Александр Баунов
Конец режима. Как закончились три европейские диктатуры
Кортесы отменяют себя
Перед Мигелем Примо де Риверой сидели еще 497 прокурадоров. Так называли депутатов законодательного корпуса, который ни оппозиция, ни мировое сообщество не признавали настоящим парламентом. Большинство его членов попросту не были избраны. В кортесах заседали по должности министры, судьи высоких инстанций, ректоры университетов, епископы и генералы армии. По квоте там занимали места представители профессиональных сообществ – врачи, юристы, архитекторы, фармацевты. Свою часть мест имели делегированные местными советами представители регионов. Среди прокурадоров больше всего – целых 150 человек – было посланцев официальных «вертикальных» профсоюзов, в которых вместе состояли работники и работодатели страны.
Мысль о том, что корпоративное государство придет на смену многопартийной парламентской демократии, спасет от коммунизма, вместо классовой борьбы принесет национальное единство и классовый мир, была популярна в предвоенной Европе. Она лежала в основе итальянского фашизма, германского нацизма и еще нескольких правых диктатур поменьше – от Латвии и Польши до Румынии и Греции. В Испании, Португалии и некоторых странах Латинской Америки эта идея пережила Вторую мировую войну.
Только в начале четвертого десятилетия своего правления Франко позволил части граждан избрать по выделенной им квоте прокурадоров напрямую. Эти примерно 100 избранных депутатов назывались «представители семей». Голосовали за них лишь взрослые мужчины и женщины, состоявшие в браке или жившие на свои доходы и прошедшие имущественный ценз. В тогдашней Испании, официально гордившейся здоровым консерватизмом и приверженностью традиционным ценностям, достойными избирательного права считали исключительно их. Все законодатели клялись в верности принципам Национального движения, это должно было стереть разницу между его членами и беспартийными, скрепить союз правящей партии и народа.
Франко назвал своих законодателей старинным словом «прокурадоры», в отличие от слова «депутаты», отсылавшим к эпохе расцвета испанской империи, а не конституционной монархии, которую он считал временем упадка. Конституции в стране не было, вместо нее действовали семь «основных», или «фундаментальных», законов. И вот сейчас, через год после смерти национального лидера, прокурадоры принимали восьмой. Перед голосованием его проект прошел через Национальный совет – что-то вроде ЦК правящей партии, – который проверял новые законы на соответствие идеологии и законодательству режима.
Перед Примо де Риверой сидели члены и официальные попутчики авторитарной, ультраконсервативной, монопольно правящей партии, которую когда-то основал его дядя. Все они принесли клятву верности идеям, принципам и ценностям режима. Участники исторического заседания кортесов меньше всего походили на собрание демократических мечтателей. Здесь были многочисленные поборники сохранения диктатуры в неизменном виде или в форме авторитарной монархии. Были и сторонники осторожной, косметической трансформации, призванной укрепить положение собравшихся. Само имя и происхождение докладчика должны были подчеркнуть неразрывную связь законопроекта с историей режима: если сам Примо де Ривера за новый закон, с чего бы остальным быть против?
Закон, который представил носитель священного имени, назывался «О политической реформе», и даже первая его статья вопиющим образом контрастировала как с составом собрания, так и с именем докладчика. С нею, пожалуй, гармонировали только слоники на его галстуке. Она звучала так: «Демократия в испанском государстве основывается на верховенстве закона и суверенной воле народа. Основные права личности нерушимы, ими обязаны руководствоваться все государственные органы».
Дальше шли статьи о том, что право разрабатывать и принимать законы будет принадлежать кортесам, а кортесы будут состоять из двух палат: конгресса из 350 депутатов и сената из 150 сенаторов; что депутаты конгресса и сенаторы будут избраны на четырехлетний срок прямым всеобщим равным и тайным голосованием всех совершеннолетних граждан, мужчин и женщин, и что на нынешнее правительство возлагается задача не позже чем через год организовать всеобщие прямые выборы и по их итогам сформировать новый кабинет министров.
Всего в кортесах числится 531 депутат, на заседании присутствуют 497. Для принятия закона нужно две трети от присутствующих – 330. Председательствующий опрашивает прокурадоров поименно, 425 громко отвечают «да», 59 – «нет», 13 воздерживаются.
Большинство голосует за то, чтобы в ближайшее время прекратить действие своих нынешних мандатов, а вместе с ним – существование авторитарного политического режима, который вырос из победы противников демократии в гражданской войне и определял все стороны жизни страны в течение почти 40 лет. Прокурадоры, обязанные своим положением диктатуре, одобряют крамолу, за которую сами еще недавно отправляли людей в тюрьму, – прямые выборы депутатов парламента всеми гражданами страны и создание правительства, ответственного перед избранным парламентом.
О том, насколько выборы будут свободными, большинство законодателей пока имеют не вполне ясное представление. Кого и на каких условиях к ним допустят, а кого нет, зависит от действующего правительства, а оно состоит из таких же функционеров диктатуры, как они сами, вряд ли способных нанести себе непоправимый ущерб. Правительство несколько раз давало понять, что настроено на серьезные перемены, однако не все прокурадоры в полной мере осознают, что в этот момент обрывают сорокалетнюю историю государства, построенного их вождем Франсиско Франко, и навряд ли кто-то из них предполагает, что их самих позже назовут кортесами, совершившими харакири.
Договорная демократизация
В ноябре 1976 г. кортесы не были захвачены мятежниками или окружены вооруженными повстанцами. На улицах не собирались ежедневно многотысячные демонстрации протеста, в стране не бушевала всеобщая забастовка. Испания, хоть ее и не пускали в общий рынок, предшественник Евросоюза, не изнывала под гнетом разрушительных санкций, к ее режиму за 40 лет все привыкли, и былые ограничения постепенно рассосались. Не было ни войны, ни революции, ни экономического краха. У граждан, в отличие от жителей социалистических утопий на востоке Европы, был доступ не только к джинсам и колбасе, но и к любым продуктам и товарам, а границы страны были открыты.
Карта мира в середине 1970-х оставалась стабильной: военные и политические блоки не рушились, две сверхдержавы – США и СССР – соперничали упорно, но за долгие годы холодной войны научились владеть собой и избегать лобовых столкновений. К тому же именно сейчас намечалось ослабление международной напряженности: американцы и русские впервые вместе слетали в космос и состыковали «Союз» с «Аполлоном» на орбите и на сигаретных пачках, а в Хельсинки прошло немыслимое прежде совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое должно было утвердить общие для всех стран правила поведения и свести к минимуму риск перехода холодной войны в «горячую».
Что заставило законодателей, сделавших карьеру при диктатуре, проголосовать за закон, который противоречил самой сути действующего режима, использовал слово «демократия» не в бранном, а в хвалебном смысле, вводил прямые всеобщие выборы, ставил права личности выше интересов государства? Впрочем, даже противникам перемен было трудно найти возражения. Политическая система не была взломана снаружи, все происходило в действующем правовом поле. Франко лично назначил своего преемника, будущего главу государства Хуана Карлоса, чтобы тот после ухода диктатора взошел на трон и продолжил его дело. Молодой король в полном соответствии с законом выбрал председателя правительства из трех кандидатов, предложенных Советом королевства, а премьер в рамках своих полномочий предложил новый закон.
Проект вынесли на дебаты и приняли в кортесах, сформированных еще при жизни Франко. Главным автором законопроекта выступил председатель кортесов Торкуато Фернандес-Миранда, почтенный соратник вождя. Он воевал против республики, в пятидесятые преподавал Хуану Карлосу политические науки, а с 1969 по 1974 г. служил министром – генеральным секретарем правящего Национального движения, фактически являясь его главой.
Испанская демократия родилась из диктатуры Франко, как Афина из головы Зевса. Через десять лет в СССР, стране, которую Франко считал противоположностью и главным врагом своей национал-католической Испании, перестройку Михаила Горбачева точно так же поддержат даже те функционеры советского режима, которые позже превратятся в критиков порожденных демократизацией «хаоса и вседозволенности».
Сразу после того, как был принят и подписан закон «О политической реформе», перестала действовать цензура, которая уже до этого утратила прежнюю неумолимость. Закон одобрили на референдуме. Правящее Национальное движение распустили через четыре месяца после ноябрьского голосования в кортесах, началось создание новых и легализация старых, запрещенных прежде, политических партий.
Через полгода прошли выборы в многопартийный парламент, победители которых сформировали правительство и изменили государственную символику. Межпартийная комиссия написала, а граждане на следующем референдуме поддержали новую демократическую конституцию, провели по ней еще одни выборы, а пять лет спустя после исторического голосования – харакири-функционеры, внесшие проект закона о политической реформе, уступили на выборах власть бывшей несистемной оппозиции – нелегальной в недавнем прошлом Социалистической рабочей партии. К власти в Испании пришли вчерашние подпольщики и противники Франко в гражданской войне, всего несколькими годами ранее преследуемые как политические экстремисты.
Остается ответить на главный вопрос: зачем высокопоставленные представители правящего режима собственноручно начали и довели до логического конца процесс, который привел их к потере монополии на власть? Пожалели ли они об этом? Обрушилась ли страна вместе с режимом, который управлял ею 40 лет?
Переход, la transición, Испании от личной диктатуры генералиссимуса Франко к парламентской демократии (название la transición так и закрепилось за этим временем) выглядит так необычно, что хочется придумать ему свое, особенное имя в надежде, что оно пригодится кому-нибудь еще. Можно назвать его, например, договорной демократизацией. Сами испанцы иногда говорят о ruptura pactada – смене режима с заключением сделки. Это означает, что демократия победила не в результате того, что оппозиция отобрала власть, устроив революцию, или подняла ее с земли, когда режим осыпался под тяжестью войны, экономического кризиса или внешнеполитического давления. Оппозиция пришла к власти в рамках процесса, начатого сверху, к которому присоединилась, выдвинув свои условия. По ходу этого процесса менялись и оппозиция, и власть.
Слово «договорная» в случае Испании не означает, что оппозиция вытребовала власть на переговорах о капитуляции режима, как произошло на рубеже 1980–1990-х в некоторых странах советского блока. Испанская договорная демократизация сначала подразумевала не столько смену всех правящих лиц, сколько изменение способа их правления. Можно сказать, что первым демократическим правительством Испании было нефранкистское правительство франкистов, хотя правильнее было бы назвать его нефранкистским правительством с участием бывших франкистов. Результатом договора была смена формы режима, а не отстранение от власти всех его деятелей. Оппозиция согласилась на переговоры, итогом которых должна была стать не заведомая передача власти ей, а новые правила игры, по которым оппозицию допускали к решению вопроса о власти наравне с представителями действующего режима.
Испания к моменту смерти Франко была страной, где большинство жителей не устраивала не столько вся правящая элита, сколько способ ее формирования и чрезмерная закрытость власти, ее устаревшая легитимация, построенная на победе в давней войне, архаичная риторика и атрибутика, которую власть никак не решалась отбросить. Общество устало от отживших лозунгов и разделения граждан на патриотов и врагов и искало способы наладить надежные каналы взаимодействия с властью, избавиться от дефицита политических прав и гражданских свобод, получить возможность наказывать или поощрять правительство. Наконец, бизнесмены, деятели культуры, обычные люди устали быть гражданами страны-изгоя, последней диктатуры, соседствующей с европейскими демократиями. Они не были изолированы, с ними общались, заключали контракты, их приглашали на фестивали, но тень диктатуры, ее репрессий, жертв прошедшей войны ложилась на их деятельность и на всю их жизнь.
Тем не менее условием для институциональных перемен стали перемены персональные. Чтобы осуществить политическую реформу, пришлось дождаться смерти Франсиско Франко. Однако все предпосылки перемен зародились еще при его правлении.
Чтобы понять, как самая долгая диктатура Западной Европы пришла к тому, чтобы демонтировать себя руками собственных функционеров, надо вспомнить ее начало и проделанный ею путь. А заодно разобраться, как случилось, что граждане и элиты, которые так долго принимали власть авторитарного вождя, приветствовали этот демонтаж и почему они столько лет терпели его режим.
Диктатура на время или навсегда?
Режим Франсиско Франко возник на руинах сразу трех предшествующих: многовековой испанской монархии, короткой, но энергичной диктатуры генерала Примо де Риверы и недолговечной испанской республики. И, как любая диктатура, он возник из согласия общества на авторитарный эксперимент. В Испании этого согласия пришлось добиваться силой.
Военный переворот, лидером которого со временем стал генерал Франко, считается успешным, потому что Франко победил в гражданской войне. Но на самом деле таковым он не был. Успешным был бескровный переворот Мигеля Примо де Риверы, который продемонстрировал, что обладает военной силой, при молчаливом согласии граждан и политиков распустил парламент и с санкции законного короля стал премьер-министром с чрезвычайными полномочиями.
Переворот Франко протекал совсем иначе. Он был задуман как быстрая и победоносная военная операция, но в итоге превратился в медленное и разрушительное завоевание страны. Участники военного мятежа действительно с ходу заняли несколько важных провинций, но в первые же дни потерпели поражение в крупнейших городах – Мадриде, Барселоне и Валенсии. Республиканское правительство сохранило контроль над большей частью страны и над столицей, основная часть политического класса не перешла на сторону восставших офицеров, республикански настроенные граждане потребовали оружия для защиты республики и, получив его, сражались. Даже армия не поддержала мятеж в едином порыве, множество офицеров и солдат воевали на стороне республики.
Мятеж генералов, который в итоге возглавил Франко, растянулся на три года, превратился в гражданскую войну, в которой погибло 5 % населения и еще больше бежало за границу. Франко не получил той поддержки граждан, на которую рассчитывал, и ему пришлось завоевывать страну, которая, как он думал, встретит его цветами, словно вражескую территорию, привлечь для этого солдат-мусульман из колоний и иностранные войска.
Тем не менее поддержка у мятежников была. Именно из этой поддержки вырос фундамент диктатуры Франко. Испания при правительстве Народного фронта жила в нескольких измерениях одновременно. Пока либералы строили парламентскую республику, коммунисты пытались превратить буржуазную революцию в пролетарскую, анархисты – навязать свою утопию с коллективным контролем трудящихся над производством, одинаковой зарплатой для всех и армией без званий, сепаратисты и автономисты стремились превратить Испанию в федерацию или в несколько независимых государств – как пойдет. Антиклерикалы громили церкви, крестьяне захватывали земли, рабочие – фабрики, политические противники выясняли отношения на улицах при помощи оружия, просоветские коммунисты боролись с «неправильными» коммунистами-троцкистами, но дружно вместе с ними сводили счеты с буржуазией, и все при поддержке СССР и левых партий Европы противостояли итальянскому и немецкому фашизму.
Восставшие генералы объявили, что положат конец хаосу и безвластию, но для начала ожидаемо усугубили ситуацию. «…Испанский рабочий класс оказывал сопротивление Франко не во имя "демократии" и статус-кво, как, возможно, было бы в Англии, – пишет участник событий, впоследствии автор величайшего антитоталитарного романа «1984» Джордж Оруэлл, – нет, это сопротивление сопровождалось – можно сказать даже, было – революционным бунтом». Примерно каждый пятый погибший во время войны стал жертвой не боевых действий, а политических расправ с обеих сторон.
Для сторонников Франко гражданская война тоже состояла из нескольких процессов. Это была война монархистов за то, чтобы вернуть историческую монархию, фалангистов – чтобы построить свою утопию, фашистское государство всеобщего равенства, собственников земель, недвижимости и предприятий – за собственность, церкви – за то, чтобы испанцы остались верующими католиками, и просто за выживание клира, спасение храмов и монастырей (во время республиканских погромов и репрессий были убиты 13 епископов и 6000 священников). Обыватель из среднего класса боролся за то, чтобы от него отстали с утопиями и он мог жить как раньше: пить кофе, читать газету, гулять по набережной, и, если бы республика обеспечила ему эту возможность, он был бы за нее (во всяком случае, не против).
Республика пыталась приструнить сторонников различных утопий в своих рядах, но справилась с задачей лишь частично, и было уже поздно. Воевавший за республиканцев Оруэлл с горечью замечал, что защитники республики поставили себя выше ее законов. Мятежники-националисты еще меньше связывали себя с законами государства, с которым собирались покончить.
Муссолини и даже представители Гитлера просили Франко разрушать, убивать и казнить поменьше, ведь ему же потом здесь править, но целью Франко было не только отвоевать страну, но и максимально очистить ее от тех, кто не принял его правления. У затяжной кровавой войны тут были свои преимущества: она давала время приучить граждан к той степени жестокости, к которой они не привыкли в мирное время, превратить тысячи ежедневных смертей на фронте и в тылу в рутину. Долгая война предоставляла возможность уничтожить или изгнать нелояльных граждан, которые остались бы в стране в случае успеха быстрой и относительно бескровной операции по захвату власти.
Иными словами, если бы военные захватили власть быстро, они вынуждены были бы делить ее с политиками, а те стали бы слушать недовольных граждан, но долгая война превратила самих военных в политиков, перешедших на их сторону политиков сделала военными, а недовольных, готовых протестовать, попросту не осталось.
В довершение всего, гражданская война в Испании была частью глобальных процессов – как сказали бы позже, гибридной войной великих держав. Муссолини, Гитлер и консервативный диктатор соседней Португалии Салазар поддержали Франко. Они послали ему на помощь войска, которые сражались официально в своей форме или изображали добровольцев в испанской. Они отправили с этими войсками свое новое оружие. Для Германии, униженной проигрышем в Первой мировой войне и Версальским миром, испанская война была возможностью показать главным соперникам, либеральным демократиям Запада, что те вновь имеют дело с великой державой. Италии, Германии и Португалии не терпелось продемонстрировать, что авторитарные националистические государства эффективнее, привлекательнее, крепче духом и сильнее волей, чем коммунисты и буржуазные демократии, и не уступают им в промышленности и технологиях.
СССР и левые партии всего мира пытались использовать гражданскую войну в Испании, чтобы подтолкнуть западные демократии к антифашистскому альянсу поверх идеологических разногласий. СССР посылал в качестве помощи республике новейшую военную технику, советников и специалистов, левые партии планеты – бойцов для добровольческих интербригад. Москве тоже было важно доказать хозяевам мира – Британии, Франции, США – бывшим союзникам России по Первой мировой войне, – что они вновь имеют дело с великой державой и лучше объединиться с ней против общего врага, чем отталкивать ее в объятия этого врага. Буржуазным демократиям было непросто решиться на такой альянс в 1936–1939 гг., когда на советских граждан обрушился массовый террор, а среди специалистов, которых СССР отправлял в Испанию, были инструкторы по репрессиям из НКВД.
Сами буржуазные демократические империи тестировали возможность сохранить без новой войны или союза с коммунистами свое доминирование в мире, в котором Германия восстанавливала силы и с каждым днем наращивала амбиции в союзе с другими правыми диктатурами. Им хотелось понять, где проходят красные линии нового баланса сил, в чем нужна твердость, а где можно уступить.
Среди того, чем решили пожертвовать, оказалась Испанская республика. Англия и Франция сначала придерживались дружественного республике нейтралитета, но по ходу событий признали Франко и не пошли на союз против него с коммунистами. Все помнят, как западные державы, подписав Мюнхенское соглашение, уступили Германии Чехословакию, но мало кто вспоминает, что тогда же, даже чуть раньше, они уступили Испанскую республику. Неудача с созданием антифашистской коалиции с западными странами в то время, когда армии фашистских государств участвовали в боевых действиях против законного правительства одной из европейских стран, еще до соглашения в Мюнхене повлияла на внешнюю политику СССР.
Параллельно с боями на фронте и репрессиями в тылу шла информационная война, в которой принимали участие журналисты и пропагандисты самых разных стран и направлений, а стороны обвиняли друг друга в военных преступлениях. После бомбардировки баскского города Герники немцами Франко и его пропагандистская машина пыталась убедить мир, что республиканцы взорвали город сами, и еще долго в ответ на очевидные факты и наперекор великому полотну Пикассо рассказывали о бочках из-под динамита и прочих «доказательствах» республиканской провокации.
Для тех, кто поддержал Франко, гражданская война складывалась из нескольких процессов, таким же многослойным получился результат. Установление диктатуры Франко было не только победой сторонников обновления власти и общества через построение эгалитарной фашистской утопии, но и реваншем старой монархической и буржуазной элиты, чьи позиции подорвала республиканская революция 1930-х.
Каждая группа по отдельности была недостаточно сильна, чтобы сломить республику, вместе они составили прочный фундамент диктатуры. Однако в этом фундаменте, в самом лагере победителей, сохранялась вечная трещина – разногласия между теми, кто рвался обновить испанское общество, основываясь на модных тоталитарных теориях национальной и классовой солидарности, и теми, кому было достаточно вернуть, пусть с небольшими модификациями, монархический статус-кво – Испанию, которую они потеряли.
Победители гражданской войны и сами не могли дать точного ответа на вопрос, является ли личная диктатура военного вождя Франко новым политическим строем Испании, ее будущим, или это временное, переходное устройство государства до возвращения назад, в прошлое, к монархии, возможно конституционной. Фигура Франко объединила сторонников национал-революционного и консервативно-монархического проектов, но не примирила их полностью. Аристократы, землевладельцы, промышленники, церковь, консервативные и даже либеральные интеллектуалы поддержали Франко как временного спасителя от анархистов и коммунистов, но не симпатизировали крикливому плебейскому национализму фалангистов.
Кроме того, двусмысленность мандата Франко была обусловлена его военным происхождением. В разных странах военные время от времени совершают или пытаются совершать перевороты, корректирующие курс государства. Они нередко делали это и в Испании. Обычно военные объявляют, что их задача временная – навести порядок и уйти. После этого власть предполагается передать гражданскому правительству или монарху.
Откуда берется представление военных и прочих силовиков о своей особой миссии в развивающихся странах, понятно. Первым делом правители отстающих стран модернизируют армию, чтобы не проиграть на поле боя и не лишиться власти, поэтому офицеры оказываются там передовым сословием; общество доверяет армии больше, чем другим государственным институтам, а элита дает детям военное образование. В догоняющих развитые страны обществах нет четкой границы между армией и политикой, военным командованием и гражданской бюрократией. Испания пережила период бурного экономического и политического развития на рубеже XIX и XX вв. и миновала этот этап. Ее элита давно не была исключительно военной, но военные продолжали считать себя ее элитой и действовали соответственно.
Хотя сам Франко еще во время гражданской войны сделал все возможное для того, чтобы остаться у власти надолго, многие сторонники воспринимали его мандат как временный: спасти страну от хаоса и уйти. Но страх возобновления смуты, боязнь реванша побежденных и неясность ответа на главный вопрос – кому передать власть после того, как военные наведут порядок: живущей в изгнании королевской семье, как хотели монархисты, или националистической тоталитарной партии, чего желали фалангисты, – привели к тому, что Франко не ушел, когда с республикой было покончено.
Силы, которые обрели равновесие с приходом Франсиско Франко, опасались, что оно будет нарушено не в их пользу при передаче власти другому лицу, а Франко искусно манипулировал страхами различных групп своих сторонников. В итоге Франко сам стал вождем фашистского типа и одновременно чем-то вроде регента при пустующем троне и остался у власти до конца жизни. Длительный авторитарный режим возникает, когда элиты расколоты вопросом о том, кому и как передать власть, опасаются непредсказуемости событий в процессе передачи и в конце концов предпочитают статус-кво. Режим, возникший как временный результат игры исторических сил, оказался ее долгосрочным итогом.