Александр Черенов
О ВЫСОЦКОМ, О «БИТЛЗ», О ЖУКОВЕ… И О СЕБЕ

Городу положено когда-нибудь кончится… и он так и делает. Нет, природа всё ещё «продолжает иметь место», но это место уже совсем другое. Опять почему-то не удивлён: нечто подобное я и ожидал увидеть. Это «нечто» – среднее между пионерским лагерем и «лагерем труда и отдыха усиленного режима». Высоченный забор с орнаментом из колючей проволоки, явно различимыми фарфоровыми изоляторами и сторожевыми вышками даже законченного идиота мгновенно просветят о характере заведения. Ну, если не о характере, то о «режиме отбывания» – наверняка.

У ворот нас встречает улыбками радушная делегация принимающей стороны. Улыбками «радушие» не ограничивается: бьёт через край. Правда, весьма специфически: немецкими овчарками и помповыми ружьями на груди мордастых охранников. Щёлкают затворы электрического замка – и ворота медленно разъезжаются в стороны. Жду, когда так же медленно въедет в них автобус. Не дожидаюсь: следует команда «На выход с вещами!»… Почти так: мы ведь прибываем налегке, потому что багаж должен воспоследовать другим транспортом. Должен… хотя я уже не уверен в этом. Больше того, уверен в обратном. Но это – проблемы остального контингента: лично я прибыл налегке. В точном соответствии с классикой: «omnia mea mecum porto» – «всё мое ношу с собой».

Глупый народ – другого здесь и не водится – ещё ничего не понимает, а, если притворяется, то очень неумело. Хотя, вряд ли притворяется: дурака видно издалека. Входим в ворота, и тут же следует команда: «Становись!». Именно так: как в армии, без всякой лирики. Народ по-прежнему «всё ещё не», а я уже образую строй, пусть и в одиночестве. Одиночество моё не затягивается: дубль команды, исполненной «зубодробительным» тоном, быстро мобилизует новоприбывших, и они неумело, по-штатски, дополняют меня в шеренге.

Минут пять «вспоминаю армию»: построивший нас «сержант» всё это время «обгладывает» строй людоедскими взглядами. Наконец, с истечением пятой минуты ровно по центру образуется некто, которого я сразу же определяю, как лагерфюрера. (Другие, возможно, принимают его за пионервожатого: дяденька одет вполне цивильно, да и, как минимум, снаружи не производит впечатления людоеда). Глаза «босса» – я уже не сомневаюсь, что это он – медленно обходят строй. Наверняка, вздрагиваю не я один: скоропостижно изменившаяся мимика лагерфюрера как-то сразу располагает к этому. Теперь лицо и глаза его функционируют отдельно друг от друга: лицо растягивается в улыбке, а от глаз веет классическим ледяным холодом.

– Здравствуйте, братья и сестры!

«Сестры»! Через «е»! Строй ещё ничего не соображает, а моя щека уже сама кривится от постижения: так и надо – сразу «быка за рога»! И то: чего тянуть, если через весьма непродолжительное время и до последнего дурака в шеренге дойдёт «адресок заведения». Лагерфюрер моментально вычисляет меня, но реакцию его я разобрать не могу: то ли он доволен моей сообразительностью, то ли, наоборот, уже вносит меня в кондуит.

Дураки-новоприбывшие, вероятно, полагают, что «братья и сестры» – это от братства по крови: «все мы – русские». В отличие от меня, ни у кого из них нет даже минимального опыта жизни в тоталитарной секте. Поэтому в ответ на приветствие «командования» на большинстве физиономий появляются глуповатые и даже счастливые улыбки. Разумеется, никто и не пытается «соответствовать»: «Здравия желаем, …Вашство!» – хотя в данном случае это было бы более чем уместно. Ну, если и не уместно, то… всё равно, уместно.

– Поздравляю вас с прибытием в землю обетованную!

И опять дураки «не включаются», хотя намёк – уже насквозь прозрачный и для законченных кретинов. Опять кривлю щекой, опять зарабатываю «балл неизвестного происхождения» – и опять шеренга ощеривается не по уму. Некоторые даже кричат «ура!». До «чепчиков в воздух» дело не доходит лишь потому, что чепчиков не выдали, а то бы коллектив уже полностью соответствовал классике.

– Сейчас вас отведут в баню, распределят по отрядам, ознакомят с правилами внутреннего распорядка нашего учреждения, а завтра у вас начнётся совершенно другая, новая жизнь.

Казалось бы, чего ещё надо: «разжевали и в рот положили», но народ всё ещё «отсутствует мозгами». Никого не удивляет «распределение по отрядам»: все знают, что даже в благословенной Германии репатрианты «из бывшего СССР» вынуждены какое-то время «отбывать на пересылке», тактично именуемой «общежитием для переселенцев». Никого из моих попутчиков – другой характеристики они и не заслуживают – не настораживает определение «земли обетованной» как «учреждения». Поэтому толпа спокойно – как бараны на бойню – и даже с неподдельным энтузиазмом следует на омовение в сопровождении «дружелюбной» охраны.

Не собираюсь никого просвещать: и настроение не то, и желания ни на грош. Для такого случая есть более доходчивые, правда, и более радикальные, методы. Пусть этих «горбатых» «могила исправит»: на то они и «горбатые», а она «могила». А мой номер – шестнадцать. Во всех смыслах: вдруг, и в самом деле, выдадут такой? А в том, что какой-нибудь да выдадут, я уже не сомневаюсь.

Я молча делаю квазистроевой поворот на месте, чтобы условно присоединиться к этим мне, безусловно, не товарищам. Ну, разве что товарищам по несчастью. Да и тут «возможны варианты». Почти в духе Толстого с его «каждой семьёй», которая «несчастлива по-своему». Я почему-то надеюсь на то, что даже в общем бараке каждый из нас будет несчастлив по-своему. Тут и «возможны варианты»: «каждый своего счастья кузнец»… даже в контексте несчастья. И ещё: даже, «влача Христов крест», я не собираюсь нести кусочек соседа…

– Минуточку!

Меня неожиданно придерживают за рукав. Оглядываюсь. Ба: сами герр лагерфюрер!

– Мы можем поговорить наедине?

Усмехаюсь – не слишком весело, но и без пиетета.

– Смешно – особенно применительно к вашему учреждению… герр лагерфюрер.

Теперь уже смеётся он – в отличие от меня, жизнерадостно.

– Вы кажетесь мне единственным «не бараном» из всей этой толпы, уважаемый Александр… Вы позволите так Вас называть?

– А что: номера присваивать не будут?

Внешне, да и голосом, я – сама невинность. Лагерфюрер заливается смехом.

– Вижу, что я не ошибся в Вас! И вижу, что Вас не удивляет моё знакомство с Вашими реквизитами.

Почти равнодушно жму плечами.

– А чему тут удивляться? Я не настолько глуп, чтобы поверить в то, что Вы ограничились лишь сведениями, указанными в письме. Наверняка, «провели разведку на местности».

– Разумеется.

Лагерфюрер тоже не удивляется: спокоен и деловит.

– И по её результатам мы очень хотели заполучить именно Вас, уважаемый Александр. Нет, эти скоты тоже нам пригодятся, но в совершенно ином качестве.

Смотрю на лагерфюрера ироническим взглядом, откуда-то снизу: учитывая метр восемьдесят пять мужика и его прочти квадратные габариты, делать это нетрудно.

– Сейчас, конечно, Вы предложите мне должность «капо»?

– «Капо»? – в честном недоумении морщит лоб визави.

– «Кацетполицай», – всё так же «мило» улыбаюсь я. – В фашистских концлагерях – полицейский из числа заключённых. Аналог «отрядов внутреннего порядка» в советских ИТК, только в более жёсткой форме, потому что «кацет» обычно набирались из уголовников-рецидивистов, которым убить человека – что муху прихлопнуть.

Лицо босса сереет, он уже открывает рот для отповеди, но я не даю ему «отработать на перехват».

– А Ваша контора, судя по всему, недалеко ушла от немецкого «шталага»… Что тут у вас? Что-то вроде общины кришнаитов? Муниты? Свидетели Йеговы? Приверженцы сайентологии? Уверен: что-то вроде этого, только в более жёсткой и прямолинейной форме.

Некоторое время лагерфюрер молча качает головой. Наконец, он хмыкает и усмехается. К моему удивлению – которого я, разумеется, не показываю – выглядит он при этом как-то не очень начальственно и даже смущённо.

– Вы сейчас лишний раз доказали, что мы в Вас не ошиблись… Вы – очень опасный… и очень полезный человек. Поэтому я буду с Вами откровенен: другим это откроется в процессе…

– Эксплуатации, – с невинной рожей ставлю я точку – и зарабатываю ещё один благосклонный взгляд лагерфюрера.

– Приобщения, – несмотря на благосклонность, «скромно» уточняет он. – Эта публика ждала манны небесной – и она получит её…

– В виде перловой крупы, – ещё раз вклиниваюсь я с невинным видом.

Лагерфюрер смущённо – смущения в этой мимике гораздо меньше лукавства – теребит кончик носа.

– Видите ли, дорогой Александр… Коль скоро мы – с Вашей подачи – затронули тему концлагерей, Вы должны помнить любопытную надпись над воротами одного из учреждений этой системы.

– «Jedem das Seine»? – не слишком трачусь я на догадку.

– Именно.

Лицо контрагента, только что излучавшее симпатию в мой адрес, внезапно меняет выражение. Черты его ужесточаются, а из-под сдвинутых бровей на меня смотрят холодные колючие глаза совсем не Деда Мороза. Надеюсь, что всё это не по моему адресу.

– Прежде чем фантазировать на тему благотворительности, они лучше бы подумали на другую тему.

– «Бесплатный сыр»?

– Точно! Хотя бы на пальцах считать эта публика должна уметь! Вот и посчитали бы, во что обходится эта благотворительность принимающей стороне. А некоторые ещё прихватили с собой весь домашний скарб: чего ж не прихватить на халяву?

По-русски лагерфюрер говорит не хуже меня, да и выглядит вполне по-русски. Не берусь угадывать, но он явно из эмигрантов третьей волны, если не второй, послевоенной. С эмигрантами времён Горбачёва и Ельцина его не спутаешь. Некоторые слова он интонирует по-другому: так в Союзе – даже бывшем – давно уже не говорят. Да и в манерах его, кроме старорежимности, чувствуется многолетняя оседлость: он уверен в себе, и вместе с тем, не ассимилирован.

– «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения…»? – снова понимающе кривлю я щекой.

Визави утвердительно машет головой.

– За всё в этой жизни надо платить, дорогой Александр. Нас, русских, в Канаде не так уж и мало. Но все они разобщены, многие интегрированы и дерусифицированы – с ними каши не сваришь. В массе своей они давно утратили какую бы то ни было связь с Россией, а многие уже и по-русски не говорят. Среди них есть успешные предприниматели, но б`ольшая часть работает «на дядю».

– То есть, свободных ресурсов в наличии не имеется? – понимающе усмехаюсь я. Знак вопроса здесь присутствует формально – исключительно для порядка: я больше утверждаю, чем спрашиваю.

– Нет.

Контрагент даже не пытается косить в меня взглядом. Никакого осуждения моей прямолинейной сообразительности с его стороны не наблюдается. Кажется, мужику даже нравится то, что ему нет нужды вдаваться в детали.

– И привлечь их можно лишь таким способом?

Я уже не ерничаю: скорее, осуждаю. Бровь начальника выгибается дугой.

– А Вы можете предложить другой способ?

Несмотря на дугу, иронии на вопрос у лагерфюрера набирается. Жму плечами, не столько от неуверенности, сколько подготавливая контрагента.

– Не другой способ, а другую редакцию этого способа.

– То есть?

– Ну, например, можно было предложить – и честно написать об этом – что переброска через океан производится в кредит. Что кредит будет погашаться в льготном порядке, из заработной платы, в рассрочку, ежемесячными платежами без начисления процентов. И людям стало бы понятно, что работой они будут обеспечены. А где работа, там и жильё. Да и кредит – это солидно и надёжно: вроде, всё без обмана. Сразу понятно, что речь идёт не о «бесплатном сыре».

Лицо визави тут же покрывается скепсисом. Он звучно цокает языком – и морщится.

– «Сразу понятно» – это Вы о них?!

Следует презрительный кивок головой в сторону удалившегося «стада». Разумеется, смущаюсь: довод – убойный.

– Ну-у…ф…ф… всё, таки… Так сказать: для очистки совести…

– Нашей?! – ухмыляется лагерфюрер.

И снова он прав, и снова я оказываюсь туш`е. Глаз визави иронически прищуривается.

– И, потом: чем одна неправда лучше другой?

– Но это могло быть правдой!

Я и сам понимаю, что звучу не слишком убедительно.

– Только не в нашем случае!

Лагерфюрер категоричен и императивен.

– Конечно, все понесённые нами затраты, которые Вам больше нравится именовать «кредитом», они отработают. Тут не о чем ни говорить, ни беспокоиться. Но здесь наши представления расходятся, и радикально. Ни о каком трудоустройстве…

Ограничиться усмешкой визави явно не может, да и не хочет – и потому ухмыляется.

– … в цивилизованном или правовом смысле речи нет и быть не может. А это значит, что никакого оформления их деятельности не будет: ни договором, ни, как это было заведено в Союзе, трудовыми книжками.

– Работа за миску супа?

– Из брюквы, – ещё шире ухмыляется лагерфюрер. – У нас тут не богадельня, хотя без Бога не обошлось.

– Сочетаете физический труд и религиозное просвещение? – «в рабочем порядке» догадываюсь я.

Лагерфюрер согласно кивает головой.

– Физический труд на базе религиозного просвещения. Или так: физический труд как производное от религиозного просвещения.

– «Бог терпел и нам велел»?

Я не могу удержать щеку на и она опять едет вниз под грузом иронии. Но лагерфюрер и не думает иронизировать.

– Примерно так.

Вот теперь я не могу не нахмуриться: уже набралось достаточно оснований.

– Значит, я не ошибся, и у вас здесь – религиозная община? И не просто община, а, как говорят у нас «в СНГ», тоталитарного, экстремистского толка?

В знак согласия визави на мгновение прикрывает глаза веками, но не ограничивается этим, и берёт слово.

– Грубо и прямолинейно, как все ярлыки, но в целом…

– … «как говорили у нас на фронте, разведку ведёте в верном направлении».

Брови контрагента моментально взлетают вверх.

– Вы были на фронте?! На каком, если не секрет?

– Это – из фильма, – улыбаюсь я. – Был такой фильм – про Московский уголовный розыск времён сорок пятого.

– А-а-а, – равнодушно тянет лагерфюрер.

Эта мирная почти «штатская» реакция даёт мне шанс вернуться в тему. Точнее, перейти к опасному уточнению.

– Так, кто же вы такие? Если вы – русские, то вряд ли – кришнаиты, муниты или последователи Хаббарда. Свидетели Йеговы?

Поскольку визави не спешит с ответом, скептически кривлю лицом я один – и «за себя, и за того парня».

– Теоретически не исключено, только вряд ли… Вряд ли эмигранты «второго призыва»…

– Расшифровал, – уважительно качает головой визави.

– … подадутся к йеговистам, – в меру краснею я от удовольствия (совсем игнорировать комплимент не удалось). – Ещё меньше вероятность того, что вы – мормоны: это – совсем не для русских… Скорее всего, вы – староверы. Виноват: старообрядцы. Какие-нибудь хлысты или бегуны.

– Не какие-нибудь!

Лицо визави морщится от неудовольствия. Видимо, я задел действительно больную струну.

– Не какие-нибудь, и не «хлысты» – христововеры. То есть «Божьи люди». Слышали о таких?

Не слишком уверенно пожимаю плечами.

– Что-то помнится… из курса научного атеизма… Вас не шокирует моё признание?

– Нет, – равнодушно мотает головой лагерфюрер. – Напротив: было бы странно, если бы следователь эпохи «застоя», комсомолец, отличник с университетским образованием, веровал бы ещё во что-то, кроме «светлого будущего».

Осторожно выныриваю глазами из-под приспущенных век. Ещё более осторожно и даже робко откашливаюсь.

– Будете переделывать? Или, как говорили на заре Советской власти: «отправите на перековку»?

– Вас – нет.

Лагерфюрер смотрит на меня открытым прямым взглядом. В тандеме с предельным лаконизмом это успокаивает, и я успокаиваюсь, насколько это сейчас возможно «в принципе».

– Могу я узнатья, почему?

– У нас на Вас серьёзные виды.

Кошу взглядом в контрагента, ожидая увидеть на его лице нескрываемую иронию, или что-нибудь в этом роде. Ничего не вижу: лагерфюрер и не думает кокетничать. Неужели он говорит правду?!

– Да-да, – без труда расшифровывает он мой вопросительный взгляд. – Но попросить Вас не щеголять своим атеизмом направо и налево я просто обязан.

– Почему именно Вы?

– Потому что я – «Христос» этого «корабля».

Другой от таких слов расхохотался бы моментально, а я воздерживаюсь. Не из чувства страха, не по причине здравого смысла: из того же курса научного атеизма вспоминаю, что у «хлыстов» «кораблём» называлась община, а вожак именовался «Христом». По мнению этих «Божьих людей», Христос мог вселиться в любого человека.

– В таком случае, вы – действительно «христововеры»…

Мой намёк на «такой случай», да ещё выданный задумчивым голосом и под такую же мину на лице, вызывает явное одобрение у контрагента. Губы его растягивает довольной улыбкой.

– Похоже, что Ваша «пятёрка» по атеизму – не «липа». Думаю, мы с Вами поладим.

– На какой основе? – осторожно «беру быка за рога». – Неужели, всё же – «капо»?

– Дался Вам этот «капо»! – смеётся лагерфюрер. – Мы – не «шталаг», какой-нибудь, и не средневековая секта религиозных фанатиков и изуверов. Мы – солидная организация, и даже юридическое лицо. И, как и всем другим солидным организациям, нам тоже нужны люди умные, образованные, самостоятельно мыслящие. Не «быдло», проще говоря.

Я осторожно кашляю в кулак.

– Могу я задать вопрос?

– Я его сам задам, – усмехается лагерфюрер. – «Зачем?». Вы ведь об этом хотели спросить?

Мне не остаётся ничего другого, как признать сообразительность визави. Лицо его тут же отказывается от усмешки.

– Руководящие кадры, уважаемый Александр. Нам нужны руководящие кадры со свежим взглядом на жизнь. Нам нужны люди, которые помогут осовременить заскорузлые формы.

– А не боитесь? – осторожно кривлю я губами. «По дороге» встречаюсь с явным непониманием контрагента.

– Чего именно?

– Ну, как это… «не вливайте молодое вино в старые вехи»?

Лагерфюрер смеется и одобрительно хлопает меня по плечу.

– Неплохо!.. Ну, что ж: прямотой – за прямоту!.. Представьте себе, не боюсь. Мы заскорузли в старых формах, и «молодое вино из Вас» поможет их осовременить. А ещё нам… мне нужны люди, которые имеют собственное мнение и не боятся его высказать. У нас таких давно нет. А из всего этого контингента такой – лишь Вы.

Губы лагерфюрера кривит презрением.

– Остальные – «травоядные». Но и в этом качестве они пригодятся нам. Мы нуждаемся не только в мозгах, но и в мускулах. Пятьдесят пар рук – это немало даже для такой немаленькой общины, как наша. Тем более что все эти руки – из Казахстана. Значит, в отличие от кондовой Руси, они умеют работать… и не будут валять дурака.

Визави подаётся ко мне так близко, что его лицо почти наезжает на моё.

– А ещё нам нужен толковый юрист-хозяйственник. Мы изучили Ваше досье. Особое внимание было уделено Вашей работе юрисконсультом. Я сразу же понял, что Вы – именно тот, кто нам нужен.

С миной удивления жму плечами.

– Стоило ли городить огород?! У вас тут, в Канаде, юристов – как собак нерезаных. Наверняка, полно их и среди русских эмигрантов. Почем было не обратиться к ним – вместо того, чтобы обманом завлекать кого-то с «исторической Родины»?

Лицо визави кривит скепсисом.

– Как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают. Здешний народ, дорогой Александр, основательно испорчен капитализмом. Истинно верующих почти нет: подавляющее большинство – хрестоматийные фарисеи. То, есть, притворяются и лицемерят. А многие не считают нужным делать и этого: просто не верят в Бога.

Тяжкий вздох исходит из груди контрагента.

– Вот и получается, дорогой Александр: на буржуазную расчётливость, иначе говоря, корыстолюбие, накладывается ещё и безверие, порождённое, как ни парадоксально, всё тем же капитализмом. Эту публику сюда…

– … и калачом не заманишь?

– Нашим «калачом»! – выразительно дорабатывает пальцем вверх лагерфюрер. – Эта публика знает цену. И не столько себе, сколько на услуги такого рода. Многим из этих людишек цена – грош в базарный день. Но…

Под очередной протяжный вздох контрагент разводит руками.

– … спрос на юридические услуги здесь, увы, постоянный. Что-то перепадает и им, а значит, поднимает их стоимость. Как итог, нам эта публика не по карману.

– Понятно.

Теперь уже я вздыхаю.

– Значит, я буду у Вас примерно на том же положении, на котором Эзоп был у Ксанфа?

Лагерфюрер честно выпучивает глаза и честно же отвешивает челюсть.

– Не понял?

– Эзоп – древнегреческий раб-философ, баснописец, консультант и спаситель своего хозяина по имени Ксанф.

Лагерфюрер улыбается, но с изрядной долей смущения. Даже гладко выбритую щеку скребёт «под тем же соусом», то ли притворяясь, то ли взаправду.

– Ну, зачем так сразу, дорогой Александр…

– А, что: я не сразу буду рабом? – тут же выхожу я за рамки.

Преодолевая смущение, лагерфюрер прочищает горло. Делает он это неспешно и основательно: тянет время, заодно подбирая мысли и слова.

– Ну, это не совсем так…

– Что именно «не совсем»?

– Ну, вот это: «раб»…

Усмехаюсь: сейчас можно. Немножко, конечно… чтобы не забываться и не забывать, что излишняя смелость вредит не только карьере, но и здоровью.

– Уж, не хотите ли Вы сказать, что я прямо сейчас свободен на все четыре стороны?

Контрагент снова даёт смущение, и снова качественное и даже художественное, но на этот раз предельно экономное.

– Нет, чего нет – того нет…

И тут же он оживляется.

– Но, в отличие от остальной публики, Вы будете иметь преференции.

– Когда и какие? – «не засиживаюсь» я «в окопе»: момент-то – судьбоносный, пусть и который, уже, по счёту.

– «Когда»?

Лагерфюрер берёт паузу на размышление. Пауза – явно для меня: наверняка, всё было решено им ещё до того момента, когда я погрузился в самолёт. Даже раньше: как только я попал на карандаш. Этот вывод я делаю уже на том основании, что пауза длится всего лишь несколько мгновений: для неподготовленного человека – «скорострельность» невероятная. Не вызывающая доверия, то есть.

– У нас в работе несколько имущественных споров: что-то пытаются отнять у нас, что-то пытаемся вернуть мы.

Лицо визави сереет.

– Но это не самое плохое… Гораздо хуже то, что нас хотят закрыть.

– Кто?

Я и сам слышу, как дрожит мой голос: любопытный поворот намечается.

– Власти, – сквозь зубы цедит лагерфюрер.

– За что, если не секрет?

Визави хмурится и косит в меня сердитым глазом.

– Не секрет – для Вас.

Он выдерживает паузу в расчёте на моё «почему?», но я даже глазом не веду: нечего «баловать мальчонку». Дяденька понимает это и «возвращается к микрофону». Разумеется, «по дороге» он не может «не пнуть меня».

– Правильно думаете: это ведь Вам работать над решением проблемы… Так, вот: один дурак из нашей общины смастерил какое-то устройство, и с его помощью захотел «исправить погрязшее в грехе человечество».

Несмотря на констатацию печального – для общины – факта, щека лагерфюрера ползёт вниз под грузом иронии. Не остаюсь безучастным – и демонстрирую понимание.

– «Исправить» самым радикальным способом: подрывом устройства?

– Чтобы нас тут же занесли в список террористических организаций!

Лагерфюрер вполголоса добавляет ещё кое-что, явно относящееся к непечатным характеристикам «дурака». Отведя душу, он с удручённым видом разводит руками.

– Мы, конечно, пытались отбиться… Доказывали, что этот террорист – несостоявшийся, кстати…

– «Не только не с нашего двора, но даже не с нашей улицы»! – как всегда, к месту, включаюсь я.

Лагерфюрер одобрительно хмыкает: то ли слышал где-то, то ли просто понравилось.

– Самое смешное – и самое грустное – что это правда. Несостоявшийся террорист давно уже состоялся как отщепенец. Он покинул наши ряды задолго «до того, как». Мы пытались это объяснить «карающему мечу»…

– «Объяснить»?! – тут же просыпается во мне юрист.

– Доказать, – под смущение на лице спохватывается контрагент.

– И?

– Нас не услышали. Как не услышали и того, что мы никогда не пропагандировали насилие…

Визави хочет повесить голову, но не успевает.

– Но хотя бы решение вы обжаловали?

Юрист – всегда юрист («солдат – всегда солдат») – и я уже в игре. Даже статус раба не может помешать мне в этом. Лагерфюрер, разумеется, замечает «души прекрасные порывы» и несколько оживает.

– Конечно, мы тут же обжаловали… Ну, насколько это было возможно…

– В пределах ваших сумм – и «ихних» мозгов?

Я иронически улыбаюсь – и мой «рабовладелец», наконец, может повесить голову.

– Ну, а что делать? «Не вольны мы в самих себе…». Выше…

– … х… не прыгнешь, – корректирую я лагерфюрера «в направлении родных осин». – По-моему, это много точнее Баратынского.

Контрагент на мгновение отвешивает челюсть, и тут же в меня производится мгновенный «бросок глазами». Я доволен: заработан ещё один балл на «лицевой счёт». Обработав меня взглядом, лагерфюрер оглаживает ладонью подбородок и согласно качает головой.

– Да, пожалуй… Ну, тогда я тоже спрямлю дорогу: если Вам удастся выиграть это дело… только одно это дело, мы тут же открываем Вам лицевой счёт, и переводим на него… скажем, полную стоимость авиабилетов от Калгари до любой точки на карте, в которую Вы ткнёте пальцем.

Он выжидающе смотрит на меня, а я выжидающе смотрю на него. Мы оба понимаем, что решающее объяснение только предстоит. Это ещё не договор, а всего лишь преамбула к нему. Или, как сказал бы герой Высоцкого: «Это только присказка, сказка впереди».

Лагерфюрер не выдерживает первым.

– Ну, что ж: правильно молчите. Действительно, это ещё не всё… Если выиграете это дело, мы с Вами подписываем контракт сроком на один год. Подписываем задним числом, как говорят на Руси: он вступит в силу с сегодняшнего дня. Кроме авиабилетов, Вами же не помешают солидные «подъёмные»?

«Смешной вопрос!»… сказал бы я в любой другой обстановке. Но в этой давлю из себя смущённую улыбку: я пока ещё «не врубился». Не понятно, за кой хрен я получу эти «подъёмные»? И мне не остаётся ничего другого, как прямо спросить лагерфюрера об этом.

– Правильный вопрос, – одобрительно кивает головой визави. – Ваши «подъёмные» – Ваш будущий гонорар. Вы же не настолько наивны, чтобы полагать, будто мы набьём Вам карманы из альтруистических соображений?

Вместо ответа пожимаю плечами.

– Правильно, – одобрительно кивает головой лагерфюрер. – Вы их заработаете, а мы выплатим их Вам.

Осторожно кашляю в кулак.

– А что я буду делать… ну, после того, как выиграю это дело…

Замечаю удивлённый взгляд контрагента и поправляюсь.

– … если выиграю это дело?

Улыбаясь, лагерфюрер непринуждённо разводит руками.

– Ничего для Вас нового: правовая работа в хозяйстве. Приведёте в порядок внутреннюю документацию – прежде всего, правоустанавливающие документы. Законодательство о труде – для проверяющих, претензии, иски, суд – всё это тоже Ваше. В каком-то смысле, Вы будете выполнять функцию буфера.

Удивлённо вскидываю бровь.

– Между кем и кем?

– Между руководством общины и «революционным элементом».

– «Правдоискатели»?

– Они самые, – хмыкает лагерфюрер, в очередной раз довольный моей сообразительностью. И тут же лицо его покрывается серым налётом: меня уже не удивляет то, как быстро мужик переходит от одного состояния к другому. – К сожалению, «борцов за правое дело» и прочих «ревнителей чистоты учения» хватает и у нас.

– Из числа рабов? – старательно прикидываюсь я дурачком.

Как и следовало ожидать, номер не проходит: лагерфюрер косит в меня укоризненным взглядом.

– Не надо, уважаемый Александр. Рабы – это… рабы, пусть и неофиты. Конечно, они – пополнение рядов верующих, но их основная функция – другая: создавать материальные ценности, в свободное от работы время воспевая ценности духовные.

– Понял, – лаконично кривлю я щекой. – «Не собирайте сокровищ на земли» – это…

– … не для них, – «подхватывает знамя» лагерфюрер. – Установка для этой публики – с точностью до наоборот. Ничего не поделаешь: общине нужны средства, чтобы нормально существовать.

– И её руководителям – тоже, – «невинно» опускаю я глазки.

Секунд десять лагерфюрер посвящает сканированию моей поверхности. Надеюсь, не для того, чтобы выбрать кусок пожирнее. Может, оно и так, но ощущение, всё равно, не из приятных: будто-то тебя изучает рубщик мяса из гастронома. На профессиональный манер изучает.

Нагнав на меня… ну, если не страха, то разных мыслей, контрагент, наконец, с усмешкой качает головой.

– Верно, Александр: и её руководителям – тоже… Кстати, у Вас есть реальный шанс приобщиться к их числу.

– По истечении срока контракта? – «почему-то» догадываюсь я.

– Да, но приобщаться Вы будете в течении этого срока… И ещё…

Контрагент замолкает, абстрагируется… и, наконец, подвергает меня очередному испытующему взгляду.

– Буду прям, Александр: должность «Христа» на «корабле» – выборная…

– Кто смел, тот и сел? – перефразирую я под усмешку на лице: с немого дозволения руководства как-то начинаю в ней осваиваться.

– Именно.

Лагерфюрер и не думает улыбаться, хоть в унисон, хоть вдогонку.

– Эта должность – не синекура. Как и все «Христы», я – объект зависти конкурентов, реальных и потенциальных. Куда ни посмотри – одни «волки».

– «В овечьих шкурах»? – вновь скалюсь я.

– Если бы, а то ведь и не таятся!

Лагерфюрер настолько легко «отпускает» мне, что сразу же становится понятно: допекло мужика. Очередной тяжкий выдох из его груди подтверждает моё предположение.

– А Вы думали – как у Пушкина: «Царствуй, лёжа на боку!»? Или – то же самое, но у другого автора?

Он прикрывает глаза, и, к удивлению моему, цитирует наизусть:

– «Быть Генеральным секретарём – это не значит благодушно царствовать, это постоянное маневрирование, сложные расчёты, милые улыбки и внезапные удары. Всё это – во имя власти…».

Веки босса возвращаются в места постоянной дислокации – и он одним глазом «тычет» мне в лицо.

– Знаете, откуда?

– Обижаете! – ещё раз наглею я. – Михаил Восленский, «Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза».

– Вот!

Указательный палец лагерфюрера тычет в потолок. Вероятно, тем самым, мой рабовладелец лишний раз хочет подчеркнуть истинность собственных слов, подтверждённых авторитетным заключением. Но я ошибаюсь.

– Вот, дорогой Александр, почему Вы нужны мне!

Оказывается, это «вот» адресуется не господину Восленскому, а «товарищу» мне! Интересно, в каком контексте?

– Мне по душе и Ваши убеждения, и их проявление. Вы – закоренелый сталинист, но не только спокойно читаете антисоветских авторов, но и пользуетесь уважением даже у отпетых антикоммунистов. Вы – пожизненный атеист, но по памяти цитируете Библию, и можете нормально общаться даже с религиозными фанатиками. Вы – свой в любой среде. И это – не бесхребетность, а гибкость: не превращая в дискуссию в битву, Вы заслуживаете похвалу врага, завоёвываете его доверие, но при этом не меняете убеждений.

Лагерфюрер неожиданно берёт меня под локоть.

– От властей я отобьюсь – с Божьей помощью. Точнее, с Вашей. А, вот, отбиться от «братии» в одиночку…

Он сокрушённо качает головой.

– Если мы проиграем… допустим такой исход… меня «съедят» тут же. А, если выиграем, я всего лишь получу отсрочку… от обеденного стола, на который меня давно уже наметили главным блюдом.