Александр Баунов
Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры
Португальская электоральная диктатура
Франко ликвидировал республику, Салазар ее подчинил. Переделанные под его нужды республиканские институты были дополнительным источником легитимности, но создавали свои трудности. Первоначальные успехи Салазара в борьбе с экономическим кризисом так впечатлили большинство граждан, что они не возражали против концентрации власти в руках своего авторитарного премьера-профессора. Португальцы как до него, так и при нем были гражданами одной из беднейших стран Европы, но сравнивали свою жизнь не с другими странами, а с тем, как жили до его прихода, и видели улучшения. Вдобавок португальская автократия была менее прямолинейной, чем испанская.
В русском языке «англичанка гадит», в португальском она «смотрит». Португальская идиома para ingles ver, «чтобы англичанин видел», значит «для отвода глаз». Именно так, для отвода английских и американских глаз, Салазар проводил управляемые выборы, на которые иногда допускал оппозицию. Этого вместе с вовремя предоставленной военной базой на Азорских островах английским глазам было достаточно, особенно в условиях начинавшейся холодной войны: Португалия стала участником плана Маршалла и членом НАТО. Зато членства в ООН пришлось ждать до 1955 г., и декоративной демократии так и не хватило, чтобы стать участником общего рынка – ЕЭС.
Режим Салазара – классический пример электоральной диктатуры. В португальском «Новом государстве» раз в четыре года проходили парламентские выборы и раз в семь лет – президентские. Голосовать могли граждане старше 21 года с оконченным средним образованием. Мужчины – если платили не меньше 100 эскудо налогов в год, женщины – не менее 200. В 1950-е правом голоса из 7,7 млн жителей обладали 1,2 млн человек.
Президент, по традиции избиравшийся из числа военных, вносил в парламент кандидатуру премьер-министра, которую ему рекомендовал ЦК правящего Национального союза во главе с Салазаром. Таким образом Салазар через партию и президента вносил собственную кандидатуру в парламент, все депутаты которого представляли его партию, ведь единственная разрешенная партия, Национальный союз, на всех парламентских выборах получала все без исключения мандаты. Теоретически внутрипартийный переворот мог отодвинуть Салазара от власти, как бывало, например, в авторитарной Мексике или в СССР, но в Португалии этого не произошло.
Франко обходился без выборов, Салазар старался не допускать до выборов кандидатов, способных составить реальную конкуренцию, своевременно снимал их с дистанции и выдвигал декоративных соперников. Оппозиция использовала выборы не столько для реальной борьбы за власть, сколько для критики и расшатывания режима, а различные группы внутри правящей верхушки – для выяснения отношений, продвижения нужных кадров и корректировки курса в желательном для этих групп направлении.
Приняв к сведению итоги мировой войны, Салазар счел за благо чуть более тщательно имитировать демократию. В октябре 1945 г. ряд представителей социалистов и либералов направили генпрокурору просьбу разрешить участвовать в выборах единой группой под общим наименованием и внезапно получили положительный ответ. Так впервые после 1926 г. в Португалии появилась легальная оппозиционная организация – Движение демократического единства.
Салазар внезапно начал говорить, что разномыслие и конкуренция представлены в обществе недостаточно. В этот период легкой послевоенной оттепели оппозиционеры выводили на улицы сотни тысяч человек, а правящая верхушка раскололась на консерваторов – хранителей жесткого авторитарного статус-кво – и номенклатурных реформаторов, которые выступали за постепенную либерализацию. Лидером реформаторов стал профессор Марселу Каэтану, министр колоний, бывший глава молодежной организации Национального союза, а позже, в 1950-е, председатель Корпоративной палаты (чего-то вроде верхней палаты парламента «Нового государства», которая комплектовалась представителями профессиональных сообществ). Особое влияние Каэтану в те годы объяснялось еще и тем, что он в качестве шефа аппарата правительства подготавливал заседания кабинета министров.
Короткая послевоенная либерализация привела к попытке заговора в университетской, армейской и даже церковной среде с целью отстранить Салазара и вернуть настоящие выборы. Заговорщикам сочувствовал даже президент страны, престарелый генерал Кармона, который устал быть марионеткой Салазара. В ответ на это Салазар перестал общаться с Кармоной и таким способом вернул генерала к послушанию.
Вступление в НАТО раскололо португальскую оппозицию, а вошедшая в полную силу холодная война избавила Салазара от необходимости проводить масштабные демократические эксперименты и позволила свободнее сочетать электоральные декорации с репрессиями. Спецслужбы получили чрезвычайные полномочия, и многих лидеров послевоенной демократической оппозиции просто пересажали.
Особенно жестоко Салазар обходился с коммунистами, понимая, что за них от «англичанки» сильно не попадет. В 1949 г. в тюрьму на долгие годы попал лидер местной компартии Алвару Куньял. Зато, в отличие от Испании, в Португалии не было смертной казни. Франко, даже пытаясь вернуться в мировое сообщество, продолжал казнить врагов, а в Португалии последняя официальная казнь – рядового за дезертирство – состоялась во время Первой мировой войны.
Оппозиция снова и снова решала для себя вопрос, стоит ли участвовать в выборах, которые невозможно выиграть, и отвечала на него по-разному. Ведь некоторые выборы, казалось, давали реальный шанс на перемены. Президентская кампания 1958 г. вышла из-под полного контроля властей; дело дошло до реальной конкуренции, и этот единственный случай всерьез напугал Салазара. Раскольник из рядов номенклатуры, генерал Умберту Делгаду, бывший соратник Салазара и создатель государственной авиакомпании TAP, взбунтовался против национального лидера, сплотил вокруг себя недовольных в элите, привлек оппозицию и получил на выборах почти четверть голосов официально, а в действительности, вероятно, намного больше. Главным пунктом его программы в случае избрания его президентом была отставка премьер-министра Салазара.
После проигранных выборов уволенный из армии и преследуемый властями Делгаду спрятался в бразильском посольстве, затем эмигрировал в Бразилию и основал там оппозиционную партию в изгнании. Перед президентскими выборами 1965 г. политическая полиция (PIDE) выманила Делгаду в Испанию якобы на встречу с высокопоставленным противником режима из числа военных. 13 февраля Делгаду вместе с его бразильской спутницей убили недалеко от португальской границы. Засыпанные известью тела весной нашел испанский крестьянин.
Так и осталось неясным, лично Салазар принял решение об убийстве своего самого влиятельного оппонента или это была инициатива спецслужб. Так или иначе, убийство португальскими властями политического противника на испанской территории испортило отношения правителей двух соседних стран. Последняя встреча Франко и Салазара состоялась в 1963 г., больше они не виделись. Убийство Делгаду обрушило международную репутацию Салазара. Раньше она была лучше, чем у Франко, теперь они поменялись местами.
Конец автаркии
Решая задачу выживания режима в изменившемся мире, Франко переориентировался во внешней политике на ту сторону в глобальном противостоянии, которая была ближе географически и идейно. Франко ненавидел протестантизм, либерализм и «масонство» американцев, но все-таки они говорили о Боге, семье и частной собственности. Франко всегда противостоял коммунизму, а США теперь возглавляли это противостояние.
Угрозу скорого свержения режима под давлением международной изоляции, санкций и прямого вмешательства во внутренние дела удалось отвести. Став частью западной системы безопасности, Испания и Португалия с неизбежностью, хотя поначалу медленно, двинулись в сторону конвергенции с западной экономикой. Американские военные просили конгресс предоставить обеим странам кредиты на перевооружение армий, и конгрессмены требовали гарантий платежеспособности заемщиков. Текущее состояние дел этого никак не гарантировало. Франко и даже финансово более грамотный Салазар сохраняли плотный государственный контроль над экономикой. Однако никому еще не удавалось брать у Америки деньги и не пускать в страну американский капитал. А он предпочитает, чтобы там, куда он приходит, была знакомая среда, понятные, а лучше льготные для него правила и как можно меньше государственных ограничений.
Экономика Португалии, на которую распространялся план Маршалла, начала открываться для внешнего рынка уже в конце сороковых, испанская – после военного Мадридского пакта с США, подписанного в середине 1950-х. Из трех соглашений пакта собственно военными были только два. Третий – «Об экономической помощи» – оговаривал новые параметры испанской экономики. В обмен на финансовую поддержку Испания обещала убрать лишние таможенные барьеры, понизить курс песеты к доллару и предоставить льготы американским инвесторам. Франко не был согласен менять под западные стандарты внутреннюю политику в обмен на доллары, зато в экономике столь же незыблемых рубежей для него не существовало.
Один из парадоксов диктатуры Франко – экономический. Франко возглавил восстание против республики, которая национализировала частную собственность и отдавала под контроль левых профсоюзов заводы, транспорт и землю. Республика одновременно воевала и проводила социалистические эксперименты, в то время как в подконтрольной националистам части Испании экономика работала по старым рыночным правилам, население лучше питалось и одевалось, валюта была стабильней, а жизнь привычней.
Однако после победы Франко сам занялся огосударствлением экономики, от которого вроде бы спасал страну. Управление экономикой попало в руки военных и фалангистов, которые считали своей главной задачей распределение бюджетных денег и государственных преференций между «правильными» людьми. Франко оправдывал расцветшую коррупцию тем, что в прежние времена короли вознаграждали за победы титулами и землей, а сейчас этот вышедший из употребления способ поощрения приходится чем-то замещать.
В правлениях предприятий заседали соратники Франко из армии и фаланги. Уровень жизни в Испании падал, и после гражданской войны страна оказывалась то без хлеба, переживая периоды настоящего голода, то без топлива – настолько, что на один из парадов в честь своей победы Франко не смог вывести технику. Нейтралитет во время мировой войны мог бы способствовать процветанию, но оно никак не наступало.
Первые два десятилетия режима Франко испанской экономикой руководили сторонники автаркии – полной экономической самодостаточности и опоры на национальные производительные силы. Экономика была для них продолжением политики, а политика состояла в борьбе за суверенитет и против тех, кто хочет украсть плоды их победы. По убеждению сторонников автаркии, чтобы не идти на компромиссы, уважающая себя страна должна уметь производить все, от утюгов до самолетов, замещать импорт, создавать с нуля любые необходимые отрасли. Ее валюта должна быть дорогой и полновесной, не уступать валютам самых богатых стран и не делать резких скачков под влиянием рынка. Национальное производство следует защищать высокими тарифами. К зарубежному капиталу надо относиться с подозрением, он – проводник чужого влияния, иностранные инвестиции подрывают суверенитет.
Иностранцев в стране тоже должно быть поменьше, они сеют сомнения и расшатывают моральные устои. Самый здоровый и производительный слой общества – крестьяне, а не распропагандированные коммунистами городские рабочие, утратившие связь с национальными корнями и христианскими ценностями. Лучшая часть национальной экономики – сельское хозяйство, а экспорта – плоды щедрой, напоенной солнцем испанской земли. Лучшие партнеры для торговли – не западные государства, а развивающиеся и страны «испанского мира», бывшей великой империи, особенно дружественные, со сходными режимами, вроде Аргентины диктатора Перона или Кубы Батисты.
Эти высокие идеалы предполагалось осуществить в стране с хроническим дефицитом продовольствия и отставанием в технологиях, которыми развитые страны не спешили делиться с одиозным режимом. Потребление мяса на душу населения в 1950 г. было в два раза ниже, чем в 1926 г., а хлеба – в два раза меньше, чем в 1936 г. Перед сеансами в кинотеатрах с гордостью показывали киножурналы, рассказывавшие о том, как Испания получает в подарок от своего искреннего друга Хуана Перона корабли, полные добротного аргентинского зерна.
Жизнь проделала в этой амбициозной экономической теории множество дыр, но в целом устройство экономики отвечало взглядам и интересам групп, победивших в гражданской войне: землевладельцев, армии, церкви, чиновников. Из-за переоцененной песеты с малоподвижным курсом испанский экспорт был невыгодным, хотя низкие зарплаты и суровое, без поблажек рабочим, трудовое законодательство все равно привлекали инвесторов посмелее.
Бюрократы не очень-то ждали иностранных инвестиций, которым к тому же долгое время препятствовала международная изоляция. Среди монархистов было с избытком представителей старой национальной буржуазии, которая не хотела пускать на внутренний рынок иностранных конкурентов. Бюрократия и фаланга с удовольствием занимались патерналистским перераспределением доступных ресурсов от богатых к нуждающимся, осуществляя амбициозные бюджетные проекты – от грандиозной программы массового строительства социального жилья до всенародной акции «Бутылка», когда на деньги, вырученные от собранных взрослыми и детьми стеклотары и макулатуры, помогали бедным. И вот после соглашения с Америкой местным приверженцам автаркии и крайним государственникам пришлось поступиться принципами. Это было болезненно даже для многих сторонников Франко.
Есть историческое наблюдение, так много раз подтвержденное на практике, что его можно считать законом. Вовлечение в совместную хозяйственную деятельность оказывается более эффективным способом повлиять на чужой политический режим, чем его экономическая изоляция. Правда, вовлечение смотрится не так эффектно: оно сперва меняет не столько политическую форму, сколько скрытое за ней содержание. Именно такие перемены начали происходить с Испанией и Португалией.
Глава 2
Технократическое чудо и оттепель
Вторая половина 1950-х. Двадцать лет до смены режима
Может показаться, что главное условие для смягчения или ужесточения режима – это смена его лидера. Случай Испании и Португалии показывает, что можно обойтись и без нее. В отличие от СССР или Китая, в Испании массовые репрессии и смягчение режима пришлись не на разных лидеров, а на одного и того же – Франсиско Франко. Сам этот факт заставляет задуматься о том, насколько необходима смена первого лица режима для ужесточения диктатуры или, напротив, для начала реформ и оттепели.
В Испании новый, более мягкий курс никто не объявлял официально. Не было ни переломного съезда, ни секретного доклада о репрессиях, как в СССР после смерти Сталина. Франко был жив и здоров, оставался при власти и ни в чем не раскаивался. Он просто позволил жизни измениться так, чтобы не войти в непреодолимое противоречие с новой эпохой и не проиграть.
Главным мотивом смены политики для диктатора служит сохранение власти, и в зависимости от его представлений о том, что больше способствует решению этой задачи, он смягчает или ужесточает режим. Смягчиться Франко заставила не совесть – он умел убеждать себя в собственной правоте и до конца верил в свое избранничество, – а жажда власти и умение за нее бороться.
«Опус Деи», Авторитарные модернизаторы
Франко завоевал отказавшуюся сдаться страну и долго правил ею как военной добычей. Не только западные демократии, но и представители тоталитарных Германии и Италии удивлялись масштабам развернутых им репрессий и советовали действовать помягче. В 1945 г. Франко сообщил изумленному американскому послу, что его страну оболгали и что в тюрьмах находится всего 26 000 политических заключенных. Историк Пол Престон уверен, что, называя эту цифру, он не посчитал тех, кого отправили на исправительные работы или подвергли иным формам политически мотивированного наказания.
Историки знают, что завоеватели редко находятся в агрессивном тонусе больше одного поколения. Дальше они начинают смягчаться и даже смешиваться с побежденными. К концу 1950-х Франко находился у власти 20 лет. Те, кто был во время гражданской войны детьми, выросли, делали карьеру и уже занимали руководящие должности. Те, кто не знал другого правителя, кроме Франко, оканчивали вузы. Эти молодые люди происходили из семей с разными взглядами и прошлым, но сами они не стреляли друг в друга и далеко не все желали продолжать конфликт отцов.
Франко оказался перед выбором. Он мог и дальше разжигать настроения времен гражданской войны и удерживать власть, деля граждан на своих и чужих. До конца жизни он не перестал прибегать к этому простому приему в сложные для себя моменты, но пользовался им все реже. Франко не уставал напоминать о том, кто тут победители, а кто побежденные враги отечества, но постепенно заменил на знаменах режима слово «победа» словом «мир» – разумеется, продолжая репрессировать тех, кто на этот завоеванный им мир покушался. Ослабление международной изоляции способствовало такой перемене.
Десять лет прошло с окончания Второй мировой войны. Бывшие враги стали союзниками, членами одного оборонного альянса – НАТО и общего рынка ЕЭС. На востоке социалистические государства, тоже бывшие агрессоры и жертвы, объединились в страны Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи под плотным контролем Москвы. Границы на западе Европы становились все прозрачнее. Умер Сталин, личный враг Франко, помогавший его противникам в гражданской войне. Новое коммунистическое руководство СССР снесло поставленные Сталину памятники, осудило репрессии и выдвинуло идею мирной конкуренции социалистической и капиталистической систем. Началась космическая эра. На смену джазу пришел рок-н-ролл.
Коммунистическая угроза из внутренней испанской проблемы превратилась во внешнеполитическую, общую для Испании и других стран Запада. Последние очаги вялой партизанской войны, которую бывшие республиканцы развернули на севере Испании в середине 1940-х, удалось подавить к началу 1950-х. В противостоянии коммунизму Испания перестала отличаться от демократий Западной Европы, которые справлялись с этой угрозой без военной диктатуры. И Франко словно бы созрел для нового этапа в жизни страны.
Франко мог пойти одним из двух путей. Вновь разжечь остывший гражданский конфликт, организовать для тех, кто вырос после гражданской войны, ее повторение или найти общий язык с новым поколением, которое в той войне не участвовало и не противостояло внешнему миру, а просто хотело жить не хуже своих сверстников в соседних странах. Необходимо было предложить этому поколению свежие идеи и новые лица, в том числе из среды их ровесников, чтобы оно не отторгало действующий режим как нечто безнадежно устаревшее. В обществе все сильнее чувствовался запрос на сближение победителей и проигравших. Франко, как умел, попытался ответить на него и перехватить инициативу у медленно оживающей оппозиции.
Как и после победы антигитлеровской коалиции, Франко не готов был менять внутреннюю политику, но гораздо спокойнее относился к переменам в национальной экономике. Он не собирался делиться политической властью, зато в принципе готов был освободить от нее экономику, делегировав свои полномочия специалистам. Предполагалось, что рост экономики и общего благосостояния повысит лояльность граждан во времена, когда сохранять ее, пугая людей коммунистами и новой гражданской войной, становилось все труднее. На языке позднего Советского Союза, Франко был не прочь попробовать ускорение без перестройки и гласности.
Пока Испания жила в изоляции, бюрократы и идеологи могли делать с местной экономикой все, что заблагорассудится. Когда страна приоткрылась внешнему миру, Франко понадобилось некоторое количество прагматиков, которые не смотрят на экономику и международные связи через призму идеологии, а знают, как все работает на самом деле в этом несовершенном мире, где так сильны либералы, «масоны» и прочие недоброжелатели суверенной Испании.
Еще в первые послевоенные годы в правительстве появились те, кого можно назвать аполитичными специалистами (их младших коллег позже назовут технократами), например министр иностранных дел Альберто Мартин-Артахо и министр торговли Мануэль Арбуруа. Большинство этих специалистов рекрутировались из монархической и католической «семей» режима.
После засухи и голода 1951 г. Франко несколько охладел к идее полной автаркии как экономической основы суверенитета. Хорош суверенитет, если наполовину крестьянская страна не может себя накормить и с благодарностью принимает в подарок аргентинское зерно. В том же году Франко произнес в кортесах речь о технологическом и экономическом отставании Испании. Это выступление сильно контрастировало по тону с самоуверенными, агрессивно-изоляционистскими речами предыдущих лет.
Итак, Франко понадобились специалисты, которые могли бы модернизировать экономику, не покушаясь на идеологию и политическое устройство, – люди сравнительно молодые, компетентные и современных взглядов, но не считающие действующий политический режим непреодолимым препятствием для модернизации, а видящие в нем преимущества. В результате Франко намеревался получить то, что можно назвать нелиберальным капитализмом, – систему, построенную на прочном синтезе национального капитала с государством и на аполитичном и беспринципном сегменте иностранного капитала, доступ к которому не будет обусловлен копированием и даже имитацией западных демократических институтов.
Но где найти такого работника, не слишком дорогого? Франко обратил внимание на католическую организацию «Опус Деи» (Opus Dei в переводе с латыни «Божье дело»), в рядах которой состояло много образованной, но при этом верующей, воцерковленной молодежи. Ему казалось, что ревностные члены католического братства не должны быть врагами его консервативного режима. Вдобавок выходцев из «Опус Деи» поддерживал его фаворит, Луис Карреро Бланко, улыбчивый военный с умным взглядом под толстыми щетками избыточно густых бровей и с тяжелым двойным подбородком.
Даже авторитарному правителю не под силу нести груз власти в одиночку, нужны люди, на которых можно переложить часть бремени. Так появлялись фавориты у абсолютных монархов, так они появились и у Франко. Первым фаворитом был его свояк Рамон Серрано Суньер, за которого еще до гражданской войны вышла замуж сестра жены Франко. Но Суньер был слишком амбициозен для роли верного слуги: половина страны и мира считала его соправителем Франко, а то и вовсе реальным закулисным властителем Испании, наподобие Ришелье при Людовике XIII. Единственная дочь Франко однажды по малолетству спросила за столом у своей матери, кто в Испании главный – папа или дядя Рамон.
Как сказал Маяковский, «папы этого ответ помещаю в книжке». В 1942 г. Серрано Суньер был уволен со всех постов, а в роли главного фаворита его сменил морской офицер Луис Карреро Бланко, упомянутый выше. Биография этого потомственного военного была по меркам правящего режима героической. Он с первого дня поддержал мятеж националистов против правительства Народного фронта в самом Мадриде, до конца войны остававшемся республиканским, скрывался от республиканцев в иностранных посольствах, перебрался в националистическую зону, воевал.
В 1940 г., когда Франко и многие в его окружении всерьез склонялись к мысли вступить в войну на стороне Германии, Карреро Бланко с коллегами представил Франко отрезвляющий доклад о реальном состоянии испанской армии и экономики. Этот документ охладил пыл Франко и его партии войны. По мере того как стратегия нейтралитета оправдывала себя, Франко все больше доверял Карреро Бланко, а тот давал полезные советы, как удерживать власть в меняющейся обстановке. В разгар международной изоляции именно Карреро Бланко предложил Франко превратить Испанию в авторитарное королевство без короля и таким образом добавить режиму легитимности. Так появился закон о преемнике и начался бессрочный транзит.
В отличие от Серрано Суньера, который совмещал посты министра иностранных и внутренних дел да еще фактически руководил фалангой, Карреро Бланко держался в тени. В 1950-е он руководил аппаратом правительства, главой которого, как и государства, был сам Франко. Несмотря на скромную должность, Карреро был одним из немногих, кто виделся с Франко ежедневно и кому Франко действительно доверял. Работа Карреро Бланко включала подготовку материалов для еженедельного заседания кабинета министров, поэтому он не только был в курсе всех государственных дел, но и мог влиять на отбор вопросов и порядок их обсуждения. Именно благодаря Карреро Бланко Франко обратил внимание на молодых экономистов из «Опус Деи».
«Опус Деи» основал в 1928 г. молодой испанский священник Хосемария Эскрива. Он стремился преодолеть границу между храмовой жизнью и повседневностью. Это была не первая и не последняя в долгой истории христианства попытка оживить церковную жизнь и воцерковить мирскую. Суть учения «Опус Деи» состояла в том, что христианской святости можно и нужно достигать не уходя из мира, а непосредственно в мирской жизни – обучая, работая на производстве, управляя, но делая все это по-христиански. Таким образом, орден представлял собой что-то вроде не ограниченного стенами монастыря в миру. Многие его члены, подобно монахам, давали обет безбрачия, но продолжали жить обычной профессиональной и общественной жизнью.
Как любую инициативу снизу, появление «Опус Деи» и церковь, и власти – как республиканские, так и националистические – поначалу встретили настороженно, даже враждебно. В 1946 г. штаб-квартира движения во главе с его основателем переехала в Рим. Как часто бывает с движениями, которые пытаются модернизировать христианскую жизнь, к «Опус Деи» потянулась интеллигенция – думающие католики, не удовлетворенные суеверным, обрядовым христианством простого народа и равнодушием рядовых священников к делу евангельского просвещения. К тому времени, когда Франко и Карреро Бланко начали использовать потенциал «Опус Деи» в своих целях, это был престижный, влиятельный в Испании и за ее пределами орден, в котором состояли десятки тысяч мирян и тысячи священников. Советские дипломаты в своих справках называли «Опус Деи» «полурелигиозной организацией». Технократы из «Опус Деи» попали в правительство типичным для Франко путем: ему нужно было восстановить баланс внутриэлитных групп и осадить фалангистов.