
: и с хлебцем;
: и с рыбкой, иногда, снисходила;
: и блага, как воздух, дарила – без пива…
И каждого – благословила!…
На путь…
И!…
Всё водила, водила, водила…
От каждого утра – от каждой незваной зори!…
– О-ой! Бр-р… как в детстве: в школу проснёшься, а глаза режет – открывать больно!
– Что?
– Ну, проснёшься в школу, а глаза открыть невозможно, так больно!… Ох!
– Что?!
– Ну, щиплет глаза, как в школу проснёшься!
– Значит, с детства ты врёшь?!
– Почему?!
– В школу не просыпаются…
– А что?!
– В школу – будят!…
– Ну-да, точно – будят… как и будут!…
– Что – будут?
– Будить!
– Куда?
– В школу!
– Кого?
– Тебя!
– А тебя?!
– И меня… я же её и пишу… школу эту!…
Лучи утреннего солнца помогали рождаться новой строке на пожелтевшей бумаге…
В глазах уже не резало, не щипало, а лишь слезилось росою небесной…
И заголосило, вдруг!…
И разразилось, вдруг, голосами бабкиными песнопение истинно-народное – живое!…
И встало вместе с солнцем – из-за горизонта – Земля, но уже с селением: мегаполисом с проспектами-улицами и площадями-опушками…
И с судьбами…
Травка зеленеет,
Солнышко блестит…
Чувство где-то зреет —
Родничком струит…
Что же, вдруг, случилось?!
И Пушкин, как родной?!
И Облако пролилось!
Дождливой полосой!
И Ветер, по другому:
Пришёл со всех сторон
И устремился к Дому,
И распугал Ворон!…
Дом растянул верёвку:
Всю бельевую нить!…
И свежий ветер ловко —
Пелёнкам стал служить…
Из окон Дома взгляды
Разглядывают Высь!
Все взгляды – очень рады, —
В них утверждалась Жизнь!…
Былое, утверждённое – слепое…
Вдруг,
стало вязким и…
смешным болотом…
И «хулиган»,
изгаженный в помоях!
Уже великий гений,
зовущий всех к полётам!…
На бельевых пелёнках бывает разный след:
И есть следы, конечно, изгоев-хулиганов,
Но обывательский поносный бред
Страшнее, чем язык поганого Варана…
И, положив всю жизнь на новые открытия,
Все хулиганы ожидают пониманья!
Пусть даже под Шопена,
прозрение-событие
Коснётся, снизойдя, дыханием признания!…
Источит, – в прах,
в землице – червячок
И хулиганов,
и желающих молиться…
Но корень всё же тихо прорастёт!
И даже сквозь асфальт – продлится!…
И!…
Вновь Весна и новый Взгляд:
Как и тогда,
что в будущем…
на много лет назад!…
…травка зеленеет…
Солнышко блестит!…
А Луна, игриво, смотрит и молчит:
Вся толпа – в спокойствии
Хлещет мирно пиво!
Но Луна и Гоголь видят уже диво:
На пелёнках Радуга,
изогнулась криво…
Ну?!…
наконец,
родился!
И!…
Терпеть помои —
ЕСТЬ!…
уже кому!
Ничего:
отмоем!
Стерпим Сатану!
За новый Мир наш добрый
И!…
за свою страну!…
…Тёплая Земля предлагала путникам ночлег, каждый день и укрывала огромным небом со звёздами, и время считала вместе с солнцем и луной, и умывало родниками, и ими поила, как и кормила… =
: и с хлебцем;
: и с рыбкой, иногда, снисходила;
: и блага, как воздух, дарила – без пива…
И каждого – благословила!…
На путь…
И!…
Всё водила, водила, водила…
От каждого утра – от каждой незваной зори!…
– Смотри! Мы стоим у обрыва реки…
– А вдали!… Видишь?! Там ещё побывать мы с тобой не смогли!
– Да, бегут, но и ждут берега!…
– Сквозь года…
– Помню берег, где были стога!…
– А теперь, в берегах – города, города, города…
– Ну, тогда: песню пой и живи, и за речкой с обрыва следи, борода…
– Да, судьба…
– Петь с обрыва?!…
– И выть!…
– Иногда…
Под звуки моей гитары,
Несёт воды жизнь-река…
Во мне молодом и старом —
струна!…
В глазах моих ты – в просвете:
Изгиб гитары у окна!…
И!…
рвётся на краю столетий —
струна!…
Прошагал,
обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
Обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
Луна снова нам вручает
Дыхание губ – до дна!…
И!…
этот мотив узнает —
струна!
Под утро рассвет на крыше
Признает, что ты сама
Всю ночь говорила: «Слышишь?!…
Струна!»…
Прошагал,
обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
Обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
Под звуки моей гитары,
Несёт воды жизнь-река…
Во мне молодом и старом —
струна!…
Прошагал,
обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
Обгоняя такси
И!…
ветер…
И!…
заполнил один момент:
Вместе с нами гулял весь вечер —
город «N»!
– Эй!… просыпайся!
– Куда?
– В школу!…
И!…
Каждого Земля – благословила!…
На путь…
И!…
Всё водила, водила, водила…
26 марта 2019 год,
город Москва
С Л А С Т И
новелла
В стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Я!…
пальцами со шляпы паутину…
Брезгливо на обочину швыряю,
Носки туфлей шлифую о штанину
И…
узел галстука —
на кадыке!…
сжимаю:
– Ваша благородь, путя свободна!
– Светлое уж рядом – за углом!…
– В нём даже умирать удобно!
– И равенство кругом!
– И ходят босяком!…
Ясный путь:
стена,
дорога,
пропасть…
Развилок нет:
здесь думает асфальт
И!…
тень моя —
единственная робость,
И!…
жизнь моя —
безоблачная даль:
Туфли, отсвечивая чёрным блеском, имели в себе носки тёмно-серого цвета, над которыми свисали штанины брюк, с выглаженными стрелками, не под матрасом и, с заправленной – в них же, белой рубашкой, под пиджаком… в оранжевой петле галстука: потянулись – к солнцу!…
И!…
Свернули все – за угол!…
– Слуги!… Это ж технология! В нано…
– Как это? Как это… как это…
– Без «как» пока, всё по вкусу – получим потом! Запороши и всё!
– Как это?! Как это… как это…
– Как-как?! Да, просто: чёрным – белое, а белое – чёрным! И всё!…
– Это ж одно и тоже!
– Но эффектно! Технология – с фабрики! Смотри и учись!
– Шо?… шок-о-лад… но!… за конфеты я знаю?! Я за политику спросил!
– А я за кого?!… Сам складывай!… белым – чёрное – это ж только в конфетах!… Если фабрика есть! Белым – чёрное?!… А в мире белого цвету и нету!
– Как это? Как это… как это…
– Не существует его! А?!… Белым – чёрное… Это ж-ж-ж сласти! Белым – чёрное: то ж – шоколад!… Если фабрика есть, то и всё – есть! Как в радуге! Это ж процесс!…
– В сказке, что ли?
– Да! Всё, – как в ней! И птичье молоко – есть, которого не существует в природе, и оно, ты заметь, тоже, – белого цвету! Это ж процесс: цвету нету, а он есть, цвету нету, а он есть, цвету нету, а он… наш!
– А чего – нету и есть?!
– Цвету – нету… белого… а он…
– А политика?
– Что?
– Она есть?… Белым – чёрное…
– Не-е… Чёрным – белое… Есть!
– А-а… если фабрики нет?!… Исключаем… не заключив…
– Белое, или чёрное?
– Мы за политику?!…
– Так, технологии – те же!… При-по-ро-ши!… И!… чёрным – белое, а белое – чёрным…
– Ага… значит: белое – чёрным, а чёрное – белым?!
– Ну-да! Надо ж припорошить! Как технология требует! Припорошил – справился! Нет – технологию нарушил!
– Так, это ж одно, как всегда… туда же, и тоже – одно?! Как нано!
– Да-к, это ж политика!
– Слушай, похоже!
– А то! Ещё как!… Соблюдай технологию: припороши, оберни – шоколад!
– Ну-да, реальная фабрика: чёрное – белым, а…
– Стоп! Перепутал ты всю технологию! Это другой шоколад!
– В технологии?
– В ней! То для детей… Во! И даже в стихах!… А с ними и пенсионерам… Ха! С лапшой на ушах!
– А-а! Шоколад для беззубых! Кар-риес-сис-стых!…
– Ну, можно и так! Но это другой шоколад!
– По вкусу?
– Конечно!
– И те же последствия?
– Несовместимые…
– С чем?
– С началом предвкусия!
– А, горько-сладкие!
– Ты пенсии не трогай – не надо, или – не нужно: они же и для детей! И коммуналка всей страны на ней! Во! Опять стихи!… Мы ж за политику! Ты не мешай! И ничего не путай! Начало – всегда сладкое в политике, но… не для всех и сразу, и потом. Главное, чтобы последствия были… и далёкие, и глубокие… и туманные!…
– А-а, от припорошения! Всего… чего?!…
– И чем, и что, и сколько!
– А за сколько?!
– И – за сколько!
– А по вкусу всё должно быть – как?
– Так… ка-ка-как… и есть! Ты что – не понял?!
– Не знаю…
– Ну, почувствуй алгоритм и его ритм! Во – опять стихи: в консерватории такое пригодится… ботинки и полуботинки… подвал, или полуподвал…
– Да-к, тут сам консерватизм определит: ботинки – в подвал, а полуб-б… тут ясно, как белое с чёрным…
– Вот и примерь! Вот и почувствуй: чёрное с белым, белое с чёрным… Ну?!
– Ага: чё-о…, значит, с-с… бе-э…, а бе-э… с-с… чё-о… не пойму… перед глазами верчу и чувствую, но не пойму…
– На дер-рь…
– А-а!… На дерьмо?!
– На Дерибасовскую пошли – там объяснят!… Хотя, стой!
– Стою!
– Ты что – там уже был?!…
– Нет, не ходил!
– Я про политику!
– А что, – уже пахнет?!
– Нет – пока… но к ботинку прилипли… цвета…
– Чёрно-белые?! Ха! Как из стиха!…
– Да-нет! Всё ещё лучше… пока… следы… от простого дерьма…
Солнце скатилось с небес – навстречу всему, что к нему потянулось: к оранжевой петле галстука, в полах пиджака, под которым отражалась цветом белым рубашка, заправленная в брюки, с отглаженными стрелками, не под матрасом и зависавшие острыми гранями над носками, что, в притирку, имели в себе – туфли, отсвечивающие чёрным блеском, над дорогой в асфальте…
И!…
Закатился Ярило, вместе с туфлями – за угол!…
– Ваша благородь, путя свободна!
– Светлое уж рядом – за углом!…
– В нём даже умирать удобно!
– И равенство кругом!
– И ходят босяком!…
Дверь сжалась под замком.
Я пальцами свои глаза сжимаю!
Свет бешено блестит в висках!…
Асфальтовую обувь с ног снимаю:
Всё!…
я лучше босяком,
или в носках —
Мне уже удобно так:
лишь бы не в тисках,
лишь бы сбросить страх…
И!…
пульс найти в руках!
лишь бы…
16 апреля 2019 год,
город Москва
П О К О Й Н Ы Й С В Е Т Т О Р Ш Е Р А
новелла
в стиле «Rock-in-Room»
in the style of «R-&-R»
Пространство спальни тамасичными кружевами лёгких, прозрачных материй молчало камнем. Зеркальный повтор этой мысли устал и желал сжатой скинии ветра.
– Старею…
Ольга Андреевна печально смотрела сквозь стекло, сквозь собственный абрис, сквозь своё время…
Морщины исцарапали ёмкую гладь в глубине отражений и тронули ранками и лицо, и шею Ольги, украшая тёмные глазницы скульптурной строгостью, знавших и смех, и каприз, и поцелуи мужчин.
Зеркальное пространство ощупывало и осматривало её тело ладонями разных диафрагм… =
: утром – нервно —: – глаза, лицо, шея, лицо, глаза, зубы;
: днём – мимолётно —: – глаза, голова, грудь, спина, колготки, губы;
: вечером – медленно и печально —: – абрис, ноги, попка, плечи, грудь, живот, чубчик письки, попка, спинка, шея, грудь, соски, зубы, губы, глаза, абрис и…
Глаза, глаза, глаза…
Сквозь мякоть несуществующего бытия, вслед за глазами, ползли по её телу руки, примеряя силуэт, пришедший из света, к реальной – смуглой и стройной сорокалетней женщине…
Она игриво плескалась в плотном пространстве нереальной плоти, взбивая руками волосы и представляя себя то распутной, то больной и слабой, то сильфидной, а иногда, вдруг, начинала плести косичку…
– Старею…
Прозрачная тень рванулась в кристальном пространстве, и коснулась колен Ольги Андреевны, и приподняла воздушную ткань, и повернула плечо в одну сторону, потом в другую, – едва заметно улыбнулась, – резко сорвала… =
: и с себя;
: и с Оленьки;
: и, с пришедшей из света…
Сорвала мягкую ночную накидку: волосы ещё плавно падали вниз, рассыпаясь на обнаженных плечах, а она уже пристально смотрела на две маленькие дульки, всегда бледные от тенистого места.
Торшер лизнул теплом соски и нервная дрожь, – через спину, – кинулась в волосы, и через плечи – обронила холод на живот и, шевельнув кудри лоно, дрогнула в коленях. Ольга Андреевна ладонями приподняла груди немного вверх и нервно толкнула свои рёбрышки вздохом, чтобы выше задрать носы титек.
– Тряпочки… Всё уходит… грудь девичья… грудь матери и… всё уходит… тряпочки…
Объём отражения навалился на Ольгу как на собственную тень и она опустила руки, а зеркальный воск застыл перед ней профильным срезом, – женщина посмотрела на себя сбоку, где вместо упруго-острого излома, торшер огибал плоскую линию, увязая в мягкой коже и, лишь в нижней части живота, и в бёдрах жил тугим бронзовым блеском.
– Любимой мне не быть…
Ольга Андреевна оттолкнула себя и они обе рухнули на кровать.
– Поэтому они непостоянны. Коты мартовские!…
Каприз печальной краской скользнул по её лицу тоненьким горячим ручейком, и светло-грустная нить мулине зажглась покойным светом торшера.
– А время-то?!… где он опять…, – Ольга Андреевна встала быстро укуталась дымкой ночной рубашки и опять вошла в зеркало, где столкнулась с тихой улыбкой изнанки бытия и, соединяясь с этим пространством, изваяла своей плотью строгость лебяжьего нрава. – А сколько их, мною отвергнутых…
Она отвернулась от себя и раскинулась устало на кровати.
– Кроме одного отвергла всех! Дура… он не любит меня… хотя: ревнует же.. он просто эгоист! Боится, – рогатым станет! Да-да, это эгоизм в нём и не больше!… Неужели сучка завелась?! Это нас нужно под замком держать!… Нас!
Голос Ольги Андреевны был слегка прибавлен гирькой часов, – нескончаемым пульсом многоточий. Её волнение и воображение, рождённые полуночным часом, не углублялись, хотя и не угасали вопросами: она боялась измены мужа и думала об этом штрихами – без пошлостей.
Абрис мыслей и отражение Ольги, сумрачно теснившиеся на полированном шифоньере напротив, были равными: неясными, нечеткими, неровными…
!Её рука потянулась к торшеру и свет погас! —!Тьма и свет стали нервно сменять друг друга!
Выключатель щёлкал, а зрачки в её глазах не мигали…
– Да, нас надо… под замком! А они? Чего это я одна и одна?!… Нет, если работа, то… ладно, а если… Да-а… Вот лежал бы рядом… Какое счастье! – она улыбнулась и окутала себя тьмой!…
Она лежала, рассматривая искажённый собственный силуэт, и жалела, что не может разглядеть ни собственных глаз, ни женских линий в своём теле из-за мутной толщи лакированных досок многолетней старинной мебели.
Она смотрела на шкаф, как на пыльную картину и ненавидела «автора» данного произведения. Ненависть к нему родилась давно и жила иногда вечерами.
– Он боялся меня, – опять печально сказала Ольга Андреевна, подчиняясь пространству воображения. – Он моей красоты испугался. Откровений… Он рисовал мой портрет с моего отражения… Он испугался любви… Дурак! Ему только шахтеров рисовать, или железнодорожников…
Ольга улыбнулась и пожалела: отражение не приметило такую мелочь. В пролакированном пространстве рука скользнула к груди и она почувствовала в своих пальцах сосок… Полированная слизь потянулась к Ольге Андреевне теперь обеими руками: пальцы ласкали и грудь, и обжигали ноги…
– Я на шпалу и похожа там! – Ольга взволнованно раздвинула ноги. – Цензура испортила картину!… Да!… Посмотрели и заставили одеть… потемнее, чтоб под спецовку… Фу…
Пеньюар раздражал!…
В лакированном дне мелькнула дымка ночной накидки и упала туманом в зеркальном пространстве.
Рука потянулась к торшеру и всё кругом пропало: и только топот стрелок продолжил жизнь в тёмной комнате, и только чьи-то тёплые руки!…
…Ольга почувствовала Его во тьме и затихла: тёмно-лунная плоть прижалась к ней и обожгла уста, а потом по щекам обронилась на плечи и облизала соски… Тряпочки наполнились сучьей тревогой и ожили… Ольгин язык бросил влагу на губы, а тьма истерично закрутилась вокруг пупка и сорвалась на губы, и размазала по волосам горячую жидкость, и обняла мягкую попку и влезла в мокрый чубчик – ноги сжались и сдавили ночь…
Бабочкой, вновь, застыли и зависли чувства – ампутировались: объятья янтаря и алтайского мёда – утверждали блаженство в порочном мгновенье экстаза!…
Ни напряжённая гладь зеркала, ни полированная глубина красного дерева не хранили в себе абрис Оленьки, поэтому грех самки умирал во тьме, пугая экстазными стонами только мирный бег стрелок и приближал сладкий миг слияния с тьмой…
– Ш-шпала… ж-железнодорож-жная… рельс-сы… и острие сюжета, и дорога, как судьба! – глаза Оли не только видели, но и слышали себя юную и, перманентно, слепую: высокомерную и дурную, но красивую, с вызывающим видом, начиная с ресниц, из-за которых смотрела и оценивала мир сей, но вместе, с той козой, сейчас, не пелось…
А я всё вижу?!…
Я не слепая!
Я не такая,
чтоб ждать трамвая!…
на остановке,
где проживая,
проходишь ты,
не замечая…
как юбку я!
приподнимаю:
чуть-чуть!…
чтоб видели не все!
тебе —
взглянуть!
Я с каблучка шагала по Москве…
И с высоты смотрела сквозь ресницы!
Искала я судьбу не на земле…
Но, вдруг,
в трамвайчике! —
столкнулась с принцем!
Он подал руку
И!…
придвинулся ко мне,
И!…
я сошла с небес:
как вам
И!…
не снится!…
Не обнял он —
так-как,
в другой руке…
Был ароматный запах!
От курьерской пиццы…
– Дура…
Пульс онемел в ней, и всё провалилось!… – с ресниц Ольги сорвалась слеза, царапнула щёку и вернула чувство…
– Значит, художник не виноват, его заставили… Ведь была красота… была! Художник – тряпка, тряпка и слюнтяй… Ведь была красота…
Ольга Андреевна опять впустила свет, – всё так же бежало время, пропуская песок из одинокой руки…
Женщина встала и столкнулась с грешницей.
– Да, красота была…
Она отмахнулась от себя и влезла под одеяло.
– Где же он шляется?… Эгоист… Ладно… Всё! Всё: сплю!
Укрыв себя тьмой, Ольга Андреевна позволила сомнамбулизму перетащить отражения её мыслей в ладони любимого и опьянела от сладкого сна, но чужие слова и чужая улыбка возбудили брезгливость и она от страха проснулась: включила свет!… В пространстве застывшего лака устало плавала всё та же картина…
– Надо его переставить! – изнанка Бытия, в вязком дне полировки, застыла от бессилия сбросить тяжесть мёртвого леса. – Приснится же… У него кто-то есть! И сюда, кобель, её приводил!…
Ольга Андреевна с отвращением оттолкнулась от подушек и села посредине кровати, поджав ноги.
Омут деревянного блеска смотрел на неё стылой горько-солёной лужей слез, в которой отразилась соперница…
Пахло секрецией…
– Я дура!
Она брезгливо вытерла простынёю руки.
– Шкаф нужно убрать и купить неполированный.
Рассердившись на себя и на мужа, она опять позволила размеренным звукам часов терпеливо точить ночь до рассвета, до нового дня…
Иллюстрации сна стали основой реальности, а реальность насытила иллюзии сомнамбулизма, размыв меж ними все грани… =
: гирьки часов, свинцовой лёгкостью, нависли над женскими веками тайн и воображений;
: цепи гирек потянули свой ход – на завод, протрещав в механизме пружин полновесно;
: невесомая тяга гирек, вновь потянула мгновения времени – в вечность…
Топот стрелок продолжился и отсчитал, своим боем, границу между ночью и утром.
Часы мелодично отбили вступленье, будто, к песни, от раз – до четыре!…
Ольга Андреевна глубоко вздохнула, а ладони поправились – сласть, под щекой и, вдруг, она задержала дыхание!…
Раздался звук противного и требовательного звучания звонка!
И тишина!
Звонок вновь заполнил пространство: толи реальности, толи сна, толи всего в этом мире и сразу!…
И тут же стих, как сверчок – в тайне тёмных кустов, у рояля!
И тишина наполнилась… =
: и лёгким дыханием женщины – она сладко выдохнула, и улыбнулась;
: и лунной дорожкой, по которой она шагнула в зыбь предрассветную босячком;
: и той симфонией, которой дали отсчёт часы старинные…
Отмерили небесными литаврами: от одного – до четырёх!…
И!…
Крышка рояля открылась и смешала белое с чёрным: диезы с бемолями ожили реальностью в полутонах…
Рассвет – запел!…
От белых простыней!…
спешит рассвет —
в проспект!
И!…
в пылких, обоюдных чувствах:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
у невесомой люстры!
Из белых атмосфер!…
спешит в сюжет —
балет!
И!…
утверждает жизни чувства:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
за невесомой люстрой!
По белым облакам!…
спешит их сон…
с дождём!
И!…
в вечность поднимаются все чувства:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
над невесомой люстрой!
Под белые стихи!…
спешит душа —
в слова!
И!…
исповеди в дивных чувствах:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
на невесомой люстре!
От белых куполов
спешит в прилив —
мотив!
И!…
в этих окрылённых чувствах:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
у невесомой люстры!
По белым облакам!…
спешит их сон…
с дождём!
И!…
в вечность поднимаются все чувства:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
над невесомой люстрой!
На белой высоте!
спешит к нам хмель,
как шмель!
И!…
вот, уже в шампанском чувстве:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
в-вот!…
в невесомой люстре!
А белое вино?!…
спешит вблизи:
«возьми!»…
И!…
в невесомости пылают чувства:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
И!…
н-н… невесомо —
в люстре!
По белым облакам!…
спешит их сон…
с дождём!
И!…
в вечность поднимаются все чувства:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
над невесомой люстрой!
…От белых простыней!…
спешит рассвет —
в проспект!
И!…
в пылких, обоюдных чувствах:
они —
не у Земли!…
А на крылах —
вдали…
Уже:
у невесомой люстры!…
город Москва